У синего моря

Глава тридцать седьмая

Ветер уже стих, небо черное — ни луны, ни звезд. Кажется, кругом ни живой души, кажется, он, Никита, один со своим большим горем, которое обрушилось так неожиданно и загадочно.

Он то и дело подходил к белой двери. За ней лежала Маня. Никита открывал дверь, смотрел на бледное лицо жены, на скорбно склонившуюся Анку, потом тихонько прикрывал дверь и снова неслышными шагами ходил по маленькому кабинету приемной.

Цепь странных событий, происшедших в этом году, наводила на мрачные размышления. Ясно, кто-то вредит, кому-то не по нутру переустройства в жизни коряков. Кто он, этот загадочный человек?

В Карагу за следователем мчалась лучшая упряжка собак. Надо найти преступника! Еще утром Никита считал себя счастливым человеком, строил планы на будущее. Они с Маней ждали сына. Но сын умер, не успев появиться на свет. Жива бы осталась Маня…

Он не слыхал, как из палаты вышла Анка, и, когда она тронула его за плечо, вздрогнул.

— Надо, Никита, брусничного или клюквенного сока. У вас есть ягоды?

— Есть.

— Отнеси домой ее одежду… — Она стала подавать ему вещи: кухлянку, шапку с длинными ушами из выпоротковой шкурки, рукавицы. Их почему-то три, одна большая; откуда она взялась?

— Анка, это чужая рукавица…

— Ее Ача принесла.

— Ача? — Никита взял рукавицу. Она, несомненно, чужая, и по ее форме видно, что ношена совсем недавно. Изнутри выглядывала красная петля. Аккуратная хозяйка пришила, чтобы можно было повесить для просушки.

— Анка, я видел такие рукавицы!

— Ты думаешь, эту рукавицу оставил тот?..

— Не оставил, а потерял. Ведь Ача нашла ее там, где была Маня… Ты знаешь, я видел такие… у Потапова!.. А вчера его не было на стоянке!

— Ты хорошо вспомни, это очень важно…

Через час Никита шел на охотничью стоянку. Тяжелые мысли гнали его быстро. "Два года, днем и ночью, рядом, пили из одной кружки, обед варили в одной посуде, и я не мог распознать. Как же так получилось, как же я не догадался?!"

Ведь и тогда, когда Никита был пьян, когда ему ночью стало плохо, Потапова тоже не было в палатке, а ночью был пожар. И эти сапоги в болотной грязи вовсе не приснились, нет!.. Но за что же Маню, за что?! А может, не он, может, другой? Может, ему действительно приснились сапоги, ведь он был пьян? Надо проверить. Должна быть вторая рукавица, совсем без рукавиц Потапов не дойдет, обморозится… Но он мог зайти домой, взять другие?

По зимнему бледному небу торопливо проносились тучи, и солнце то пряталось за них, то снова ярко освещало серые осинки, и оголенные березки, и тяжелые ветки кедрача. Иногда среди осинок и берез попадались кусты рябины. Красные гроздья ягод оживляли унылый, оголенный лес.

В белой камлейке — маскировочном халате — Никита совершенно сливался со снежным покровом. Он не прислушивался к беспокойному говору куропаток, не смотрел на множество свежих, сплетенных заячьих следов. Скорее дойти, убедиться!

Запахло дымом. Никита остановился, оперся на палки, на миг прикрыл глаза. Давали себя знать бессонная ночь и пережитое за эти несколько часов.

Землянка была занесена снегом так, что вместо крыши выпукло выделялся грибообразный бугор и посередине торчала короткая железная труба. Там, где вход, ровно и аккуратно была прокопана траншея. Никита снял лыжи, стал спускаться по снежным ступенькам. Дверь была подперта большой суковатой палкой. Никита отбросил ее, вошел. Землянку освещало маленькое оконце, которое тоже было откопано от снежного заноса. Оглядевшись, Никита перевернул постели, но лишней рукавицы не нашел. "Наверно, выбросил, а может, не у него я видел?.. Да нет же, у него!"

Он присел возле печки, задумался. "Маню оставил, может ей совсем плохо? Надо идти обратно… Дождусь, поговорю", — решил Никита и отворил дверцу, чтобы подбросить дров, но дрова в печке еще не прогорели, Никита хотел поворошить их, и… рука его замерла. Между поленьями лежала рукавица. Мех ее опалился, а там, где должна быть красная петля, образовалась обгорелая дужка, и чуть Никита до нее дотронулся, она рассыпалась. Сомнений больше не было: Потапов перерубил канаты у морского ставника, поджег икрянку и, наконец, ударил Маню. "Что делать? Ждать или идти в село?" Никите вдруг очень захотелось посмотреть в глаза этому человеку, рассмотреть в них то неведомо страшное, что толкало на преступления. "Ведь на человека похож!" — сокрушался он. Теперь, когда все было ясно, усталость с еще большей силой давала себя знать, и Никита решил: "Посплю, потом пойду в село. Надо сделать так, чтобы Потапов не догадался, что я знаю, пусть милиция разбирается, я свое сделал…"