У синего моря

Глава двадцать пятая

Наступила пора ветров. Побледнело небо, пожелтела трава, и солнце стало тусклее. Но лучи еще золотились, ласково пригревали, отражались в стеклах окон.

Никита уже не спал, читал книгу. Анка вошла, он виновато улыбнулся, отложил книгу.

— Анка, отпусти…

— Ты мне лучше расскажи, как это тебе удалось так простудиться?

— Пьяный был.

— Пьяный…

— Понимаешь, Потапов сказал, что мы, коряки, некрепкий народ, слабый… Ну, я хотел доказать…

— Нечего сказать, доказал… Да разве так доказывают? Эх, ты! Придется тебе прочитать лекцию о вреде алкоголя. Ведь наш народ спаивали только для того, чтобы ограбить, отнять лес да песцов за пол-литра водки…

— Не подумал…

— Так кому же думать, как не тебе, комсомольцу!

Никита смущенно перебирал пальцами край простыни.

— Говорю, не подумал, — уже сердито, скрывая смущение, проворчал он.

— А ты думай! Советская власть не для того дана, чтобы мы по-старому жили.

— Там кто-то пришел.

— Твое счастье, а лежать будешь до тех пор, пока не поправишься по-настоящему!

— Анка, здоров я!.. — взмолился Никита. — Ну что мне, здоровому, лежать, работы много.

В приемной нетерпеливо топтался Анфим.

— Мей, Анка! Болезнь есть… Молодняк заболел, ты доктор — лечи.

Анка растерянно смотрела на пастуха.

— Олешкам, Анфим, другого доктора надо…

— Знаю. Другого нет, ты есть, надо скорее, падеж будет.

Еще не зная, что предпринять, решительно сняла халат, свернула.

— Давно заболели?

— Вчера утром видел, раньше не заметил. Два совсем не едят, глаза пустые…

— Ты ночью шел?.. Тогда вот что сделаем, ты иди поспи, а я схожу к Матвею.

Матвея Анка нашла на стройке. В одной рубашке с засученными рукавами, он клал кирпичную стену. Чуть поодаль что-то чертил огрызком карандаша Кузьмич.

— Анфим за мной пришел, Матвей. Говорит, молодняк заболел…

— Много?

— Пока три. Я ведь не ветеринар, Матвей…

— А где же его взять, ветеринара-то?

— Ты, Анка, вот что сделай, — посоветовал Кузьмич. — Желудок прочисть животному либо слабительным, либо маслом растительным. Если объелось чем или отравилось — оно помогает. Только, думаю, теперь уж они пропали. Разве что причину определить, чтобы другие не заболели. Я так полагаю, Матвей, надо на две-три артели хоть одного ветеринара. Мало ли что — табуны небольшие, всякое бывает. Да опять же, коров разводить пора, молоко ребятишкам нужно.

…Анфим шел впереди, размеренно покачиваясь, легко переставлял ноги.

Тропинка прихотливо вилась между высокими кочками, усыпанными спелой голубицей, еще недоспевшей бурой шикшей. Мшистые поляны желтели морошкой, на возвышенных местах краснели круглые шапки мясистых обабков. Вечнозеленые ветки кедрача усыпаны коричневыми шишками. Беззаботно посвистывая, еврашки собирали урожай — выбирали из шишек орехи, сносили их в норы. Из-за кустов часто вылетали целыми выводками пестрые куропатки.

Знакомая и дорогая картина. Вспомнилось детство, мать с ярким чахоточным румянцем на впалых щеках, отчего она казалась очень красивой. Анка любила заплетать ее косы, блестящие от нерпичьего жира, длинные, до самых колен.

Вспомнился Иванко — добрый, храбрый мальчишка. Сколько раз, бывало, приносил он в рукаве кухлянки жирный кусок вареного мяса. Нарежет его длинными, тонкими ломтиками и угощает маленькую Анку.

Егор был тогда пастухом у отца Ивана, и мясо семья Егора видела редко, разве что волки зарежут оленя, но Егор был хорошим пастухом, и такое случалось редко.

Где Иван? Кочует где-то…

Анка потеряла счет маленьким и большим протокам, которые пришлось переплывать или переходить вброд. К вечеру она так устала, что, казалось, упадет и не встанет, но Анфим все шел. И шла за ним Анка. Сейчас ее уже не занимали ни воспоминания, ни окружающая природа. Чтобы хоть как-то забыть об усталости, она стала считать шаги.

Тропинка давно исчезла, под ногами мягко похрустывал суховатый мох. Как Анфим находил дорогу и правильно ли он шел — это ее не интересовало. Когда уже совсем стемнело, он остановился, отер рукавом пот со лба:

— Ты, Анка, сиди, я воды принесу, чай варить будем.

Анка села на кочку, сняла нерпичьи торбаса. "Спасибо, Маня обувь такую дала, в туфлях не дошла бы…" Прохладный мох приятно щекотал подошвы. Выбрала место повыше и, подложив нерпичий мешок под голову, легла.

Проснулась от гомона птиц. На поляне, по шикшовнику, собираясь в дальний перелет, паслись большие серые гуси. Присутствие людей не пугало их. Слабо горел костер, Анфим пил чай, Рядом с чайником, на большом зеленом листе лопуха, лежала жимолость.

— Ты когда собирал… совсем не спал?

— Спал маленько. Ягод много, быстро набрал.

В табун они пришли к вечеру. Возле юрты сидел старик. Черные волосы у него были туго заплетены в тонкую косичку, она свернулась и вопросительным знаком торчала на макушке. Старик делал салат: крошил вареную рыбу в маленькое деревянное корытце, где уже лежали шикша, черемша, сладкая прозрачнозеленая мякоть из толстых длинных стеблей, очень похожих на бальзамин, и еще какие-то коренья, клубни саранок.

Старик посмотрел на Анку узкими проницательными глазами, улыбнулся.

— Ты доктор? Здравствуй. — Пошел в юрту, вынес оленью шкуру, расстелил.

— Садись, отдыхай, далеко шла.

— Как олени? — спросила Анка.

— Дохнут олешки. Худо им. Вот лежит, — указал он рукой.

Недалеко от юрты, словно на грядке, росло несколько кустов кедрача. За ними лежал большой белый олень. Анка подошла к нему. Он лежал на боку, закинув голову с большими ветвистыми рогами. В больших черно-синих глазах уже стояла смерть. Ни конвульсий, ни пены на губах, глаза совершенно чистые. "Отчего же эта смерть?" — подумала Анка. Она не помнит, чтобы вот так пропадали олени, к тому же они очень разборчивы в еде. А здесь свежее пастбище…

Сделала вскрытие, но оно еще больше сбило с толку: все признаки говорили о параличе сердца.

Недалеко от Анки молодой олень с хрустом жевал мох. И вдруг повалился. Анка подбежала к нему. Олень, как человек, тяжело, с хрипом застонал и затих. Лицо Анфима побледнело. И старик уже не улыбался. Он сурово посмотрел на Анку и тихо сказал:

— Я старый. Не знаю, сколько раз солнышко приносило лето, но знаю — такого не было. Что делать?

На этот вопрос ждали ответа не только старик и Анфим. Ждали еще четыре пастуха. Анка молчала. Она наблюдала за собакой, которая лизала кровь вскрытого оленя. Ждать долго не пришлось: собака сдохла.

— Скорее перегоните табун на новое место. Здесь плохой мох.

— Мы недавно сюда пришли.

— Надо перегнать! — твердо заявила Анка.

Ей было ясно: это не чума. Смерть приходит от сильного яда. Им заражены некоторые участки пастбища. Но было совершенно неясно, какой яд, как он сюда попал?

Пастухи стали быстро сворачивать юрты. Отогнали табун ближе к морю. Анкина догадка подтвердилась. На новом пастбище падеж прекратился.

Обратно Анфим повел Анку более коротким путем — через перевал.

Поднявшись в горы, можно было подумать, что ты на равнине: на площади в десятки километров так же, как и в тундре, голубели небольшие озера, рос кедрач, березняк, ольха, было много шикши, голубицы, морошки, местами попадалась жимолость — полуметровые кусты, увешанные синебархатными длинными ягодами. Всюду багряно рдела рябина.

Солнце уже опускалось за далекие вершины. Лучи его играли и в живых от ветра листьях, и на спелой ягоде, бронзой полировали спелую шикшу.

Анфим с Анкой шли по краю горы. Вправо внизу расстилалась тундра с темным кустарником, озерами; совсем близко, делая крутой изгиб, быстро несла синие воды горная река.

Неожиданно Анфим воскликнул:

— Стой, Анка! Смотри, табун чужой!

Анка всмотрелась.

— Ну что ж, спустимся.

Внизу возле реки казалось темнее и холоднее, гора солнце скрыла.

Сложив руки рупором, Анфим крикнул. Эхо далеко разнеслось над рекой, отдалось в горах и смолкло. Никто не ответил. Анфим крикнул еще.

— Там, наверно, не слышно. Может, только с горы кажется, что табун близко?

— Пожалуй, далеко, — ответил Анфим. — Что будем делать?

— Пойдем домой, день кончается, а ночевать здесь — сыро и холодно.

Они пошли дальше и наткнулись на небольшой бат.

— Наверно, большая вода принесла, — высказал предположение Анфим.

Вытащили бат на берег, осмотрели. Он был крепкий, легкий. Анка облегченно вздохнула.

— Теперь можно будет на бате спуститься вниз по реке.

— Пожалуй, надо узнать, чей табун…

Как Анка ни устала, но чужой табун заинтересовал ее.

Для шеста Анфим срубил молоденькую ольшину. Подняв бат вверх против течения, они перебрались на тот берег.

Здесь еще кое-где отсвечивали косые лучи солнца, было светлее. Олени разбрелись далеко по тундре. Низкорослые, широкие в спине мохнатые собаки сторожили их.

Полость в юрту была откинута, но в юрте никого не было.

Анфим снова крикнул. На этот раз от берега протоки кто-то отозвался. Анка вдруг заволновалась. Что-то знакомое показалось ей в этом отклике. Так отзывался Иванко…

Хозяин юрты вышел из тальника, растущего по берегу протоки, в руках на ивовом пруту висела крупная кета.

Да, несомненно, это был он. Те же, словно от удивления вскинутые брови, нос не по-корякски прямой, и только в совсем черных глазах не было прежнего веселого, вызывающего задора… Сейчас он походил на большого обиженного ребенка и, казалось, вот-вот заплачет.

— Здравствуй, Иванко!

Он внимательным взглядом окинул ее необычный спортивный костюм, знакомое милое лицо, руки и, опустив засветившиеся радостью глаза, тихо ответил:

— Здравствуй, Анка! Ты иди в юрту, отдыхай, я рыбу варить буду… — и, круто повернувшись, пошел к костру. Анка хотела пойти следом, но в душе что-то подсказало ей: "Не ходи, видно, ему хочется побыть одному".

Но не все подсказало сердце Анки. Она не знала, как все двенадцать лет изо дня в день он думал о ней и видел ее девочкой, такой, какой она была — смешливой, остроглазой… И не знала Анка, как он звал ее, разговаривал с ней. Сколько ласковых слов он сказал ее фотографии.

Она смотрела на него из юрты и не знала, сколько смятения в его душе… Не знала, что душа его ликующе напевала: "Анка пришла", — а разум строго удерживал ее: "Анка другая, Анка-девочка умерла, есть Анка-доктор".

Пока он варил рыбу и кипятил чай, Анка уснула. Так ничего Иван и не сказал ей, да и не знал, что можно сказать…

Утром, прощаясь, Анка спросила:

— А где Данила и Матрена?

— Данила-то помер, а Матрена утонула, шибко злая была… вода унесла, не успел я.

— Тебе плохо одному?

— Плохо, — угрюмо ответил он и робко предложил: — Оставайся…

— Не могу, Иван, работы много. А ты бы переехал жить к нам, в артель?

Иван тяжело вздохнул и, глядя в сторону оленей, ответил:

— Наверно, приду…

Скажи ему Анка: "Пойдем сейчас", — он бы, не задумываясь, поехал, но Анка весело улыбнулась и, подавая руку, сказала:

— Обязательно приезжай, скорее приезжай, я буду ждать!

Бат несло течением быстро, но она еще долго махала Ивану рукой, а он шептал:

— Помереть бы мне, Анка, помереть… Ты ушла — солнышко ушло, плохо мне, Анка, плохо… — И крупные слезы падали на большие беспомощно стиснутые руки.

И снова он остался один, отрезанный от всех, от мира, где жила Анка, двумя реками и большим табуном оленей.