У синего моря

Глава двадцать шестая

Матвей сидел за столом и что-то подсчитывал. Накинутый на плечи пиджак то и дело сползал, Матвей подтягивал его. Увидев Анку, он поднялся навстречу.

— Уже вернулись? Вот молодец! Ну, что там? Садись, рассказывай.

— Плохо, Матвей.

— Что, большой падеж?

— Большой. Тут дело-то такое странное… Кажется, там отравлен мох… Не веришь? Мне самой не верилось. Но только угнали табун с того пастбища, олени перестали падать… И потом, на обратном пути мы увидели табун Ивана…

— Ивана?!

— Да. И какой-то он странный, молчит, угрюмо смотрит… Сперва я очень обрадовалась, а потом…

— Что потом?

— Мне пришла эта мысль: не Иван ли…

— Ты в уме, Анка? Иван слишком прям и честен… Да и откуда он возьмет яд? Он за аспирин-то меня чуть не убил… Однако не понимаю, почему в артель не идет? Табун у него теперь уж не так велик. Еще при Даниле попал на перевале под снежный обвал… А то, что Иван так смотрел на тебя — это уж твоя вина. Кстати, ты жену его видела?

— Н-нет, он один…

— Да? Ну вот, видишь…

Матвей закурил.

— Приходил он зимой… меня убивать, — усмехнулся Матвей. — Ну, помирились мы с ним. А чтобы в артель перешел — не мог уговорить. Все требовал закон жену оставить, а мы с отцом не додумались, не знали, что жена-то Матрена. Тогда о тебе он все спрашивал…

— Я звала в артель, рассказала, как живем, он сказал, приду.

— Жалко парня, пропадет со своим табуном, надо, пожалуй, слать к нему твоего отца с Никитой, пусть поговорят. Далеко он?

— Нет, не очень.

— Так и сделаем. А у нас сегодня кино, да еще звуковое, пойдешь?

— Конечно…

Отца дома не было. Анка поела, переоделась и ушла в кино.

На единственной улице села царило оживление: к клубу шли принаряженные женщины в ярких цветастых юбках и платьях, за ними бойкой стайкой бежали ребятишки.

Возле клуба Анку догнала нарядная, вся сияющая Маня.

— Кино с голосом привезли, — бойко сообщила она и улыбнулась.

— Не с голосом, а звуковое, — поправила девушку Анка.

Люди разместились на скамейках, на полу, возле стен. Анка с Маней пробрались поближе и тоже прислонились к стене. Свет погас, темноту прорезал столб света, раздалась музыка, но ее заглушил шум: заплакали дети; взрослые, выражая восторг, громко смеялись, что-то выкрикивали. А когда началось действие, посыпались реплики, просьбы: "Скажи еще!"; "Смотри, Дуня, глубоко, потонешь!" Но героиня фильма "Волга-Волга" Дуняша уже лихо отплясывала лезгинку, и зрители одобрительно изо всех сил хлопали ей в ладоши: "Хорошо, Дуня, шибко хорошо, давай еще!"

Но Дуня не выполняет просьбу зрителей, и сердитый мужской голос кричит: "Какая непослушная девка!"

От шума и духоты разболелась голова. Анка вышла на улицу. Дул западный ветер. Небо поднялось высоко, и в прозрачной голубизне, будто на лету к земле, висят крупные золотистые звезды. Анка любила сентябрь — ветреный, сухой, весь какой-то прозрачно-голубоватый: голубое небо, голубое море, голубая река, желтеющие травы, и все это обнимает ласковая погладь солнечных лучей.

Анку догнала Лена.

— Ужас, дышать нечем.

— А ты почему ушла? Что в табуне-то стряслось, выяснила?

— Не знаю, Лена. Кажется, очень плохо. Не в самом табуне, а то, что там произошло. Я уверена, что мох отравлен.

— В такой глуши? И кто мог знать, что туда погонят артельное стадо?

Анка остановилась.

— А ведь ты права: сделать это мог тот, кто знал заранее, где будет табун.

— Вероятнее всего, ты ошиблась, Анка. Ну кому это надо?

— Не знаю, Лена. Матвей говорит, что у ставника были подрезаны канаты.

— Досматривать не пойдешь?

— Нет. Смешно и больно.

— Что ж, учить надо народ.

Анка пошла домой.