Восход жёлтого полумесяца

29. Ретроспектива, звёздный наблюдариум

Омжлусо до сих пор помнит, как они впервые засекли сигнал.

Как Хабартш стоял в застывшей позе и с каменной полуулыбкой на лице. Очень долго — как показалось Омжлусо, целый час — Хабартш вглядывался в ряды чисел, сведённых в аккуратные и скучные столбцы. Вычитывал в линиях, призванных графически интерпретировать результаты замеров и наблюдений, и в голове у Хабартша в этот момент, наверняка, было совсем другое, нежели просто цифры — нежели то, что видел в фольге Омжлусо Дюрт или любой другой обыватель, одарённый фантазией и абстрактным мышлением не так щедро, как Хабартш.

Хабартш замер в напряжённой стойке, пристально всматриваясь в бесконечный массив чисел — Омжлусо никогда этого не забыть, и было это несколько месяцев назад.

— Сничиткатка! — сказал Хабартш — видный книжник и большой любитель выражаться фигурально и красиво. — Кажется, нашёл! — повторил Хабартш — начальник работориума, в котором служит Омжлусо.

Его восторг можно понять: потратить много лет на прослушивание мирового Эфира, на поиски в межпланетном пространстве и наконец найти! Поддаться зыбкой и, по мнению многих коллег — утопичной и ошибочной, идее и сконструировать, а потом и воплотить её в материале, а теперь поймать то, на что охотился. Невзирая на насмешки, не обращая внимания на колкости, игнорируя соблазны другой, более перспективной работы и не обозлившись от многочисленных предшествующих неудач и откровенных провалов.

— Вот здесь. Посмотри.

Омжлусо Дюрт вынужден был приблизиться к столу с фольгой и заглянуть в записи, в которых увидел лишь сухие описательные вычисления и повод к их проверке. Ввиду обязанности и некоторого уважения к труду руководителя, Омжлусо посмотрел в цифры, осознавая лишь то, что сегодняшней ночью он, вероятно, лишается возможности посетить актёрские пляски, вместо которых должен будет пересчитывать и перепроверять расчёты.

— Это — не просто шум, — сказал Хабартш и указал в другой лист. — Видишь? Тут тоже.

Омжлусо перевёл взгляд и за это мгновение успел забыть последовательность символов, обозначавших некую зависимость. В столбцах, на которые ему указал Хабартш, вероятно, содержится повтор некоторой закономерности, но равнодушный и ленивый Омжлусо её не уловил.

— Да, — лишь ответил он, понимая, что спорить тут бесполезно — Хабартш уверен в своей правоте и уже раз десять всё просчитал.

С тех пор прошло много семидневок, но в памяти Омжлусо тот день свеж и ярок. Неизгладимое впечатление, по всем признакам, никогда он его не забудет.

Эфиром занимаются разве что отдельно взятые умалишённые, либо законченные романтики — больше, как будто бы, и некому. Но не от мира сего Хабартша это нисколько не смущает — вряд ли он переживает по глупостям, которые могут о нём подумать, и вообще-то плевать он хотел на пересуды и условности.

Действительно, нужно обладать изрядной долей безумия, чтобы так верить в Эфир, когда общепринятым подходом считается наблюдение видимой части среды — воззрения более чем практичные и оправданные. Логически обоснованная точка зрения, высказываться иначе — значит, идти против течения, но Хабартш к этому привычен.

Иногда Омжлусо думает, что если бы вышестоящее руководство прознало о том, чем они занимаются в наблюдариуме, то их, наверное, уже давно бы выставили на улицу. Ничего удивительного в этом не было бы, и обижаться лично он, Омжлусо, не стал бы — вполне справедливо.

Причём, если для Омжлусо заработанная часть дохода что-то да значит, то с абсолютной уверенностью он мог также заявить, что Хабартшу она, если так можно выразиться, ни к чему. Хабартш, как истинный книжник, придерживается идеалистических взглядов бескорыстия и неприятия карьеризма. Если не сказать больше — того, что они, эти принципы, у него в крови.

Хабартшу, вполне возможно, хватило бы гражданской ставки, а в звёздном наблюдариуме он служит лишь затем, что это даёт ему доступ к оборудованию работориума и профессиональному общению с коллегами — особенно с теми, кто относится к его затее без насмешек и сарказма. Истинный книжник, практически аскет, а вот Омжлусо совсем не такой.

— Нужно ещё раз всё перепроверить, — сказал Хабартш, вероятно даже не рассчитывая на содействие не увлечённого его идеями Омжлусо. — Нужно проверить, чтобы исключить вероятность ошибок.

И немало удивился, когда Омжлусо Дюрт вдруг вызвался посвятить этому сегодняшнюю ночь. Текущий этап актёрских игр, должно быть, не сулил особых удовольствий и восторгов, раз искушённый завсегдатай так легко от них отказался.

— А когда вычислим точные координаты, попытаемся повторить наблюдения, — резюмировал Хабартш. — Нужны повторы, статистика, чтобы доказать, что это — не случайность и не естественный фон. Ты понимаешь, что это значит?

Омжлусо Дюрт согласился, но сделал это нехотя, вымучено, потому что если и верил в теоретические выкладки Хабартша, то ничего из ряда вон выходящего в них не видел: всего лишь пучок эфира, сгусток флуктуации, флюидов, случайным образом выстроившихся в определённой последовательности. Такое ведь вероятно, так что ничего удивительного в этом нет.

Безусловно, упругий стержень нужно иметь внутри, чтобы быть таким, как Хабартш, одиноким в своих исканиях и убеждениях — даже среди соратников, к числу которых, по всей видимости, с полным правом можно отнести лишь Омжлусо — да и то с определённой натяжкой. Соратник наполовину, другую половину которого вытеснили актёрские пляски.

Однако справедливости ради следует заметить, что в ту ночь Омжлусо Дюрт всё же произвёл все необходимые вычисления, в полном объёме. С заданием блестяще справился, и об этом Омжлусо тоже помнит.