Алсу и Человек в черном

Глава 47. Если настроение плохое, утюгом пользоваться нельзя

После преображения в молодушку Марья Васильевна стала более снисходительна к Янотаки. И все равно, как бы он ею ни восхищался, ни говорил комплименты, мягкая благостность Марьи Васильевны почему-то делала ее менее доступной. Её прежняя суровость, свирепость старой девы, говорящей «нет» из принципа раньше, чем человек успевал поведать просьбу, вводила Янотаки в ступор, поэтому он старался не появляться перед ней.

Марья Васильевна умела принимать решения, но всегда казалась склонной к преувеличению своего милосердия. Поджав идеальной формы губки, отмеченные дорогой французской помадой в тон ярких лепестков алой розы, произносила неизменное: «Я все передам Вениамину Петровичу и потом сообщу его мнение вам».

Алсу считала такое поведение семейным бюрократизмом. Ну зачем Вениамину Петровичу вникать в проблему утюга. Какая ему разница, будет ли утюг находиться в кладовке или на полке в шкафу. Представила, как на время диалога они уединятся в кабинете и будут долго и подробно обсуждать. Марья Васильевна, изложив все «за» и «против» утюга в комнате Алсу, покорно будет ожидать решения, а Вениамин Петрович непременно спросит ее совета.

Однако в ответ на очередную просьбу об утюге Марья Васильевна удивила — потянула из рук Алсу ее оранжевую футболку.

— Думаю, — сказала она, — что у меня получится гораздо лучше.

Вошел Янотаки, и она с суровым видом распорядилась:

— Если господин Ёкки закончил полдничать, выпил свой чай, пожалуйста, попросите его проявить любезность и не пыхтеть в моем присутствии.

«В моем присутствии» было сказано таким тоном, как если бы шло заседание членов правительства, где она председательствовала. Высокомерно вздернув подбородок, она вышла из комнаты, неся футболку Алсу на вытянутых руках.

— Надо было превратить ее в жабу, — прикрыл за ней дверь Янотаки.

— Почему в жабу?

— Характер подходит, а то несоответствие: на вид прекрасная принцесса, а внутри пресноводная. — И он спародировал походку и интонацию Марьи Васильевны.

Его находчивость и точность позабавили Алсу и она громко рассмеялась.

Дверь вновь торжественно распахнулась и в проеме появилась Марья Васильевна. Застывшая любезность в ее глазах сменилась гневом. Глаза из бледно-голубых превратились в красные миндалины дракона. Ее слова были столь же жесткими и горячими.

— Если это я, то вы, господин гость, совершенно конченый Ёкки. Сегодня к ужину не спускайтесь, я обязательно подложу вам яду.

Пока Янотаки бормотал извинения, Марья Васильевна удалилась с величественностью царствующего монарха.

Янотаки больше не рисковал. Он уселся в черное офисное кресло и пару раз крутанулся вокруг своей оси.

— Моя госпожа, вы зачем меня вызвали?

— Ты, наверное, уже знаешь про черного человека? Я сегодня вновь с ним встретилась.

— Что хотел?

— Лекарственного снадобья.

— Пообещали?

— Вот, советуюсь с тобой.

— Давайте не будем торопиться, я все постараюсь узнать.

— А вдруг там что-то серьезное? Ну, мать болеет или ребенок, пока ты будешь узнавать, пройдет полгода.

— Не преувеличивайте, — отмахнулся Янотаки. — Если у вас все, позвольте удалиться.

— Подожди. Я, когда вернулась из школы, заметила, что Вениамин Петрович выходит из моей комнаты.

— Это его дом. Имеет право.

— Согласна, но вид у него был, как у преступника. Оглядывался, пугался. Когда меня увидел, так и вовсе сбежал. Думаю, что он шарился в моей комнате.

— Есть разумное объяснение? — Янотаки сомкнул кончики длинных пальцев.

— Нет.

— Что-нибудь пропало?

— Я думаю, он не успел толком посмотреть. Марья Васильевна его спугнула. Я слышала, как она его искала по всему дому. У меня такое ощущение, что она без него не может прожить и минуту.

— За какие грехи ему такое? — Янотаки неспешно обвел взглядом комнату, укутанную в бархат, парчу, еще раз подчеркивающую богатство хозяев дома.

— Надеюсь, ваша милость, у вас здесь нет ничего ценного?

— Мечи и пробник зелья, — с тревогой ответила Алсу.

Наступило молчание, в котором тиканье солидных бронзовых часов на белокаменной каминной полке казались громким, как удары по барабану. Не без интереса Янотаки созерцал две хрупкие, траченные временем фигурки балерин, сидевших бок о бок, грациозно выставив ножки.

Молчание нарушил телефонный звонок. Алсу ответила.

— Какой смотр? Гитарный… Я же сказала, что не умею играть…Лен, скажи, что я не приду…

— Что-то случилось? — уточнил Янотаки, когда Алсу отключила телефон.

— А-а-а, забей!

— Определенно случилось?

— Да впутывают меня в какой-то смотр. Полная нелепица. Играть на гитаре, не знаю как, не знаю с кем.

— Гитара, говорите. — задумался Янотаки. — Думаю, следует откликнуться. Эта шумиха нам весьма кстати, чтобы продемонстрировать, как высоки наши моральные критерии, и позволит кричать, надрываясь, о неслыханной наглости тех, кто посмел не откликнуться на грандиозное новаторство общественности. Мы это мероприятие используем в качестве громоотвода.

— Я так и не поняла, к чему ты клонишь.

— Госпожа, участвуйте. Я видел, что в подвале есть гитара. Весьма неплохая. — Янотаки вытянул из култышки палочку кандзаши и произнес заклинание: грабитус, сутибарг.

В следующее мгновение на диване появился большой черный футляр. Это у Алсу вызвало испуг. Она искоса поглядела на Янотаки, который как ни в чем не бывало восседал в офисном кресле, и когда Алсу звонко шлёпнула застёжками футляра и открыла крышку, он удовлетворенно вздохнул. Дорогущий инструмент переливался лаком.