У синего моря

Глава двадцать девятая

О брезент палатки барабанит дождь, от ветра мелко дребезжит железная труба камбуза, поскрипывает неплотно прикрытая дверь. В лампе затрещало — кончился керосин. Ульяна задула лампу и уже у самого выхода встретилась с Матвеем. От радости неровно забилось сердце. Она протянула руки, но Матвей холодно спросил:

— Домой?

— Домой… — упавшим голосом ответила Ульяна. — Ужинать пришел?

— Нет, поговорить надо.

— Здесь?

— Лучше в контору пойдем.

— Что так официально?

— Официально? Пожалуй, так лучше и безопаснее для тебя…

— Такой опасный разговор? — с горькой усмешкой поинтересовалась Ульяна.

— Не совсем приятный.

— Ну, что же, пойдем…

В конторе темно, только в решетку печной дверцы пробивался мерцающий свет огня.

Ульяна села поближе к печке, сняла намокший от дождя платок. Матвей поставил стул рядом, но не сел, прошелся, закурил.

— Понимаешь, Ульяна, нелегко мне начать этот разговор, но все, что я скажу… очень важно не только для нас с тобой… Ну, как бы тебе объяснить? Ты мне рассказывала о Николае, помнишь? Происходят такие вещи, что приходится думать и искать виновника. Ты знаешь, что в табуне отравили оленей?

— Н-нет.

— А пожар помнишь? Тара была облита керосином…

— Его не было в селе, он был на охоте…

— Он мог вернуться.

— Не знаю, Матвей, я не думала об этом.

— Я перебрал в уме всех, и ни на одном не мог остановиться, а Николай… Может быть, во мне говорит другое чувство, ну ты понимаешь, может быть, я неправ, но кто-то делает все это, ведь кому-то это надо? — продолжая ходить, взволнованно говорил Матвей.

— Ты что же, для допроса меня позвал?

— Извини и не обижайся, просто хочется знать, что думаешь ты.

Он отодвинул стул подальше от печки, сел.

Ульяна нерешительно встала, накинула платок.

— Я, Матвей, ничего не знаю…

— Николай не должен знать о нашем разговоре.

— Не должен… — подтвердила Ульяна.

Матвей глубоко затянулся, бросил окурок в печь и подошёл к ней.

— Ну, не сердись…

— Да уж какая там обида! — Не совладав с собой, Ульяна обвила его шею руками. Матвей задохнулся от счастья и забыл обо всем на свете.

Дверь в сенки была открыта. Ульяна торопливо подошла к окну, облегченно вздохнула — за столом сидела Елена Анатольевна.

— Здравствуй, Лена, — поздоровалась Ульяна, — а я уж думала — Николай.

— Что, разочаровалась?

— Нет, нисколько.

— Какая ты счастливая сегодня! — улыбнулась учительница.

— Неужели видно?

— Еще бы!

Ульяна открыла окно.

— Что ты, холодно ведь?

— И правда, — засмеялась Ульяна, — сама не знаю, что делаю. И не знаю, то ли я и правда самая счастливая, то ли самая несчастная… Да ты чего пришла так поздно?

— Скучно. Анка уехала по вызову, Иван сегодня мало занимался, на охоту ушел.

Ульяна поставила на стол чайник, чашки, вздохнула.

— Поскучать придется, нет тебе здесь пары.

— А Митин? — улыбнулась Лена. — Столько книг берет и все читает, но самое главное — пересказывает мне до малейшей подробности.

— Обворожила парня.

— Неприятный он какой-то. Если книгу не пересказывает, о деньгах говорит. Сколько заработал, сколько на книжке да что купил, на чем сэкономил. С Иваном куда приятнее. Он и слушать умеет, и спрашивать — только отвечай. А Митин сядет на стул как приколоченный и не сдвинется. Иной раз смешно на него смотреть, а смеяться неудобно, обидится.

Ульяна поставила на стол нежинские огурцы. Лена взяла огурчик и задумчиво сказала:

— Климат здесь очень похож на сибирский, а ни картошку, ни капусту не садят. Почему так?

— Я пробовала этой весной копать. Дерн снимать надо, а под ним земля хорошая. Хотела для пробы посадить картошку, да Николай стал ругаться.

— А что, если с осени подготовить землю? — предложила Лена.

— С осени лучше.

— А семян где взять?

— Картошку свежую сюда, хоть немного, да привозят.

С этого вечера Ульяна с Леной каждый свободный час проводили на небольшом участке земли. На помощь им пришли Митин, Кузьмич, иногда помогал Матвей. Предполагаемую под огород площадь обнесли изгородью.

Целыми днями на участке толпились любопытные.

Площадь решили увеличить. Кузьмич с Митиным с удовольствием перенесли изгородь.

Ульяна посвежела. Ее огрубелые руки успевали сготовить обед своему многочисленному семейству, накормить три раза в день, вымыть посуду, покопать огород. Иногда слышно было, как ее грудной сильный голос выводил русские песни.

Кузьмич как-то многозначительно сказал Матвею:

— Не зря птаха распелась…

— Дело по душе пришлось, — скрывая смущение, ответил тот.

— Дело — оно, конечно, тоже есть жизнь, однако песен душа просит.

— Что ты хочешь сказать? — уже сердясь перебил Матвей.

— А ты не злись. Это, думаю, пока только мои догадки, а гляди, как бы другие не почуяли: беды не оберешься, как-никак, замужняя, дело-то скандальное может выйти. А на меня не серчай, я ведь тебе как отец говорю.

— А что же мне, по-твоему, делать, еще десять лет одному жить?

— Зачем одному? На базу каждый год вербованных полно приезжает, приглядел бы.

— А мне, кроме нее, никого не надо.

— Ишь ты, кроме нее… Жениться, что ли, на ней будешь? А как же муж?

— То-то и оно! Сам голову ломаю, да что придумать?

— Будто я знаю… А скандалу, смотри, не миновать. Еще ладно скандал, а то ведь он зверь какой.

— Знаю, Кузьмич, а не любить сердцу не прикажешь. Я уж и сам думаю, жениться хоть на ком-нибудь.

— Зачем на ком-нибудь? Присмотрись, есть и получше Ульяны.

— Кого ты имеешь в виду?

— А хотя бы учительницу нашу.

— С ума ты сошел, Кузьмич, Лена в дочери мне годится. Это одно, а другое — хуже или лучше, а каждому выпадает свое счастье. На весах не взвесишь — сердце командует. Оставить можно — разлюбить нельзя.

Матвей мысленно много раз возвращался к этому разговору и чем больше думал, тем сложнее казалась жизнь, тем безвыходнее положение, в котором они с Ульяной оказались. А представить жизнь без нее он не мог. Только Ульяна могла дать ему то большое счастье, которое роднит, заставляет забывать о горе, о трудностях, которое скрашивает дни старости.