У синего моря

Глава восьмая

Огромный пароход «Ительмен» хриплым басом отсалютовал Владивостоку и, разрезая волны, повернул к далекому восточному побережью Камчатки.

Каждое утро, чуть забрезжит заря, худенькая черноглазая девушка поднималась на спардек.

Анка не думала, что приближение родного берега так взволнует, заставит переворошить всю жизнь.

А жизнь начиналась нелегко.

…В юрте слышен дробный стук бубна, ритмичные восклицания: аца-ца, аца-ца. Десяток людей танцуют вокруг костра. Все в кухлянках, торбасах, потные лица щекочет сухая метлика, повязанная вокруг головы. В полумраке пламя костра большой тенью мечется на прокопченных оленьих шкурах юрты, тень эту заслоняют уродливые человеческие, пахнет крепким чаем, сырым мясом, собаками, застарелым терпким потом немытых человеческих тел.

Егор то и дело поглядывает на вход в юрту, он ждет русских гостей — Наталью Петровну с дочерью. Она очень хотела посмотреть на праздник нерпы. Праздник в разгаре, а ее все нет.

Но вот бешено залаяли собаки, встречая бегущую упряжку. Возле входа в юрту заскрипел под остолом снег, скрипнули полозья нарты. Егор откинул тяжелую меховую полость. В юрту вошла высокая женщина, она за руку держала девочку. Анка широко открытыми глазами смотрела на необычных гостей. Ее удивила их одежда. На них были такие непонятные вещи, что ей непременно захотелось рассмотреть их, потрогать. А отец, радостно улыбаясь, перемежая русские слова с корякскими, говорил:

— Мей, Наталья! Ленку-то привезла, омалко[4] Анка, иди сюда! Гости приехали, чай надо! Наталья, садись за стол, кушать надо. Стул-то сам делал, сидеть тебе, Наталья.

Наталья Петровна прошла к низенькому столику, села на такой же низенький, но широкий табурет, скинула с плеч большую теплую шаль, стала раздевать Ленку. На плечи девочки упали совершенно белые вьющиеся волосы. Анка ахнула. Она никогда не видела таких волос. Подошла к гостье и робко потрогала мягкий локон. Ленка улыбнулась. Глаза русской девочки были синие, таких глаз Анка тоже не видела. Она все смелее рассматривала необыкновенную гостью: трогала большие белые пуговицы, варежки, чулки. Больше всего понравилось фланелевое красное в белый горошек платье, но когда дотронулась до валенок, перестала улыбаться и сморщила нос. Она тут же легко встала, зашла за полог и вскоре вернулась. В руках у нее были камусные расшитые бисером торбаса и длинные мягкие чижи — меховые чулки. Подошла к Ленке и стащила с нее валенок. Ленка испуганно ухватилась за второй. Но Анка, не обращая внимания на гостью, стала натягивать на разутую ногу чиж. Он шел вкривь и вкось, не надевался. Анка встала, уперла чумазые руки в бока и сердито притопнула ногой. Вмешалась Наталья Петровна:

— Лена, надень сейчас же!

Молча, недружелюбно поглядывая одна на другую, натягивали они торбаса и чижи. В мягкой меховой обуви застывшие дорогой ноги стали быстро отходить, и Ленка первая пошла на примирение: стала рассматривать одежду Анки: ее выкрашенную в оранжевый цвет ольховой корой кухлянку, ременные кисточки на ней и бисерные нитки, шитье в елочный крест оленьими жилами. Кроме кухлянки на Анке были длинные, заправленные в торбаса меховые штаны и, больше — ничего. Ленка удивленно посмотрела на мать.

Как же она…

— Потом, Лена, — перебила ее Наталья Петровна.

Анка не знала слова «потом» и, тут же, прихлопывая в ладоши, повторила его несколько раз.

Она знала немного русский язык, еще с тех пор, как больная лежала у Матвея.

Отец же часто ездил на базу: то отвозил дрова, то просто гостевал — и каждый раз узнавал все новые русские слова. Для Анки это было вроде игры, она очень быстро заучивала их, и сейчас была довольна, что может понять, о чем идет речь, и что сама умеет говорить.

Подвигая к Ленке вареное оленье мясо, мороженую шикшу и морошку, чуть растягивая слова, говорила:

— Лена, ешь, хорошо…

Потом стремительно убежала и вернулась с небольшим сундучком. В нем была чайная посуда. Девочка достала ее и стала протирать мохом.

Праздник продолжался. Два парня мастерили что-то похожее на детскую жужжалку, только во много раз больше. Вертушка посреди нерпичьего ремня была примерно полуметровой длины, сам ремень — метра три. Сперва, когда ее начали раскачивать, ремень скручивался, но постепенно нарастало жужжание, и там, где была вертушка, образовался белокисейный круг, и жужжание становилось все звонче. Одна пара выбилась из сил, ее сменила другая. Люди стояли, затаив дыхание, ждали, когда лопнет ремень. И вот — резкий щелчок! Началась невообразимая свалка, замелькали ножи. Ленка пронзительно закричала. Анка удивленно посмотрела на нее, улыбнулась. А Наталья Петровна беспокойно спросила:

— Егор, зачем же так, зарежут кого-нибудь.

— Пошто режут? Олень, пожалуй, режут, людей — нет. Надо ловко, потому и хорошо. Кто много режет ремень, тот много нерпа убьет.

Свалка, как началась, так же внезапно и прекратилась. Некоторые из гостей подходили к столику пить чай, другие, прощаясь с Натальей Петровной за руку, уходили. В юрте стало просторно, тихо, возле костра блаженно растянулись собаки.

К Анке подошел коряк лет тридцати, тот, что привез русских гостей, широко улыбнулся, провел грязной ладонью по спине девочки. Анка сжалась, глаза испуганно метнулись в сторону отца. Наталья Петровна спросила Егора:

— Василий тебе брат?

— Зачем брат, — без улыбки ответил Егор, — жених Анке. Давно жених. Оленей дал, шкурки дал, скоро Анка замуж пойдет.

— Ты, наверно, шутишь, Егор?

— Пошто шутишь?

— Да ведь молодая она, не выросла еще замуж выходить.

— Много дочь жила, — твердо и безапелляционно заявил отец. — Десять раз, пожалуй, снег падал, десять раз трава росла. Много.

Наталья Петровна внимательно посмотрела на девочку, на ее худенькие руки, чуть побледневшее лицо. Шея казалась особенно тонкой в широком разрезе меховой кухлянки.

— Десять лет — это еще ребенок, — волнуясь, заговорила Наталья Петровна. — Сейчас на Камчатке новый закон: нельзя таких девочек отдавать замуж.

— Можно. Олешки я взял, шкуры взял. Слово дал. Василий хороший жених, богатый, мяса много, охотник ловкий. Можно.

Анка широко открытыми глазами смотрела то на отца, то на гостью, видела, как сердится отец и хмурится Наталья Петровна, и ждала, что будет дальше.

Наталья Петровна задумалась, потом спросила:

— Когда же ты хочешь отдать ее?

— Василий-то на охоту пойдет, вернется, тогда возьмет, пожалуй.

— Тогда отпусти ее к нам, погостить…