Чавивафа

Часть 2 Охота на невезучего. Глава 3. Горечь и скорбь

— С Горечью и скорбью от коллег по Межгалактическому Сенату, — Хейс вознес в творческой муке очи к потолку, — Да, так подпиши. Черным по красной ленте. Венок овальный, 1,6 метра, цвета темно-зеленые и темно-синие. И наш венок в центре поставь впереди, чтоб чужими не загородили.

Кляйн Хейс, помощник сенатора Бенуа, прохаживался среди пестроты погребальных причиндалов в просторной мастерской, трогая тонкими пальцами холодные и сухие, черные ленты, пестрые пластиковые цветы, колкие еловые лапы. Тут было светло и прохладно, тихо и спокойно — даже не хотелось уходить обратно в суету и шум Мановаха, что ждал за окном.

— Урна вот эта подойдет, — Кляйн взял в руки легкий деревянный короб, — только не надо ангелочка на нее, пусть лучше будет Золотая Звезда Сената. А саму урну синим полотном обтяни под цвет флага. Табличку приделай с позолотой и черным текстом. Размер поменьше, не надо на весь торец. ФИО, награды и должности — я текст тебе в почту бросил.

Вышел с менеджером через тесный заставленный готовыми венками коридор в просторный Зал Прощания. Мягко ступая по отшлифованным серым плитам на полу, смотрел на высокие каменные своды с узкими длинными как бойницы световыми щелями.

— На экране пусть флаг Сената будет, а по моему сигналу покажешь кино, которое со студии в почту скинут вечером сегодня. Сборник саундтреков с ним тоже придет — оттуда музыку ставь, случайного не надо ничего. Скамейки с центра убери, на ногах будем стоять. Столы фуршетные расставь по всему периметру зала вдоль стен. Официанты будут наши, приедут вместе с охраной. Напитки и закуски привезут с собой.

Бросив еще раз взгляд вокруг зала, не забыл ли чего, пошел с менеджером в широкие белокаменные ворота под колоннаду и на крыльцо. Там встретила бледно-зеленая ровно выстриженная трава, отливала недавним дождем, уходила крупными квадратами к горизонту, серый асфальт с белой разметкой и темные ровные ряды невысоких кустов. Кляйн, среднего роста, худой, носатый, с вихром черных волос, похожий на выходца с нижних систем Стрельца, смотрел умиротворенно на стоявший у шоссе катафалк, облепленный черной небольшой толпой, разминал пальчиками сигарету.

— Никаких других мероприятий на наш день. Внешнее оцепление встанет уже в 8−00, твоему персоналу надо быть на месте раньше, иначе не проедут. В 12−00 начинаем. К 14−00 кончим. Но пока то-се, охрана снимется часов в 16 только.

Парковку приготовь, все лишнее убери еще с вечера. Машин будет не меньше полсотни, автобусов столько же. И все как договорились, дорожку на крыльцо, почетному караулу разметку, — Хейс глубоко вдыхал свежий сырой воздух наплывавший с огромного Мемориального кладбища за шоссе, — Ну и счет готовь за все. До вечера пришлешь — вечером же пройдет оплата.

Кивнув погребальных дел менеджеру, прошел по сырому асфальту к машине — навороченный членовоз кадилак, сверкавший пепельно-черным лаком, с синим сенатским номером и мигалкой на крыше. Уселся в кожаном сиденье сзади, отдернув шторку, сказал водиле — в Сенат. Рановато, может, тридцатилетнему помощнику ездить на такой машинке, хотя… Хороший выезд многое упрощает в оргвопросах, которые все больше перекладывал старик Бенуа на своего молодого бегунка. Въезжаешь на такой тачке — и вот с тобой менеджеры сразу говорят куда более учтиво. И скидки сразу, и бонусы. Да и быстрее с мигалкой.

Смотрел в тонированное окно на быстро несущиеся мимо однообразные, как построенные на парад солдаты, белые невысокие памятники Мемориального Кладбища. Ряды плотно составленных ровных камней мелькали, как секунды. Рановато, может, тридцатилетнему Хейсу думать о смерти, хотя… Какая-то секунда впереди будет его.

Странный он мужик, генерал Уоллос. Не захотел оцифровываться, как, например, Гилац. Дорогое, конечно, дело, но уж ему-то Сенат бы сделал. Вон, старик Бенуа уже сейчас готовит почву, чтоб перевели в цифру, когда придет его мгновенье. А Уоллос не захотел даже в морозилку, подождать лет двадцать, когда станет можно продлиться и в биологической форме. Даже в могилу не захотел, чтобы лечь рядом с ними, которые сейчас летят за окном прямыми бледными холодными шеренгами. Захотел именно уйти без следа, развеяться прахом в космосе. Еще и мороки подбросил ему, Хейсу — завещал сжигать в крематории без всякого ящика, а в специальном белом саване с вышитыми на подкладке внутри знаками и письменами, макет которого пришлось заказывать у шизанутых дизайнеров из Храма Огнепоклонников аш на Орионе, а здесь распечатывать на принтере на особой ткани, которая едва сыскалась в Мановахе у тоже стремных извращенцев.

Странный он, генерал. Баловень судьбы, везунчик, победитель по жизни, красавец, гедонист и жизнелюб, ценитель красавиц и коньяка, обожаемый и уважаемый сотнями друзей и товарищей, готовых за него в огонь и в воду. И вот, решил именно уйти с концами. Надоело что-ли?

Вылетели за черные сети ограды, помчались по трассе в сторону кристаллической массы Мановаха. А сам-то Кляйн что бы предпочел? Пока что хотелось бы не вляпаться ни во что такое, чтобы прожить еще хотя бы лет тридцать в природном теле. А там, глядишь, технологии шагнут и оцифровка станет доступной массовому клиенту, или станет возможно значительно продлевать срок годности биотела, или еще что… А может, тоже все надоест, и захочется исчезнуть, крепко запарив какого-нибудь молодого оргработничка своим саваном. Чтоб никаких следов… Прибраться за собой, как при отъезде со съемной хаты, чтоб новым жильцам ничего не мешалось и не попадалось. Никаких носков за шкафом, никаких аккаунтов в соцсетях, никаких камней на кладбище, ничего.

Въезд в Мановах со стороны Мемориального внезапный — ныряешь вместе с неширокой трассой в лес и из него резко вылетаешь в город. Над машиной мелькнула серая тень эстакады, словно отрезав пришельцев от всего, что могло тянуться следом за ними из того мира, где бледные газоны и серые камни под свинцовым небом. И сразу навис со всех сторон мир живых — как гигантский хрустальный сервиз, зеленоватые стеклянные стены высились до неба. Их стекло сдавливало и стискивало не только обзор, но и мысли, и чувства. Тоска зеленая стал Мановах в последние годы. Вся эта политкорректность, мультикультурность и терпимость, тотальный запрет на любые проявления агрессии, сексизма и вообще намеков на оценочные суждения… Конечно, такая жизнь гордится полным исчезновением преступности, по крайней мере явной. Кичится победой над всеми проявленями насилия. Спокойней так, конечно, живется. И дешевле, когда запрещено платить за девушку в ресторане, да и вообще о ком-то заботиться. Баба с возу, кобыле легче… Но че-то скучно, труба как. Черт его вспомнит, когда Кляйн в последний раз боялся или нервничал. Но и не вспомнить, когда смеялся… Улыбка вежливости, натренированная каждым жителем Мановаха долгими одинокими вечерами перед зеркалом, не в счет.

Водила передал управление машиной Городскому Оператору, откинулся спиной в кресле, уткнув лицо в телефон, МегаКомп потащил авто с тройным грифом ВИП через проспекты и площади к центру, туда, где торчал огромным овальным светящимся казаном Межгалактический Сенат. Машину закатили на подземный паркинг, Хейс вышел к лифтам и понесся на свой 64-й этаж, где сидел аппарат Сената, возглавляемый Францем Бенуа. Пять лет назад он взял его, молодого, но резвого и вроде умного Кляйна, в Мановах, вытащив из коридоров аппарата Республиканской Межгалактической партии в Борне на Стрельце. Тогда Хейс был счастлив и безмерно благодарен Бенуа, обратившему на него внимание и поднявшему на самый верх. Знал бы какая тут скукота… Только работой и можно увлечься, развлечься, только тут и есть где затрахаться и даже иногда крепко понервничать, до дрожи пальцев.

Натянул на лицо лыбу, поддал огня в глаза и румянца в щечки, игривым молодцеватым голоском здоровался со встречными, слегка кому надо кивая, кому надо кланяясь, с кем надо приятельски обнимаясь.

Встречных было немного, и это в обед, обычно в этих коридорах и вовсе тихо и пусто. В огромном здании работали чуть больше тысячи человек. Сотня сенаторов, избранных по одному от каждой из населенных планет, двести их персональных помощников, две с половиной сотни служащих в аппаратах восьми сенатских комиссий, да еще аппарат сената, медиаслужба, айтишники, охрана и обслуга.

— Здравствуйте, Хейс, — окликнула почти у самой двери кабинета Джейн, сотрудница аппарата 1-й Комиссии, — Я как раз Вас искала.

Как наткнувшись на кобру, Кляйн, в ступоре, не смог выдать ни «Привет, как дела?» ни даже правильной и выдержанной улыбки, а только кивнул, открыв ей дверь, пропуская вперед. Ссутулившись, сдвинув вперед плечи, глядя в пол, пошел за ней, встав у своего стола.

Уткнутые в паркет глаза против воли фиксировали ее икроножные точеные спортивные мышцы, рельеф лодыжек… Девушка была одета, по всем правилам Сената — строгое миди, открывавшее, правда эти чудо-ножки, черные туфли, в которых, при этом видно было даже немножко ступни. Тугая юбка демонстрировала четкие бедра и предельно возбудительные обводы сзади. Да, похоже, она из тех, кто тратит часы в этих забавных упражнениях в фитнес-клубах.

Слушал сквозь шум в ушах, что ей надо, не особо понимая, на всякий случай согласно кивая. Чувствовал, поднимая взгляд на серый жакет, сжимавший ее грудь в синей рубашке, — единственное, что он хочет сейчас, это дотронуться до нее, может, позвать посидеть вместе в буфете за кофе. Понимал, что стоит в одном шаге от бездны. Бесславный крах карьеры, нищета и позор стояли перед ним во всей красе, неяркого макияжа на восхитительном лице с яркими глазами в черных тенях.

Попытка увязать ее служебный вопрос с согласием пить с ним кофе, это превышение полномочий, психологическое насилие, сексизм. А дотронуться — харассмент и уголовка. Сколько сильных и умных мужиков слетели с самого верха в самый низ только на памяти молодого Хейса. Любое прикосновение и тебе конец, и даже масляный взгляд… Кляйн не раз уже тормозил и задумывался, наткнувшись на рекламу химической кастрации, которая обычно крутилась где-то вместе с избавлением от нарко и алко зависимостей. В конце концов придется, наверное, пока милочка вроде Джейн не отправила его за решетку или просто нахрен из Сената и из политики, и не разрушила все, что он строил.