У синего моря

Глава десятая

Новая жизнь тревожила Анку, радовала, раздражала, требовала предельного напряжения всех ее сил. Она хотела знать все и, когда поняла, что, не умея читать, не научится ничему, расплакалась. Потом с утра до вечера сидела с букварем и тетрадью. Наталья Петровна была поражена жадностью, с какой Анка начала учиться. Если Наталья Петровна говорила «довольно», Анка требовала еще. Часто среди игры она вдруг останавливалась, начинала трогать руки, голову, лицо.

— Ты что? — спрашивала Лена.

— Я думала, сплю, хороший сон вижу…

Лена улыбалась и, чтобы убедить подружку в реальности происходящего, запускала в нее крепким снежком. Очень трудно было поверить десятилетней девочке в новую жизнь не потому, что она невозможна, а потому, что она ей очень нравилась.

Доехав до первого поворота, отец остановил собак, выпустил Анку из рук, приказал лечь на нарту. «Зачем?» — подумала Анка и послушно легла. Егор укрыл ее, привязал широким нерпичьим ремнем. Снова заскрипели полозья, стало слышно топанье собачих лап.

— А я не хочу, — прошептала она. — Я не хочу! Не надо, отпусти меня к Ленке, отпусти! — уже кричала она.

— Лежи! — строго приказал Егор.

Но Анка вертелась, захлебываясь слезами, просила отца.

— Отпусти меня, отец, я не хочу идти замуж, я боюсь, отпусти!!

Всю жизнь Егор был пастухом или делал нарты, собачьи и оленьи, но у него самого не было ни оленей, ни нарты. Он всегда жил в чужой юрте. Василий дал все. Егор теперь сам хозяин. Анка не понимает, какое это счастье. Конечно, Егору жалко дочь, шибко жалко, но расстаться со своей юртой, с целым десятком оленей, да еще перед весной, когда начинается отел и когда появятся тонконогие коричневые телята с большими глазами, не в его силах, и он молча погонял собак. А небо становилось темнее, клубилось живыми серыми тучами и все быстрее убегало назад.

И снова юрта. Анка оценивающим взглядом рассматривала свое жилье, привычные вещи, которые служили ей десять лет. Маленькая чистая квартирка Натальи Петровны представилась чем-то светлым, но далеким, как кусок ясного неба в дымовом отверстии юрты. Затравленно озираясь опухшими от слез глазами, она ждала появления Василия. Он вошел. Улыбка открыла широкие желтые зубы, к вискам от глаз разбежались морщинки. Стриженая голова, смазанная нерпичьим жиром, блестела. На нем были камусные торбаса, новые меховые штаны и короткая, подпоясанная ремнем выпоротковая кухлянка. Он по-хозяйски прошел к низенькому столику, сел. Старуха принесла холодное оленье мясо, юколу.

Егор, ответив на приветствие, хмуро поглядывал на дочь. Какая-то непонятная сила заставила Анку смотреть на человека, который будет ей мужем, который будет приказывать, а она, Анка, должна подчиняться ему всю жизнь. Каждую минуту он мог подойти, взять за руку и увести в свою юрту. Она закрыла глаза, отвернулась и все равно чувствовала, как он, шумно втягивая чай, продолжал пристально смотреть на нее узкими длинными глазами. Страх нарастал. Анка вскочила и выбежала на улицу.

— Куда?! — крикнул отец.

— Я… я скоро!..

Из серых туч, которые еще днем дымно клубились, сыпался густой снег. Ветер рвал его тканую паутину, швырял то горстями, то вроссыпь.

Анка отошла от юрты, взяла горсть снега и вспомнила, как они с Ленкой лепили снежную бабу. И будто рядом прошептал ласковый голос Натальи Петровны: «Девочка, ты не хочешь жить в юрте Василия?»

— Нет, нет, я не хочу, я хочу, как Лена… — прошептала Анка и, еще не понимая своего намерения, пошла сперва тихо, потом все быстрее и быстрее. Ей казалось, что она слышит голос отца, его сердитый окрик: «Куда, куда?!» — и мысленно отвечала ему: «Туда, к Ленке, к Наталье…» Она бежала до тех пор, пока не задохнулась. Остановилась. Сердце билось часто и гулко. Огляделась — стойбище скрылось за густой завесой снега, а кругом ночная пустота. Стало жутко, но возвращаться было еще страшнее, и она снова побежала. А ветер словно вошел с ней в сговор — толкал ее в спину, помогая бежать, сметая с дороги снег. Но сил у Анки становилось все меньше. Обливаясь слезами, она упала на дорогу. Сзади раздался собачий лай, скрип полозьев. Анка метнулась с дороги в кусты. Увязла в глубоком снегу, царапая о мерзлые ветки лицо и руки, все дальше уходила в кедрач. Сильный порыв ветра толкнул ее, она поскользнулась и покатилась вниз. Снег набился в рукава, за воротник, залепил глаза, нос. Первое, что Анку поразило, — тишина. Высоко вверху носился ветер, швырял снегом, в яме же было тихо. Анка так устала, что ей не хотелось даже шевелиться. Оглядевшись, забралась под крутой земляной навес, окопалась снегом и, спрятав руки в кухлянку, уснула.

Второй такой же ямой, в какую свалилась Анка, был ее сон. Засыпая, она чувствовала, что опускается куда-то все ниже и ниже. Потом догоняла высокую женщину с большим пучком светлых волос и видела только этот пучок. Он то приближался и казался огромным, как куча сухой травы, то снова отдалялся, и тогда Анка видела, что это Наталья Петровна. Анка кричала ей, звала, но Наталья Петровна шла не оборачиваясь. Потом они с Ленкой лепили снежную бабу. У Анки ничего не получалось: как только она брала снег в руки, он тут же рассыпался, а Ленка громко смеялась и лепила. Скоро вместо черных углей на снежной бабе заблестели длинные узкие глаза Василия. Они расширялись, делались все больше и больше, и зрачки в них горели зеленым огнем. Крупные желтые зубы тоже росли. Он протянул к Анке руки — огромные зубы и глаза стали приближаться. Она хочет бежать, но не может: ноги чем-то придавило. Широко открыв рот, Василий хохочет и большими черными руками хватает ее за плечи. Анка пронзительно закричала и проснулась.

Было еще темно, вверху бушевала пурга, свистела, выла. Мелкая пороша сыпалась в яму. Замерзли ноги. Девочка знала, что, если останется в яме, погибнет, но не было сил пошевелиться. Вспомнила сон — страшные длинные глаза и зубы — и оцепенение спало. Она стряхнула снег, стала выбираться из ямы. Голыми руками хваталась за стылые выступы почвы. Снег обваливался, осыпался на голову, плечи, комья земли отламывались, и Анка сваливалась обратно в яму. Рукам было холодно и больно, но она продолжала выбираться, наконец ей удалось уцепиться за какие-то корни, и она выбралась.

Ветер сердито задергал подол кухлянки, дунул в нос, запорошил снегом глаза. Анка задохнулась. Повернувшись спиной к ветру, стала вспоминать, как бежала с дороги. «Ветер дул в левый бок, — думала она, — значит, сейчас надо идти так, чтобы он дул в правый». Анка пошла.

И снова увязала в снегу, и снова натыкалась на мерзлые ветки кедрача, снова царапала лицо и руки. Кончился кедрач, пошла по направлению ветра. Теперь она знала — не собьется: дальше было море, а зимовье стояло на берегу.

Ветер, как и вечером, толкал ее в спину, но сил оставалось все меньше и меньше. Знала Анка — отдыхать нельзя, замерзнет. А ей так хотелось дойти до деревянной юрты, до Натальи Петровны, услышать ее ласковый голос, посмотреть Ленкины книжки. И она шла.

Таяла ночь, стихал ветер. Сквозь снежную мглу бесформенно выступили постройки. Анка подошла к первой из них, провела рукой по заснеженной дощатой стене, прислонилась. Это был коровник. Вспомнила, как испугалась, первый раз увидев коров. И уже не понимая того, что делает, медленно опустилась у стены.

А небо светлело и светлело, ветер воровато, порывами обдувал Анку, шутливо колол бледное лицо девочки острыми снежинками и, озорно дохнув, отбегал.