Триумф королевы, или Замуж за палача (СИ)

Глава 2. Сюзанна

Тишина.

Ненавистная и такая желанная тишина. Впервые за столько времени меня, кажется, действительно оставили в покое. Победа? Пожалуй.

Кровать жалобно скрипнула и прогнулась под весом мужчины.

Мэтр Штрогге, по-видимому, присел рядом со мной. Больше он не пытался ко мне прикоснуться, даже взгляда его не ощущалось, словно он уже позабыл обо всем, что случилось, и дальнейшее его не интересовало.

— Вот, выпей это. До дна, пожалуйста.

Перед моим лицом на одеяло опустился крошечный стеклянный флакончик с мутной коричневой жидкостью.

— Что это?

Неужели это мой голос? Такой хриплый и холодный, совсем не похожий на прежний звонкий. Принимать неведомый дар не хотелось.

— Настойка, которая не даст тебе понести дитя сегодня.

— Это лишнее, — я пальцем оттолкнула склянку. — У меня уже давно не идут регулы.

— Знаю. Дважды за полгода, да и то, в первые месяцы заточения.

— Тогда зачем?

— Случайности тоже бывают. Беременность убьет тебя: ты слишком истощена, не доносишь даже до половины срока, да и ребенок вряд ли будет здоровым. А если выкинешь плод позже, то не уверен, что выживешь и сможешь родить вообще хоть когда-то.

Он был прав.

Я приподнялась, с трудом откупорила плотную пробку и выпила все до дна. От горькой терпкости свело горло, я закашлялась так, что слезы из глаз хлынули. Внутренности как узлом тугим скрутило.

И тут же почувствовала, как сильные руки приподняли меня, разогнули. Губ коснулась горлышко фляги, и живительная влага немного смыла отвратительную горечь.

— Еще.

После нескольких глотков стало легче, дыхание выровнялось, и хотя слабость никуда не делась, а во рту стоял неприятный привкус, почувствовала я себя гораздо лучше.

— Спасибо, — выдохнула хрипло.

Он только хмыкнул:

— Идти сможешь? Или дать еще немного времени?

— Смогу. Отсюда — даже ползком.

Я и правда готова была хоть на коленях выбираться наружу, хоть выцарапывать эти проклятые серые камни ногтями, чтобы вновь увидеть небо, вдохнуть свежий воздух, увидеть облака и солнце.

— Ползком не стоит, обопрись на меня.

Он протянул мне руку: широкую, суховатую, сильную. Я хорошо помнила безжалостность этих рук, помнила, как он защелкнул кандалы на моих запястьях, помнила его пальцы на моих висках, его магию, впивающуюся в мое сознание, словно острые иглы.

И поэтому встала самостоятельно.

— Покажите дорогу.

За порог темницы мы шагнули одновременно. От неожиданно яркого света я заморгала, глаза больно обожгло белым свечением. Снег, нетронутый и чистый укрыл весь мир кругом.

Белый, словно подвенечное платье.

Так странно, уже зима. А когда меня, перепуганную, еще ничего не понимающую, впервые привели сюда, царило жаркое лето.

Холодный ветер мощным порывом тут же забрался под платье, царапнул кожу невидимыми коготками. Ноги в тонких холщовых туфлях тут же намокли, но это была ерунда в сравнении с тем, что я снова видела небо, вдыхала свежий, наполненный светом воздух.

На плечи неожиданно опустился подбитый мехом плащ, хранящий чужое тепло.

— Не подумал, что тебе не дадут теплой одежды. Жди здесь.

Мэтр Штрогге исчез за углом, оставив меня одну. А я опустилась к земле, зачерпнула полные пригоршни белого серебра, смяла их в руках, поднесла к лицу и едва не рассмеялась. Холодный и острый запах чистоты дразнил ноздри. С непривычной ясностью я видела огромный занесенный метелью двор, трещины в брусчатке на расчищенной дороге, тонкую, едва видимую угольную пыль на фелом фоне, видимо, где-то недалеко прогревали караульню или работала кухня стражи.

Я провела руками по нетронутой поверхности, вычерчивая бессмысленные линии и узоры. Коснулась коленями снега, а потом перевернулась и рухнула спиной на снежное одеяло, уставившись в небо, расчерченное голыми ветвями единственного растущего в тюремном дворе раскидистого дерева.

Безудержная, отчаянная радость накатила со всех сторон.

Я жива, я на свободе, я все еще могу бороться. Из глаз хлынули слезы, и я захохотала уже открыто, понимая, как дико смотрюсь со стороны. С веток с громким карканьем сорвалась стая перепуганных черных ворон и взмыла в небо. Хорошо, что это не невинные горлицы или какие-нибудь экзотические певчие красотки, виденные мной в прошлой жизни.

Вороны — это правильно.

Штрогге вернулся через минуту. Молча посмотрел на меня. Я села, подтянув ноги, слабо махнула ему рукой и снова рассмеялась: любуйся, ты взял в жены безумицу. Ты же этого хотел?

— Не лучшее место и время для празднования.

Он подошел, поднял меня, слабо сопротивляющуюся и бормочущую сквозь слезы и смех что-то неразборчивое, донес до крытой повозки, втолкнул в теплый сумрак и сам залез следом, успев приказать кучеру:

— Трогай, Джейми! К дому.

А я без сил откинулась на спинку сиденья, чувствуя себя пьяной. Копыта звонко ударили о камни, и повозка покачнулась, приходя в движение. За окном проплыли мощные стены с редкими узкими, как бойницы, окнами, одинокий бастион, поднятая ровно на высоту всадника тяжелая черная решетка с пиками внизу. Дрогнул и загудел деревянный мост, переброшенный над неглубоким рвом. Потом тюремный замок остался позади.

— Мэтр Штрогге, можно вопрос?

— Разумеется.

— Как вас зовут? Мы знакомы, — на этом слове я сделала довольно выразительный упор, — около полугода. Я теперь ваша жена, мы уже даже первую брачную ночь провели вместе, но я все еще не знаю вашего имени.

— Максимилиан.

— Вот как…

Дальше мы ехали молча, рассматривая неброские городские пейзажи. Он — с непроницаемым равнодушием, я — будто видела дома, людей, торговые лавки, дымящие трубы и башни звонниц впервые в жизни. Впрочем, в некотором смысле это действительно было правдой. Мне вдруг отчаянно захотелось шагнуть туда, на яркий свет, подойти к лотку, заваленному глиняной посудой или нырнуть в уютный полумрак пекарни. Тронуть ладонью шершавое дерево двери, вдохнуть запах хлеба. Просто, чтобы убедиться, что это не сон и не очередной бред.

Возница остановились только на краю города. Мэтр Штрогге вышел первым, откинул ступеньку, придержал дверцу и подал мне руку.

— Сюзанна, прошу за мной.

В этот раз от помощи я не стала отказываться, слишком ослабела из-за переживаний, да и желудок, потревоженный дешевым вином, горькой настойкой и тряской дорогой, разнылся не на шутку.

Дом главного палача королевства встретил меня неожиданным уютом и крайне благородной обстановкой. Беленые стены, темное дерево балок, поддерживающий перекрытия второго этажа, и добротная мебель, обтянутая коричневым бархатом, превращали приемную комнату в подобие стилизованного охотничьего домика его величества. На низком столике между диванами — изящные деревянные статуэтки полуобнаженных женщин и мужчин, без сомнения, привезенные издалека, на дальней стене — старинный гобелен ручной работы. В комнате ярко пылал камин, отделанный полированным черным мрамором — роскошь, которую и среди придворных не всякий мог себе позволить. Такой камень в Лидоре не добывали, а везли из-за Серого моря. Опасный, долгий путь, к тому же кишащий морскими разбойниками, превращал любую поездку в настоящее испытание на прочность. А если точнее, то скорее в военный поход с серьезной охраной и мощным сопровождением, что соответственно сказывалось на цене привозимых товаров.

Нимало не заботясь тем, что оставляю на полу цепочку грязных мокрых следов, я прошла вглубь дома. За приемной комнатой располагались столовая, тоже черно-белая, но украшенная серебром подсвечников и подвесных люстр, за ней, по-видимому, находился рабочий кабинет: мягкий ворсистый ковер покрывал весь пол, массивный резной стол занял почетное место у окна, на стенах тускло блестели золоченые рамы картин, в дальнем углу разместился книжный шкаф с застекленными дверцами.

Я удивленно замерла на пороге. Над оформлением этой комнаты, да и прочих тоже, явно потрудился кто-то понимающий толк в сдержанной роскоши. Кабинет мог бы принадлежать аристократу, причем, не из самых бедных, а не изгою, мастеру заплечных дел, зарабатывающему на жизнь весьма и весьма сомнительным способом.

Серебрянная чернильница, письменный набор, отделанный перламутром, тяжелые портьеры из редкого пиренского бархата — это только малая часть деталей, молчаливо, но однозначно указывающих на высокий статус их владельца. Странно и необъяснимо, разве что дом, по милости короля, достался теперешнему владельцу в наследство от одного из многочисленных «подопечных». Палачи — всегда простолюдины, у них нет денег, чтобы заводить и содержать роскошное жилье. От них не ждешь вкуса, понимания истинной ценности искусства или, к примеру, знания этикета. Умели бы читать и писать, знали, как держать в руках вилку, не сквернословили трижды за минуту — и того довольно.

К Штрогге это, очевидно, не относилось. Его умения, как я уже узнала на практике, были более чем специфичны, а способности пугали до дрожи. Таких не может быть у случайного человека из какого-нибудь медвежьего угла или портовой таверны, да и вообще у человека. И денег таких быть не должно. Боги, кто же на самом деле этот Максимилиан Штрогге?

Я осмотрелась еще раз, отмечая пропущенные прежде детали — закрытые на ключ ящики стола, бумаги, испещренные словами на незнакомом языке и непонятными зарисовками, стеклянные колбы с клубящимся внутри дымом, стоявшие на узкой полке за книжным шкафом, затем вернулась в приемную комнату. Что ж, возможно, в слухах о главном палаче страны больше правды, чем я думала прежде. Надо быть абсолютной дурой, чтобы не признать очевидного: Штрогге не совсем тот, кем должен был быть.

— Фрои Сюзанна, позвольте представить вам экономку, фрои Жеони Дюкс. Конюх Джейме. Кухарка Лили Питс, — прервал мои размышления мужской голос.

Трое слуг, все уже не молодые, но очень приятные на вид, склонились в поклонах.

— Моя супруга перед богами и людьми, фрои Сюзанна Штрогге.

Вот так. Не леди. Больше не леди, всего лишь «фрои» с одним именем.

— Горячая ванна готова, как вы и просили, — голос у Жеони оказался не по женски низким, бархатным и обволакивающим. — Могу я помочь фрои переодеться?

— Я сам. Сегодня — сам.

Мы поднялись на второй этаж, полностью занятый спальнями, муж указал на одну из дверей, за ней оказалась жилая комната. Интересно, его или наша общая?

Он стянул с меня плащ, небрежно бросив его в изножье кровати. Обувь я сняла сама, с наслаждением ощущая под ногами не ледяной каменный пол, а теплую шероховатость деревянного покрытия.

— Туда, — он указал на узкую угловую дверь, за которой обнаружилась купальня, и шагнул через порог, подталкивая меня перед собой.

Я попыталась воспротивиться.

— Выйдите. Сама справлюсь, — я указала на шнуровку дешевого платья, расположенную не на спине, как у благородных дам, а спереди, как бывает у жительниц деревень и городских проституток, с чьего плеча для меня, по всей видимости, и сняли это одеяние.

— Упадешь в обморок от горячей воды и еще, чего доброго, захлебнешся.

Он подошел ко мне и не спрашивая разрешения, принялся расшнуровывать лиф.

— Отпустите.

Я оттолкнула его руки и попробовала сама, но увы, пальцы не слушались. Он отступил, позволил мне попробовать. Сделав несколько бесплодных попыток разделаться с проклятыми тесемками, я почувствовала, как слабость опять набирает обороты. Мэтр Штрогге вернулся и все же стащил с меня холщевое платье. Нижняя рубашка оказалась велика и соскользнула на пол без всякого вмешательства. Ничего больше на мне не было: ни исподнего белья, ни даже чулок.

Было ли мне стыдно? Нет. Он уже видел меня обнаженной много раз. Первая из всех пыток, которой подвергают арестантов — нагота. Так было и со мной, когда я отказалась подписать признание вины за себя и отца. Меня раздели и выставили на всеобщее обозрение перед целой толпой судейских. А потом часами держали с вывернутыми на дыбе руками, так, чтоб носки босых ног едва доставали до склизкого пола. Так чего стесняться теперь?

Мэтр оставил меня посреди купальни, обошел по кругу, внимательно осматривая синяки и ссадины на коже, прощупал ребра и живот, прислушался к моему дыханию. Совершенно бесстрастно коснулся груди, промял её пальцами, но быстро убрал руку — длительное заключение лишило меня женственности и то, что некогда притягивало мужские взоры, не вызвало у него даже тени заинтересованности. Впрочем, как и его прикосновения — у меня. Он деловито ощупал мои плечи. Я застонала и попыталась вывернуться из-под его пальцев.

— Суставы воспалены, — наконец констатировал он. — Придется лечить. Но остальное не так страшно, шрамы останутся только на спине, — он коснулся чуть ниже лопаток, там, где сохранились следы от бича, — под одеждой видно не будет. Внутренние органы, похоже, не пострадали. Вес наберешь, если начнешь питаться, как положено. Остальное восстановится со временем.

Он подал мне руку и помог забраться в воду.

И опять слова мэтра оказались почти пророческими: я едва не уснула от блаженного тепла, охватившего со всех сторон. Ванна. Горячая и просторная, которой я не видела полгода. Масла, дурманящие голову, ощущение чистоты. Кровь на бедрах смылась бесследно, кожа, отвыкшая от мыла и мочалки, приятно раскраснелась и слегка ныла. Боги, а ведь не так давно подобные омовения были для меня привычным и ничего не значащим ритуалом. Я зажмурилось и нырнула в пену, вымывая из волос вонь застенок.

Через полчаса мэтр буквально вынул меня, разомлевшую и притихшую, из воды. Голова нещадно кружилась, но я дотянулась до пушистого полотенца, насухо вытерлась и натянула рубашку из плотного белого хлопка, лежавшую рядом. И тут слабость все же одержала верх. Я пошатнулась и едва не упала. Мэтр не дал: подхватил за локоть и помог дойти до края кровати.

— Это твоя комната. Теперь ты хозяйка дома. Я пришлю Жеони с бульоном, поешь и сразу ложись спать, — он вышел даже не оглянувшись.

Прихода экономки я не дождалась: сползла на покрывало и провалилась в сон. Впервые за последнее время меня не мучали кошмары.