У синего моря

Глава четырнадцатая

Дождь зарядил будто назло. Намокшие палатки, как подбитые чайки, тяжело и шумно хлопали разрезанными у входа полотнищами. Вся утварь отсырела. Начали болеть ребятишки.

План переселения детей и женщин в школу, можно сказать, сорвался. Женщины одни отказались перейти, для мужчин места не было. Пришлось поселил туда несколько семей с самыми маленькими.

«Что делать? — тревожно думал Матвей. — Люди поверили мне, покинули стойбища, надеясь, что будут жить в теплых, светлых домах, а тут…»

Хмурый и злой ходил он из палатки в палатку. И везде было одно и то же — холодно, сыро. Когда подходил к крайней, услышал голос Потапова, остановился.

— Советская власть хорошая, — говорил Николай, — только Матвей не выполняет ее законы. Не заботится, как надо, о вас. Сперва жилье следовало построить, а потом вас сюда переманивать.

Что ответили Потапову, Матвей не расслышал — заплакал ребенок. Заходить в палатку не стал, пошел в контору. Что людям скажешь? Ну и язва же этот Потапов. Ходит, расписывает: «Матвей виноват, законы не выполняет»… Критик нашелся. Сам палец о палец не стукнет. Просил помочь на строительстве, отказался, а тут ноет…

Пошел к Ильину. Увидев Матвея, тот вскинулся:

— Ты что это, Матвей, аль заболел? Не гоже, человек. Не та пора. Ко мне вот мысля пришла. Послушаешь, аль нет?

— Послушаю, дед.

— Так вот я разведку тут произвел. Ходил, ходил по берегу протоки, а все было невдомек, покуда вица хорошая не огрела меня. Упругая, ажно рубец остался. И тут-то меня осенило: почему бы нам не делать мазаные дома, как на Украине? Ивняку-то сколько хош, гибкий, плети да плети. Внутрь между стен песок, а стенки с улицы цементом заделать, изнутри — глинкой можно. Тепло, светло.

— Плетень пропустит песок…

— А тут другая материя — маты травяные. Изнутри-то. А что ж делать, человек? Народищу наехало страсть, а жить негде.

— О том же и я голову ломаю. А твою мысль надо проверить. Пожалуй, следует попробовать.

Долго не мог уснуть Матвей в эту ночь. Все думал и прикидывал, получатся ли мазанки, где достать цемента и кирпича, да и стекла немало надо.

И вообще в последнее время появилось болезненное недовольство собой. Все перемешалось: и растущее чувство к Ульяне, и неприязнь к Потапову, и тревога за судьбу Ивана. И во всем он считал виновным только себя. Кого же еще? Но главное — строительство. Строить надо, не упуская ни одного дня. Решил утром же отправить на рубку прутьев, заставить женщин плести маты и на внутренние стены, и на крыши. Не сделаешь сейчас — зимой поздно будет.

Поднялся чуть свет. Встревожил шторм. Сел в легкий бат, переправился на кошку[6], пошел вдоль берега.

Волны ревели и выбрасывали спутанные грязнозеленые мотки морской травы, блестящую, как атлас, морскую капусту. Солнце смотрело с обмытого бледного неба, ярко освещая разбушевавшийся простор. Матвей хмуро смотрел то на небо, то на море. Ветер дергал полы его пиджака, срывал кепку, швырял в лицо мелкими солеными брызгами.

— Вот же дьявол, — ругался он, — скоро начнется ход горбуши, этот шторм сорвет все планы… — Сердито пнул скатанную неровным валом скользкую траву, пошел вдоль берега.

Его внимание привлек выброшенный волной длинный предмет. Матвей нагнулся. Это был морской ставник. Он огромной змеей растянулся по берегу, скатанный вместе с травой, капустой, медузами. Тревога и зло перехватили дыхание.

— Что же это? Скажи ты на милость… Только этого не хватало… Может, не наш? — появилась на миг надежда. И снова Матвей стал торопливо разматывать невод, но канаты, мокрые, скрученные, не поддавались; одному нечего было и думать что-либо сделать.

Насколько же он поврежден? Неужели совсем? Надо поднять выше, приливом может снова снести его в море. Что же будет?

В прошлом году люди уходили из артели только потому, что волки зарезали двух-трех оленей… Сейчас выбросило ставник — это же потеря основной добычи рыбы! Пойдут толки: это сделали духи, они не хотят давать рыбу людям, которые ушли из тундры к русским… А план! Сорвется план, сорвется строительство. Что делать, черт возьми?

Отерев рукавом пиджака пот со лба, погрозив морю кулаком, Матвей торопливо, не оглядываясь, пошел к переправе. Столкнул бат и, ловко орудуя шестом, быстро переправился в поселок. Возле икрянки сидел сторож.

— Михеич, бей в бочку, да погромче.

— Не иначе — беда, уж больно хмурый, — пробормотал Михеич и изо всей силы ударил большой суковатой палкой по железной бочке.

Ловцы собрались быстро.

— Все пришли?

— Однако, все, — ответил Максим.

После того как Максим нашел пастухов, Матвей стал присматриваться к нему. Нравилось, что этот уже немолодой коряк к каждому делу относится серьезно. Максим умел чинить и плести сети, хорошо знал, где надо ловить рыбу. Когда правление решало, кого назначить бригадиром морской рыболовецкой бригады, Матвей предложил Максима.

— Моря не боюсь, однако невод морской шибко большой, запутаюсь.

— Поедешь на базу, там научат. А поставить невод Невзоров синдо[7] пришлет, — успокаивал его Матвей.

Сейчас Матвей посмотрел на Максима. И, как ни тяжело было на душе, улыбнулся: с макушки бригадира свисала тонкая косица. Максим, заметив его взгляд, потупился:

— Без косы-то голова пустая… Зачем собирал?

— А вот зачем: штормом выбросило ставник…

Лица рыбаков помрачнели.

— Я думал, в бочку бьют — рыба есть… — огорчился Максим.

— Рыбы пока нет, а ставник нужно сейчас же поднять выше на берег, размотать и проверить, насколько он поврежден, есть ли возможность восстановить его.

Рыбаки хмуро молчали.

— Что же вы молчите?

— Наверно, дух сердится, трогать не надо… — робко высказал предположение молодой коряк с выбритой наполовину головой.

— Сам ты — дохлый дух! — рассердился Максим. — Ветер большой, потому и шторм.

— Правильно, Максим, шторм от ветра, и никакие духи тут ни при чем, их просто нет. А невод сорвало — плохо поставили: неправильно учли глубину, течение. Причин много. Нужно скорее браться за дело. Конечно, большую часть улова мы потеряем, но что же делать? Ставить новый и дорого, и нет времени, а не выполним плана — не построим дома.

— Давай, поехали, зачем много говорить! — прервал Максим Матвея и первый пошел к лодке. За ним пошли остальные.

Ловцы старательно разбирали ставник, выпутывали морские водоросли, медузы. К счастью, невод оказался почти целым. Лопнули только канаты, но зато так, словно кто-то взял да и подрезал их, от колебания водных слоев невод легко снялся и, огромный, свернувшись, ринулся по зеленой глуби к берегу. «Видимо, это случилось в прилив, — подумал Матвей, — иначе его бы долго болтало в море, тогда бы нечего было чинить. Странно, очень странно: все концы канатов гладкие, срезанные в середине и рваные по краям… В чем дело?»

— На веслах долго будем ставить и нет якорей — в море остались, — прервал размышления Матвея бригадир.

— Да. Я схожу на базу, а вы постарайтесь разобрать невод, просушить. К утру я вернусь. Хорошо, что ночи светлые.

— Иди, разберем.

Ветер стал стихать, и, несмотря на позднее время, Матвей пошел на базу. Он только подошел к квартире директора, как свет в доме погас. Решительно постучал в окно.

— Кто там, чего надо? — недовольным голосом спросил Невзоров.

— Я, Анатолий Федорович, Матвей…

— Носят тебя черти по ночам, — ворчал, открывая дверь, директор, — дня тебе не хватает?

— Не хватает.

— Просить пришел?

— Просить, — устало и безразлично ответил Матвей и, не дожидаясь приглашения, сел, с удовольствием прислонившись к спинке стула.

— Что случилось?

— Ставник выбросило.

— Эх вы — шляпы! Как же так?

— Да, видно, так твой синдо учил…

— Ну да, всегда учитель плох, если ученики нерадивы.

— Не в этом дело… Понимаешь, невод почти цел, почему-то лопнули канаты…

— Почему-то… Течение не учли. Ставник по опыту Андреева ставили?

— Да, дно промерили тщательно, для надува ловушки оставили слабину на два метра.

— Сколько задержишь катер?

— Как поставим.

— Ладно, дам кавасаки[8]. Узнают в АКО[9], попадет мне по первое число, да куда денешься? От тебя, как от чумы, не спасешься. Черти лопоухие… А как твои — не разбежались?

— Нет.

— Ну, хоть это ладно. Давай ужинай да ложись спать, вымотался, на скелета похож. Хоть бы женился, что ли, леший, — нарезая толстыми кусками колбасу, продолжал ворчать Анатолий Федорович.

В домашнем халате он походил на большую, толстую бабу-ягу, и Матвею казалось, что из его большого, крючковатого носа вот-вот пойдет дым, а Невзоров закурил, и дым действительно пошел. Матвей улыбнулся.

— Чего смеешься, весело?

— Баба ты яга.

— Хотел бы я знать, как ты проживешь без бабы-яги, нянек все надо. Как с якорями-то будешь?

Матвей вздохнул.

— Ни якорей, ни пикулей [10] нет, и без синдо мы ничего не сделаем.

— Комаров к вам просится давно, а он старый, опытный рыбак, заменит любого мастера лова. В АКО недовольны, что мы отпускаем людей, но что поделаешь, по-соседски жить — поневоле дружить. Теперь давай договоримся окончательно: пусть твой Егор сделает нам пять-шесть нарт восьмикопыльных, для перевозки груза.

— Сделаем, Анатолий Федорович, сколько надо.

— И юколой обеспечь…

— Вся юкола упирается в ставник.

— Сказал же, помогу поставить невод. Договорились? А теперь ужинай и спать, черт рыжий. С твоими кудрями я бы уж пять жен нашел.

— Пять… — без улыбки протянул Матвей, — одной бы хватало, да…

— Что, да?

— И та чужая…

— Эге-ге… То-то, я смотрю, физиономия твоя все вытягивается, уж не в мою ли старушку влюбился?

— А где она, Наталья Петровна?

— Спит, где же ей быть.

— И не сплю я, — послышался знакомый голос.

— Ну ясно, ясно. Заслышала голос милого дружка, какой уж сон…

К утру шторм утих, но море глубоко и шумно дышало мертвой зыбью, покачивая на мутной воде бледно-желтые солнечные лучи.

Когда Матвей вернулся, бригада еще работала. Ловцы чинили порванные ячейки, готовили канаты.

— Ну, как с катером? — спросил бригадир.

— Море утихнет, кавасаки придет, Комаров приедет, ты его знаешь?

— Знаю, старый рыбак.

— Жить у нас хочет.

— Вот ладно, бригадиром его поставим, он хорошо знает море, я плохо, мне трудно.

— Ну, там увидим. Сейчас чинить невод пришлем речную бригаду, а вы все — отдыхайте: ночью придется работать.

— Пожалуй, правильно, люди устали.

— Все работали, никто не ушел?

— Все работали. — Улыбнувшись, бригадир добавил: — Злой дух никого не прогнал, наверно его самого прогнали…

Случай со ставником показал Матвею, что никакие злые духи уже не вспугнут людей, не погонят их снова в кочевье, в тундру — значит люди поняли, что так жить лучше, легче, и первый раз за эти два дня он легко вздохнул.