У синего моря

Глава четвертая

— Иван? Вот так гость! Не ожидал. Ну, здравствуй!

Тот хмуро в упор посмотрел на хозяина.

— Ты почему спать не лёг? — снова спросил Матвей. Иван молчал. Матвей удивленно посмотрел на него, повесил пальто, подвинул стул ближе к гостю, сел.

— Ты что такой хмурый? Как Данила охотится?

— Не знаю, как охотится — дробь, порох ему дали… Я тебя много искал, убивать буду.

— Как это… убивать, почему? — Матвей посмотрел на нож. По спине побежал холодок.

— Ты лекарство давал мне?

— Давал, ну и что?

— Зачем давал? Брат пил — помер, не сам пил, я давал… Собаке давал — собака сдохла. Зачем всех коряков убивать хочешь?

— Подожди, Иван. Это тебе шаман Сказал, что я хочу всех коряков убивать?

— Шаман… — с опаской глянув, ответил Иван.

— И собаке он велел дать?

— Велел…

— Брат, что, болел?

— Много болел…

— После того, как ты дал брату лекарство, шаман в полог к нему заходил?

— Нет. Я там был.

— А как собака пропала, ты видел?

— Шаман сказал…

— Шаман, шаман! — Матвей встал, прошелся по комнате, лотом достал из аптечки порошок аспирина.

— Вот, смотри, я такой тебе давал?

— Такой…

Матвей принял порошок, Иван широко открыл глаза.

— Видел? Могу еще… — И он выпил еще.

Иван в ужасе отшатнулся от него.

— Сам помрешь, убивать не надо…

— Не помру, это хорошее лекарство. Только болезни бывают разные. Я тебе давал аспирин. Он помогает, если человек простыл. А у Данилы, наверно, желудок болел, надо было в больницу, к доктору везти, в Карагу, а не шаманов приглашать. Ты собаку хорошо смотрел?

— Нет, ночью видел.

— Ее шаман убил. Сколько оленей ты ему дал?

— Десять дал, две лисы. Почему ты знаешь, ты дух? — тихо, с нотками страха в голосе спросил Иван.

Матвей засмеялся.

— Не бойся, никакой я не дух, а знаю потому, что все шаманы так делают. Если все больные будут лечиться лекарством, шаманов никто не будет звать и никто ничего ему не даст. Работать шаманы не любят. Ты сколько за лисой ходил? А он за один вечер две взял, да еще целый десяток оленей! Плохо ли ему? Другой шаман убил не собаку, а больного, которому дали лекарство. После того, как шаман лечил Данилу, ему легче стало, лучше?

— Нет…

— Ну вот, видишь, собаку убил, тебя обманул…

— Бить надо, кого? Голова больная, совсем плохо…

— Бить… шаман сейчас далеко, где ты его найдешь? Тебе надо посмотреть, как коряки в артели живут. Ты ведь Егора знаешь, был у него?

— Нет…

— Завтра сходим, вернее утром, а сейчас спать надо. Ну, так что ж, помиримся? — Матвей протянул Ивану руку.

— Маленько нет. Собака потом сдохла, подожду… — Он неторопливо убрал нож и, не глядя на Матвея, добавил:

— Дай русский закон, жену бросить надо.

— Бросить жену… Почему?

— Анку хочу в жены взять.

— Такого закона нет, нельзя жену бросать, а Анка далеко, учится.

— Чему женщина учится?

— Людей лечить будет.

— Мне жену бросить надо.

— Так делают плохие люди, Иван. Ты вот переезжай к нам в артель, поучиться тебе надо.

— Чему Ивану учиться? Кто лучше стреляет, кто лучше аркан бросает?

— Ладно, давай-ка чай пить да спать, утро уж. Днем поговорим.

Утром, когда Матвей еще спал, Иван подошел к его кровати, прислушался, потрогал руку Матвея, потом грудь. Матвей проснулся.

— Ты что, Иван…

— Живешь? Я думал — помер…

— A-а, теперь веришь?

— Маленько…

После завтрака пошли по домам. Ивана встречали хорошо, поили чаем с печеньем, конфетами. Во многих домах было еще грязно, но светло, тепло, совсем не так, как в дымных юртах. Ребятишки в ситцевых или фланелевых рубашонках играли прямо на гладком теплом полу. Иван видел много непонятных ему вещей, особенно среди игрушек. В одном доме Иван выпросил машину.

Спрашивать, что к чему, не мог, не хотел терять свое достоинство. У Егора он долго перебирал пестрые листочки — Анкины письма.

— Матвей, научи говорить с бумагой!

— Это нескоро, Иван. Переезжай. Алексей Иванович научит, в школе.

— Думать надо.

— Ну думай, да скорее.

Больше всего Ивана поразила фотография Анки. Дрожащими пальцами он гладил ее лицо, смотрел на свет, вздыхал. На лбу вздулась тяжелая складка, плечи опустились.

Кажется, совсем недавно он играл с девочкой Анкой. Она любила смеяться и петь. Они вместе ходили дергать мох, собирать ягоду, рвать черемшу. Егор, отец Анки, тогда пас оленей у брата Данилы. Хорошо жилось Ивану. Анка была маленькая, тоненькая. Часто она приходила к ним в юрту и, подсев к матери Ивана, присматривалась к ловким пальцам женщины. Оленьи жилы, поблескивая, ложились то ровным стежком, то елочным крестиком. Иван мог подолгу смотреть на Анку, и с каждым днем она казалась ему все лучше и лучше.

Потом Анка заболела. Спустя три года ее хотели выдать замуж, но она убежала от жениха. Ее нашли почти замерзшей. Егор увез ее и больше не приезжал, остался жить у Матвея.

Иван отчаянно тосковал по ней. Часто приходил на те места, где они бывали вместе, садился и разговаривал то с ружьем, то с кустиком цветущей рябины, или с желтыми крупными подснежниками, которые очень любила Анка. Скоро умерла мать, Иван затосковал еще больше. Он хотел взять Анку в жены, но Данила этого не хотел. Нет Анки, она где-то очень далеко и стала совсем другой.

Он так задумался, что забыл про Матвея и Егора.

— Ты что, Иванко, такой? — спросил Егор. Иван вздрогнул, потом тихо попросил:

— Дай мне бумагу с Анкой!..

— Возьми. Она, однако, скоро сама приедет, летом, пожалуй.

— Матвейка! — взмолился Иван. — Дай закон на бумаге, не хочу я старую жену, лисы много дам, олешек всех!

— Горе мне с тобой, Иван. Нет у нас такого закона. Переезжай к нам с женой.

— Нельзя, Анку надо… Егор, скажи, можно?

— Пожалуй, нет такого закона. Анка сердиться будет…

Больше Иван ни о чем не спрашивал, ничего не просил, взял фотографию и в тот же день уехал.