У синего моря

Глава шестнадцатая

Иван бросал поломанные ветки тальника на синюю рябь воды и задумчиво смотрел, как быстрое течение протоки крутило свою ношу и стремительно уносило вниз.

«Пускай плывет, — тихо напевал он, — может, Анка приехала, может, Анка увидит.

А вода дразнила, легко кружилась, подбегала к берегу легкой волной и весело неслась вниз, к старшей сестре — в речку. И уже растворившись в речной воде, проточные воды плавно и неторопливо текли к морю, к той земле, где жили Матвей и Егор.

— совсем тихо закончил свою песню Иван и, тяжело вздохнув, прошептал: "Какая теперь Анка?" — достал из-за пазухи машину, красна с нее облезла, ключик от частого употребления блестел.

Завел, пустил ее по земле. Она с разбегу запнулась за бугорок и, сердито заурчав, остановилась.

— Живая, сердитая… там много таких, а бумага с Анкой пропала… — с горечью вслух сказал Иван.

За спиной хрипло засмеялась Матрена.

— Ты зачем здесь? — рассердился Иван.

— Муж ты мне, хорошо с тобой… — продолжая смеяться, оголив пеньки полусгнивших коричневых зубов, ответила Матрена.

— Старуха ты.

— Муж молодой, сын вот будет…

— Врешь!

— Сдохла твоя Анка, сгорела, я сожгла! — На ввалившихся губах еще дрожала улыбка, а глаза наполнялись слезами, обидой и злостью.

— Сдохла! Сожгла! — выкрикивала Матрена, подступая к Ивану.

— Пропади ты!.. Уходи, бить буду! — бросил Иван. Но Матрена к нему подошла, обняла сухими жилистыми руками, стала целовать.

— Муж мой, не сердись, хорошо нам, олешек много, хорошо!..

Иван оторвал ее руки, толкнул в худую грудь. Матрена упала, но легко вскочила и, страшная в своей старческой свирепости, кинулась на Ивана. Он увернулся, и старуха снова упала. Ее костлявое грязное тело затряслось от бессильного плача. Иван, не оглядываясь, быстро пошел к бату.

— Не надо олешек, они, как аркан, дорогу закрыли… — Он столкнул на воду бат, но Матрена кинулась в воду, ухватилась за борт, опрокинула. Иван почувствовал цепкие холодные пальцы на своей шее, глотнул воды, хотел оторвать ее руки, но они, костлявые, держали крепко, — насмерть.

Ноги Ивана уперлись в твердый, намытый песок. Собрав силы, поднялся, стряхнул старуху. Ее понесло течением. Иван поймал ее за кухлянку, поволок к берегу. Но озверевшая старуха, став на ноги, снова кинулась на Ивана, и вода снова понесла их как обломки старого дерева.

Помогла привычка с детства ловко резать ремни на нерпичьих праздниках. Иван вытащил нож и обрезал свои волосы, в которые вцепилась Матрена. Вода разъединила их. Пока добирался до берега в тяжелой, намокшей одежде, Матрена исчезла в текучей круговерти воды.

Опрокинутый бат уже чуть виднелся, покачиваясь вдалеке. На песке вверх колесами валялась машина.

Иван поднял ее, дрожащими пальцами очистил от песка, прошептал:

— Бумага с Анкой пропала, бат унесло, Матрены нет, страх есть, один буду. Плохо, совсем плохо…

Прижав игрушку к груди, он упал на траву и громко заплакал. А солнце, склонив к западу свой диск, плеснуло теплые лучи на синь, на вершины деревьев и скрылось за неровными зубцами гор.

Шумливо дышит протока, и, казалось Ивану, она, светлая, вечно живая, жалеет его и, тяжело вздыхая, шепчет: "пей-пей-пей". Он перестал плакать, послушно встал, зачерпнул ладонями воды, напился, вымыл лицо, сел на выброшенную водой корягу и, напрягая зрение, стал всматриваться в восточный берег, но там было темно и тихо. Сердце тоскливо сжималось, появилось страстное желание уйти к людям, к Матвею, Егору. Табун оленей стоял где-то в темноте, но желание быть среди людей, жить среди них, понять то новое, что принесли русские, было сильнее привязанности к оленям. Как уйти? На пути много быстрых глубоких проток, а бата нет. Он, легкий, длинный, покачиваясь на волнах, уплывал все дальше.

— Догнать бы надо было, поймать, да Матрена… — Искаженное злостью лицо старухи наплывало и наплывало. Ивану стало страшно возле речки. Оглядываясь, он торопливо пошел к юрте.