Это

Глава 28 В которой мне мешают пролить свет

Сразу ответить на этот вопрос оказалось не так-то просто. Мне пришлось основательно пошарить по чертогам моего разума, как какому-нибудь древнегреческому ритору. Вынырнув обратно, я пришел к выводу, что все дело было, пожалуй, в моей злости на поверенного – моего опекуна, забравшего меня из сиротского приюта, когда мне исполнилось три года. Подумав еще немного, я решил, что злился скорее на себя. Злился за то, что упорно избегаю ответа на прямой вопрос: действительно ли я сумел овладеть тем методом ведения махинаций, которому поверенный пытался меня обучить?

Мне всегда казалось, что успех любой аферы зависит от четырех главных факторов: первоклассного плана, тщательной подготовки, моей замечательной способности убеждать, и совсем еще немного от удачи. Однако мой старый учитель настаивал на применении совершенно иного подхода:

«Нет вообще никакого смысла строить сложные планы, потому что их реализация будет полностью зависеть от непредсказуемых действий остальных участников аферы, – говорил он мне. – А просчитать эти действия не под силу никому. Взбреди на ум толстяку Харви налить крошке Эшли джина вместо молочка, поленись голубок Кевин попросить у малыша Тони показать его документы – и твои планы рухнут, как шестой сезон „Карточного домика!“»

Пойми: как бы старательно ты ни планировал аферу, сколько бы не готовился, как бы истово ни молился об удаче, твоя афера будет обречена, если ты не сможешь создать живой, яркий, цельный образ ее главного героя – героя, тем не менее отнюдь не лишенного внутренних противоречий, потому что годы борьбы, разочарований, страха, радости, надежд, стыда, гордости, смирения постоянно возвращаются в виде терзающих его воспоминаний; героя, прожившего насыщенную, наполненную событиями жизнь – удивительными и ужасными, в которой поражения следовали за победами с такой неукоснительностью, что почти вынудили его капитулировать; короче говоря – героя реального, несмотря на его искусственное происхождение.

Если же тебе это удастся, то вскоре ты почти перестанешь понимать, где пролегает граница между вами. Постепенно ты свыкнешься с тем, что он станет для тебя таким же подлинным, как и ты сам. Это и будет искомый тобою знак, что настала пора отказаться от своей привычной личности.

Да, это будет непросто. Но как только у тебя получится создать своего первого по-настоящему правдоподобного персонажа, ты поймешь, что любая личность – это просто хаотический набор произвольно выбранных образов, объединенных между собой сюжетной линией, которую нам кто-то навязал. Думаю, нет смысла уточнять, что эти кто-то – твои родители, близкие, все, кто тебя окружает, общество в целом. То есть, по сути, смена личности будет означать всего лишь смену образов, значимость которых тебе внушили, и объединяющего их сюжета, придуманного кем-то за тебя.

Сейчас в это почти невозможно поверить, но наступит день, когда ты сочтешь эту самую смену личности захватывающим приключением. Тебе не потребуется долго уламывать себя, чтобы окончательно перевоплотиться в искусно созданного тобою протагониста. Однако очень важно заранее подготовиться к тому, что твой преемник не унаследует твои воспоминания – по крайней мере их значительную часть.

Проблема тут в том, что они наверняка будут конфликтовать с его собственными воспоминаниями. Произойдет то, что Фрейд называл вытеснением. Но тебе не стоит особенно переживать, что без них он превратится для тебя в чужака – ведь он получит твой эмоциональный опыт, мудрость, если хочешь! А самое главное, что останется у него – это твое восприятие, осознание – основа любой индивидуальности. То есть это все равно будешь ты, а не кто-то другой.

Тебе только придется позаботиться о том, чтобы как следует подготовить его. Он должен усвоить общую идею, а также узнать максимально подробную предысторию своего создания. Сделать это надо обязательно, иначе он будет считать свою выдуманную жизнь единственно реальной. Через некоторое время ты вдруг обнаружишь, что сюжет твоей аферы каким-то непостижимым образом является непосредственным продолжением сюжета этой созданной тобою личности.

Более того: знание о том, каким образом этот сюжет возник, на каких принципах основано взаимодействие этого существа с окружающим его миром приведет к тому, что уже сама реальность перестанет казаться чем-то неизменным, утратит плотность, станет зыбкой и податливой. Ты начнешь явственно ощущать, что сюжет постепенно превращается в игру.

Совет на будущее: с этого момента тебе следует почаще напоминать себе о том, что эта игра не должна снова стать сюжетом. Если будешь в этом настойчив, то однажды все сущее вдруг предстанет в своем подлинном естестве – в виде спонтанной игры вселенской энергии.

Усиливая это осознание, упражняясь в нем, ты придешь к тому, что тебе будет достаточно просто захотеть, чтобы события приняли необходимое тебе направление – вернее, ясно, живо вознамериться, чтобы все было именно так, как ты решил, и никак иначе! Вот тогда-то и начнет происходить самое невероятное. Ты наконец добьешься того, что тебе вообще больше не придется ничего планировать, на что-то уповать. Ты просто будешь получать все, чего бы ни пожелал – так же обыденно, как ночь сменяется утром!»

Если бы я тогда не услышал эту тираду своими ушами, я бы просто не поверил, что произнес ее один из самых отчаянных разбойников, которые когда-либо попирали разбитые нью-йоркские панели. Но, как ни удивительно, нечто подобное было вполне в его манере!

Должен сказать, что тогда все это показалось мне полнейшей мурой, даже несмотря на то, что поверенный всегда был, и до сих пор оставался для меня непререкаемым авторитетом. Мне стоило большого труда заставить себя следовать его советам, и первые мои опыты создания персонажей были удручающими. Я, конечно, прекрасно понимал, насколько важна в моем деле достоверность, но все равно упорно отказывался от идеи прорабатывать образ главного героя настолько детально, чтобы переживать вместе с ним все его высосанные из пальца фрустрации и прочую амбивалентную дребедень.

К тому же, сам принцип вызывал у меня закономерные вопросы. Меня просили, ни много ни мало, отказаться от своей личности. Но чего ради я должен был пойти на такую немыслимую жертву? В ответ поверенный уверял меня, что имеется непосредственная связь между искусственной природой личности и искусственной природой реальности, как таковой, и выявление этой связи облегчило бы осуществление моих мошеннических намерений. Использование для подобных целей личности настоящей возможным не представлялось, поскольку этого не позволила бы сделать моя слишком сильная к ней привязанность.

Ну хорошо, такое объяснение я еще был готов принять. Карлос Кастанеда и Тимоти Лири задолго до моего рождения успели утереть нос всем этим бесхвостым макакам, изнуренным круглосуточной мастурбацией на объективное бытие. Не возражал я и против того, чтобы мои желания осуществлялись сами собой. Напротив – сколько себя помню, не на что иное я и не надеялся! Но только вот чьи желания мне предлагалось осуществить? Мною же самим выдуманного рефлексирующего, истеричного дегенерата?

– Эй, ты же в курсе, что я тебя слышу? И что пылающий меч возмездия уже занесен над твоей головой?

Все эти сомнения долго мешали как следует выполнять инструкции моего учителя. Я просто пытался транслировать вовне сильно улучшенную версию себя, чуждую колебаний, гуманности или каких бы то ни было признаков вкуса. Подобной тактики придерживается большинство подростков, и обычно это срабатывает в среде, где базовое умение орудовать клюшкой для лакросса ценится несопоставимо выше какой-нибудь дурацкой Нобелевской премии по медицине. Но мой учитель был далеко не прост, и вместо того, чтобы за каждый чих осыпать меня лицемерными поощрениями, как того требуют американские педагогические ритуалы, для проверки моих реальных навыков он поручал мне добиваться успеха в решении почти невыполнимых заданий.

Больная фантазия поверенного доставила нам обоим немало веселых минут. К счастью, самое неприятное из того, что он принуждал меня делать, давно стерлось из моей памяти. Уж не знаю как, но я каким-то образом забыл почти все, что происходило со мной до окончания начальной школы. Где-то на оборотной стороне моих теменных долей запечатлелись лишь самые безобидные примеры его изощренных издевательств.

Так, мне предписывалось одной только силой слова заставить циклопического школьного жлоба отдать мне свой ланч; за триста зеленых всучить Свидетелям Иеговы библию, «принадлежавшую самому Антону Ла-Вею[38]»; уговорить консилиум въедливых психиатров выписать мне пожизненное освобождение от занятий спортом из-за приступов падучей, доставшейся от моей прабабки – «боснийской герцогини»; швырнуть гнездо с осами в набитую злопамятными футболистами машину и прикинуться буйнопомешанным, избежав их возмездия – и так день за днем, ночь за ночью! Расскажи я в подробностях о своей тогдашней жизни какому-нибудь психологу – он уложил бы меня на кушетку из соломы и поджег бы ее из чистого сострадания!

Но один случай я запомнил особенно хорошо. Мне было как раз чуть больше десяти, и мы с поверенным часто переезжали с места на место, скрываясь от его бывших коллег. Уже некоторое время я усиленно работал над образом маленькой белой надежды гангстерского хип-хопа и страшно гордился собой после того, как мой речитативчик прозвучал в эфире одной не в меру чадолюбивой радиостанции в Филадельфии. Свой гонорар я потратил на прокачанные «Эйр Джорданс», мои пальцы были противоестественно растопырены, чтобы не поцарапались бриллианты моих рэперских перстней, и чувствовал я себя так, словно только что отказался расписаться на грудях у самого Эминема.

Было около трех ночи. Мы с поверенным заехали по какой-то его надобности в Балтимор. Я, вроде бы уже приученный им всегда быть настороже, залюбовался особенно живописными руинами и вдруг услышал, как отстегивается мой ремень безопасности. Спустя секунду я уже лежал посредине улицы, с удивлением глядя вслед нашей быстро растворяющейся в темноте машине.

Все произошло так быстро, что я не сразу осознал пикантность своего положения. Этой ночью я был единственным светлым пятном в самом центре квартала, по сравнению с которым Бруклин восьмидесятых показался бы средоточием гламура и человеколюбия. Со всех сторон ко мне фирменной пружинной походкой подтягивались местные. Свой скепсис по поводу сегодняшнего выбора моего камердинера они выражали десятками разнообразнейших способов. Мне не понравился ни один из них. Я попробовал применить свои навыки, но быстро сообразил, что их рифмы были ни чета моим.

Как это теперь часто случается, апроприация закончилась экспроприацией. Единственное, чего я смог добиться – это убедить их оставить мне трусы и носки, чтобы они согревали меня в этот ранний осенний час. Обращаться в полицию мне строго воспрещалось, а все, что я помнил о мотеле, в котором мы остановились – его лаконичное и выразительное название: «Мотель». Мне придется изъять из публичного доступа подробный отчет о том, как я провел следующие несколько часов, иначе вы, «дорогие мои»…

– Это ты сейчас к кому обращаешься?

– Это я пытаюсь объяснить твоим «читателям», кто ты вообще такой. И объяснил бы, если бы меня не…

– О-о, прости! Не сразу заметил твои ехидные знаки препинания. Появление которых я могу объяснить только тем, что ты по мне соскучился? А, Чеп?! Нет, лучше не отвлекайся. Боюсь упустить нюансы… Ведь все дело в нюансах, чувак! Из-за того, что я слишком невнимательно слушал эту историю предыдущие четыреста раз, когда…

– Захлопнись!

– «…ответил он, и с этого мгновенья его жизнь наполнилась беспросветным одиночеством, которое изредка разнообразил предсмертный хрип очередного замерзающего путника на пороге его убогой хижины».

Я сердито затянулся сигарой. Ну уж нет! Сегодня этой генитальной блохе не удастся сбить меня с толку. Потом, я помнил о важнейшем моменте, на котором настаивал поверенный: «Еще раз повторяю: перед тем, как твой персонаж вступит в игру, тебе необходимо пересказать ему всю историю его создания. Он наверняка будет отчаянно сопротивляться, потому что пока его единственный мотив – категорическое отрицание того, что он был придуман кем-то другим».

Иными словами, я должен во что бы то ни стало продолжать свой рассказ, не обращая внимания на…

– Валяй. Поглядим, как это у тебя получится.

И тут я понял, что без согласия кровопийцы рассказать его историю я просто не смогу! Ему даже не придется для этого «отчаянно сопротивляться». Он может иногда вставлять свои ядовитые ремарки, которые в последнее время действовали на меня необъяснимо раздражающе, и я не доберусь даже до средины. Надо было договариваться. И у меня были припасены для этого веские аргументы:

– Ладно. Послушай: через двенадцать часов я окончательно уйду на покой, и тебе впервые придется действовать самостоятельно. Ты уверен, что готов к этому?

– Ну так пока не попробую – не узнаю! А теперь будь другом, объясни: тебе-то какое до этого дело? Насколько я понимаю, этот твой поверенный ясно дал понять, что отныне ты в прошлом. Цитата: «Он станет для тебя таким же подлинным, как и ты сам. Это и будет искомый тобой знак, что пора отказаться…»

– Все правильно. Приедем на место, и я богом клянусь, что не стану вмешиваться. Будут тебя резать на три тысячи маленьких кусочков – даже не пикну! Чисто твоя афера. Мне осталось только выполнить то, что я обещал поверенному, и в последний раз изложить для тебя…

– И ты больше не будешь донимать меня своими советами? Серьезно, Чеп, парень ты вроде ничего, иногда тебе даже удается быть немного смешным. Паштет будем считать несчастным случаем. Но пойми – ты меня пугаешь! Серьезно! Взять хоть твои шуточки про отрезанную голову. А зачем ты устроил эту бойню?

– Тебе все станет ясно, когда я дорасскажу свою историю до конца. Но ты должен перестать испражняться прямо в мой мозг.

– Ладно, уговорил. Буду нем, как могила… и обещаю, что засну сладким сном младенца, «едва лишь голос ваш тоскливый достигнет дна моих ушей». Нравятся стихи? Не ищи у Лонгфелло – специально для тебя придумал.

Я с легким присвистом выпустил воздух между плотно сжатыми зубами. Общение с гугнивцем давалось мне все… Ладно, к черту это. Итак, мне придется изъять из публичного доступа подробный отчет о том, как я провел следующие несколько часов, иначе вы, дорогие мо… – в смысле дорогие его читатели, изойдете холодным потом и слезами, словно только что впервые увидали фильм «Приведе…

– Четвертая киношная отсылка в одной главе? Вы что же, сэр, задумали и в этом году оставить нас без «Букера»?

– … фильм «Приведение». Я также не собираюсь глумиться над вами, упрекая вас – несуществующих читателей несуществующей книги несуществующего автора – в вашей безусловно позорной тройной иллюзорности. Наоборот, я сделаю вам одолжение и выдам парочку таких «глав», какие вы любите – переполненных скучнейшими описаниями, и если гнойный клещ сдержит свое слово – полностью лишенных диалогов…