Алсу и Человек в черном

Глава 64. Три не богатыря

Она любила его, а он уехал, даже не простившись. Сел в машину, захлопнул дверцу. Полумертвая от отчаяния, она бросилась к опустевшему дому родителей. Прошла не через калитку, а сквозь поваленный забор.

Поражала тишина.

Катерина зарыдала, хотела зайти в дом, но вместо этого прошла к колодцу. На срубе стояло все еще наполненное ведро. Сейчас оно ее тяготило, ведь с ним было связано столько надежд. В сердцах его оттолкнула, как бы желая выместить на нем свое горе. Ведро загрохотало вниз, словно уносило горе на дно. Но его не так-то легко отогнать.

Из груди Катерины вырвался вздох, похожий на рыдания. Она упала на землю и уткнулась лбом в колени. Она принесла в жертву самолюбие, великодушие ни в чем не повинного мужа и дочери. Но в ней не было угрызений совести, в ней жила только обида и ожидание прошлых лет. Ей показалось, что она справится, вывернет свою любовь наизнанку, чтобы отряхнуть, забыть, вычеркнуть, но сложившаяся ситуация доказала, как она смертельно больна. Она надеялась на выздоровление, но Роман оказался не лекарем, а судьей, который приговорил её к пожизненным страданиям. Думая об этом, она чувствовала глухие мучительные удары, похожие на те, которые испытывала давным-давно. Была уверена, что после них откроются раны, несовместимые с жизнью, и она легко погибнет от болевого шока.

Она сидела на краю сруба и смотрела на дно колодца, усыпанное звездами. Она знала, что скоро с ними встретится и они ее примут.

Так прошла ночь. Катя не замечала темноты, как и не заметила света: как забрезжило утро, и как кто-то зашел во двор, тоже не заметила.

— Кать, ты чего? — кто-то тронул ее за плечо.

Подняла голову, попыталась сосредоточиться. Горе пеленой застлало ей глаза, а она видела только одного его.

— Роман⁈ Ты здесь? — вдруг поняла, что продрогла до костей.

— Кать, — сказала женщина в фуфайке с золотым поясом. — Мы там ваш забор подняли.

— Зачем? — спросила Катя с горестным вздохом.

— Ну дак вроде как непорядок, — ответил хромоногий старичок, опиравшийся на палку.

— Руки бы помыть, — попросила третья, в красных сапогах на шпильке. — Вся извазюкалась, как черт.

— Мы там корячимся, а ты тут преспокойно дрыхнешь, — упрекнула Катю женщина в фуфайке и обернулась к беззубой подруге в красных сапогах. — Горнушка, водицы полей.

Загрохотала цепь, потащила воду на поверхность. Горнушка поливала на руки Смеле, иногда отпивала сама. Пила жадно, чуть ли не одним глотком махнула полведра.

— Хороша водица, — бухтела Горнушка и, смеясь, плескала на старика, который, облокотясь на сруб колодца, любовался своими девками. Если бы не они, он бы сейчас кормил червей в землице под тяжелым крестом, а они не позволяли, поднимали, куда-то тащили. Вот и сейчас приволокли к забору. А на кой им? За неимением сил из него помощник — никакой, самому бы не свалиться. Он смотрел на них, как на богинь, как они кружили в пляске снежинок. Они его дурманили не хуже вина.

— Кать, — присела рядом с ней Смеля. — Там муж тебя ищет. Весь поселок на уши поставил. Говорят, и сюда приходили, в доме искали, а ты как сквозь землю провалилась. Там Петрович водолазов послал на берег. А ты чего здесь? Случилось что?

— Да знамо дело, — прошамкал беззубым ртом старикашка. — У вас баб одно. Вот как влюбитесь так все — хана. Пиши-пропало.

— Крионот Кристофорович, ну как вам не стыдно, — отмахнулась от старика Смеля. — Все у вас сводится к одному.

— А что? Я всегда за любовь. Вот, почитай, только из-за любви к вам и живу. — И это было правда.

Горнуша со Смелей засмеялись одновременно. Они были расчетливыми тетками и своего обожателя держали при себе, оберегали всеми силами, пылинки сдували, вкусно кормили, лаской поили. Не дай бог кто позарится, так ведь быстро любой засранке лоб прошибут. Зря, конечно, беспокоились и терзались. Старикашка был в радость только им.

Старикашка зацепился за ветку яблони, повис на ней. По его лысине гулял белый свет солнца и странные тени, но это ничто по сравнению с тем, что должно было случиться сейчас. Даже правильнее сказать: то, что уже начало происходить.

С неба посыпались, словно снежинки, стали кружить лепестки черемухи.

Что это?

Черемуха?

Застрелиться можно!

А запах⁈ Ни с чем не перепутать. Чуть резкий, горьковатый, с примесью аромата ягодных косточек.

Они вчетвером тянулись к опадающим лепесткам и не замечали, что под ногами тоже происходили изменения. Чуть пошатываясь, из земли полезли ростки роз, распахнулись в воздухе алыми бутонами. А потом пошли незнакомые растения: бутон в бутоне, многочисленные фонарики и колокольчики. Вдруг прикатили разноцветные камни, выложились горками.

Яп-понский бог!

Бежим отсюда!

Ох, страшно!

Что-то мягкое потекло по щекам, Катя утерлась, присмотрелась — что-то розовое, нежное. Силясь понять, принюхалась — уловила нежный аромат роз. Походило на то, что Катя плакала амброзией, выжатой из цветов. И только сейчас начала ощущать, запах нектаров, вздымающихся, из темных углов сада, расцветающих ярким светом.

Какого черта!

Почему?

Почему вы никогда меня не слушаете?

Голоса путались, расплескивались.

Одни только вопросы. И никаких пояснений, которые помогли бы осознать, что вокруг происходит. Судя по всему, они вчетвером одновременно сходили с ума, хоть и говорят, что такое невозможно. Но видимо, сейчас был именно тот момент, когда рушились правила.

Кругом творилось самопроизвольное чудо восстановления. Мелкие осколки разбитых стекол собирались воедино, словно их аккуратно восстанавливали пинцетом. Очевидно, работала невидимая бригада профессионалов. С особой сноровкой они подняли завалившиеся прогнившие углы, удалили паутину, плесень. Деревья выровняли, газоны подстригли, воздух утеплили, повесили персональное солнце. У бригады все движения точны и геометрически выверены, итоги безукоризненны. Кругом чистота и красота безукоризненные, даже смотреть страшно.