Это

Глава 33 В которой богаче станет только тот, кто умеет ходить

Известно ли вам, с чего начинается каждая первоклассная история?

«С ее автора!» – хохотнут «читатели» и тем самым попадут в хитро расставленные мною сети, потому что следующий вопрос мигом выбьет из них все их показушное зазнайство:

А известно ли вам, чем каждая первоклассная история заканчивается?

Если вы еще не поняли, что я сейчас сделал, объясню на пальцах: допустим, где-то есть замкнутая экосистема – комната, набитая ублюдками. Они заперлись и ломают голову над какой-нибудь зубодробительной головоломкой. Что из этого выйдет? Отвечаю – ничего хорошего! Ублюдки, в жизни не слыхавшие о регламенте, начнут перебивать друг друга, слово за слово – и случится драка; затем в ход пойдут ножи, топоры и мачете, и что мы получим вместо природной идиллии? Правильно – вместо природной идиллии мы получим комнату, набитую мертвыми ублюдками.

Но как же тогда ублюдкам отыскать в запертой комнате того самого, избранного, не такого беспросветного олуха, что стал бы для них кладезем легкодоступных познаний? Натуралисту-эпигону, не прошедшему горнила всепогодных фотозасад на обитательниц студенческих гнездовий ответить на этот вопрос будет сложновато; зато у естествоиспытателя с соответствующим научным багажом за плечами затруднений не возникнет: ублюдкам сперва нужно заткнуться, а потом без лишнего шума пощупать ребра тому, кто подсунул им этот ребус – ведь, строго между нами, эта шельма с самого начала знала отгадку!

И раз уж мы с этим разобрались – я, та самая шельма, сам отвечу сразу на оба своих вопроса: да, согласен, первоклассная история – да и любая другая история – не может существовать без автора. Однако в равной мере верно и обратное: никогда не было, нет и будет автора без истории! Делайте со мной все, что хотите, но возникновение истории и автора происходит исключительно одновременно!

Одновременность эта, будучи сама по себе всего лишь безобидной констатацией, тем не менее приготовила для настоящего автора этого опуса смертельную западню – как то пресловутое чеховское ружье, которое преспокойно висит себе на стене до тех пор, пока в последнем акте в доску пьяный помощник режиссера не ухлопает из него весь основной актерский состав и несколько передних зрительских рядов в придачу.

Но до тех пор он, автор, ни о чем не подозревая, будет все глубже погружаться в свой сюжет, с трепетом и воодушевлением встречая каждый его новый поворот. Постепенно линии судеб персонажей причудливо переплетутся и запутаются до такой степени, что он уже и сам не сможет сказать наверняка – то ли это он рассказывает историю, то ли история сама рассказывает себя его языком, причем рассказывает так искусно, что заранее намеченные ходы покажутся ему теперь слишком схоластическими, слишком притянутыми за уши, а происходящее уже и ходами-то назвать нельзя – это события, происходящие безо всякой видимой логики, последовательности или цели и больше не зависящие от решений «автора», который вскоре заметит, что завязка и кульминация успели поменяться местами многократно, и что уже сам он вдруг превратился в одного из персонажей и стал подвластен чему-то, что совершенно не поддается никаким попыткам себя определить; чему-то, что движет им, словно марионеткой, по бескрайнему шахматному полю, истинные размеры которого ему неведомы, потому что подсвечена на нем только та клетка, где он находится прямо сейчас, не имея никакого понятия, с чего все начиналось и куда все движется, и «знает» он только то, что видит – а видит он свое собственное тело, которое только что решило окончательно ему изменить и пустилось в самостоятельное плавание!

Именно в такие минуты мужчина понимает: стоило ли хоть чего-нибудь все то, что он о себе воображал? Не сказать, чтобы я был доволен увиденным. Признаюсь, это унизительное зрелище настолько было настолько завораживающим, что прошло по меньшей мере четверть минуты, прежде чем я додумался проверить: а что же осталось у меня? Опустив взгляд, я нашел, что осталось не так уж и мало: куртка, рубашка, кроссовки и джинсы на первый взгляд ничем от оригинальных не отличались (почему-то я был твердо уверен, что оригинал стоит сейчас рядом с Фло).

«Новость, скажем прямо, так себе», – такова была моя первая мысль.

Не знаю, существует ли какой-то особый порядок действий, которому следует каждый, кто оказался в такой ситуации? Я решил не своевольничать и сперва глубоко вдохнул. Вместе с воздухом, который был очень похож на настоящий, мои ноздри наполнились ароматом парфюма Сосунка. Деревянный пол, на котором я лежал, был твердым и прохладным.

Расстегнув рубашку, я обнаружил под ней вполне работоспособную копию моего организма обычной плотности и теплоты. Резкая боль, которую я почувствовал, когда защемил ногтями свой сосок, окончательно убедила меня в том, что все мои фантазии о смерти —полнейшая чушь!

– Ди, не мели ерунды. Ты не умер, – послышался прямо за ухом строгий голос поверенного.

Впервые за пятнадцать последних лет он назвал меня моим настоящим именем. «Значит, эта игра будет посерьезнее всех предыдущих», – подумал я и спокойно ответил, даже не потрудившись обернуться:

– Еще как умер.

– С чего ты взял?

– Ну, на это нам ясно намекает вон та мертвая красотка, сидящая в кресле. Плюс – немаловажный момент! – вот здесь у нас в наличии имеется говорящее клише того молодца, что навис над усопшей!

– То есть именно так ты себе и представлял «несказанную красоту небесную»? С цветастой кисеей на окнах и грамотами от благодарных сутяжных землепашцев?

– Вашими стараниями, дражайший наставник, вряд ли мне теперь светит вкушать от нив вечного блаженства.

– Стало быть, тебе настолько не приглянулась моя мебель, срубленная простодушным вирджинским дровосеком, что ты подумал…

– Угадали, маэстро. Не хочу вас разочаровывать, но есть большая вероятность, что адские муки нам придется терпеть вместе. Вас-то как сюда занесло? Не теряли обоняние в последнее время? Сухой кашель, лихорадка?

Уровень давления в моих резервуарах с ехидством явно достиг критической отметки, поэтому поверенный решил больше не связываться:

– Извини, но на этом вынужден прервать наше экзистенциальное суесловие. Слушай внимательно: во-первых, ты все еще жив. И не спорь. Во-вторых – перестань пялиться на свое тело, не то и вправду…

– Кстати, о моем теле: ты заметил, что оно уже не совсем мое?

– Заметил. Есть предположения, как такое могло выйти?

– Как раз думал у тебя поинтересоваться.

– Ясно. С этим будем разбираться позже… В-третьих: скоро ты вернешься обратно. Не дергайся. Не сопротивляйся. Не строй идиотских догадок. Тебе придется спокойно дождаться, когда парень уснет. Нам ведь совершенно ни к чему, чтобы из-за твоей некомпетентности все сорвалось, не так ли?

Либо старик пытался в очередной раз меня надуть, либо просто не соображал, что происходит. Ну хорошо, допустим. Допустим, существовала крайне незначительная вероятность, что Джодди Чепстоун-2 материализовался как некий побочный продукт использования его метода. Допустим.

Однако было совершенно исключено, что Фло могла выжить – я испробовал все известные мне способы убедиться в этом перед тем, как опустил ее тело в воду. Спутать Фло с кем-то другим я также не мог – ни тогда, ни сейчас. Это значило, что я стал свидетелем настоящего чуда.

Но что есть чудо? Пускай наш Спаситель и накормил толпы пятью хлебами, но разве сумел бы он потом выпросить у этих толп хотя бы одну объеденную корку? Как раз в чудесах подобного рода мне не было равных – добиться того, чтобы мои клиенты сами захотели поделиться с выжигой, которого они видели впервые в жизни и вряд ли когда-нибудь увидят снова.

Соответственно, мне никак было не обойтись без моей способности искать рациональное в чудесном и находить чудесное в рациональном. Это расширяло пределы допустимого и увеличивало количество возможных комбинаций почти до бесконечности. Разумеется, чаще все-таки торжествовала рациональность. К примеру, мистеру Д. Иезекилю Смиту однажды вдруг захотелось тряхнуть своей увесистой мошной с шекелями вовсе не потому, что ему померещился в гуттаперчевых чертах мистера Р. Икки Чепино образ четырехликого тетраморфа[47], а исключительно из-за нежелания предавать огласке свои плутни с муниципальными контрактами на костюмы химзащиты для учителей начальных классов.

Но в некоторых случаях, отбросив все лишнее, чудесные обстоятельства можно было оправдать только наличием еще более чудесных причин. В трех шагах от меня – хотя это еще откуда смотреть! – сидела мертвая Фло, и в связи с полным отсутствием менее фантастических вариантов это можно было объяснить только тем, что умер я сам – и здесь следовало поставить точку!

К слову, меня совсем не удивляла необычайная трезвость, с которой я принял это. В моем бизнесе нечего делать тем, кто боится умереть. Уже давно у меня вошло в привычку чуть ли не ежедневно представлять себе, как я умираю, дабы в решающий час не поддаваться лишним эмоциям. Благодаря этой трезвости я зафиксировал просто как достойный внимания факт: прямо сейчас в этой комнате происходило нечто, опровергающее все мои прежние представления о каком бы то ни было порядке вещей.

Так, время, еще совсем недавно ставшее вдруг податливо-эластичным, теперь будто бы остановилось вовсе! Или взять хотя бы то, другое мое тело. Оно ведь не просто застыло – оно застыло в положении, из которого не могло не упасть вперед, на неподвижно сидящую Фло. Я пошарил по комнате глазами и обнаружил еще одно бесспорное доказательство: маятник на старых часах поверенного замер, отклонившись от вертикали градусов на пятнадцать!

Звон в ушах стал почти невыносимым, но я быстро сообразил, что так они реагировали на давление, которое оказывала на них непроницаемо-плотная, чугунная тишина, повисшая в доме. Я опять посмотрел на Фло. Она продолжала сидеть, не меняя ни позы, ни направления взгляда. Тем не менее, я испытывал совершеннейшую убежденность: она не только видела и слышала все, что творилось в этой комнате – она была причиной происходящего с моими телами и моим восприятием времени.

То, о чем я подумал в следующий момент, прозвучало до неприличия громко: если бы оказалось, что я все-таки не умер, то самым разумным было бы сейчас сбегать в машину за «Береттой» и всадить пулю в голову трупа. Хуже ему, трупу, от этого все равно не станет, зато велик был шанс…

– Я бы на твоем месте не слишком увлекался этой идеей, – послышался раздраженный голос поверенного.

– Ах, так мы теперь и мысли читать умеем? В мире живых, помниться…

– Читать? Да твоя глупость вопиет, как трубы иерихонские!

И тут меня осенило, что поверенный и труп наверняка были заодно! «Тьфу ты, дьявольщина! Ну вот почему настолько очевидные вещи…»

Словно подтверждая мою догадку, голова покойницы мягко качнулась, и два горящих черных глаза безо всякого выражения опять уставились на меня – меня, стоящего перед нею.

Я покачнулся и, если бы не поверенный, заботливо придержавший меня за плечи, опрокинулся бы на Фло. Затем железные пальцы наставника впились в точки у основания моих ключиц, но никакой боли я не почувствовал. Это значило, что мы вернулись туда же, откуда начинали. Мои тела незаметно для меня объединились, и я снова остался ни с чем! Поверенному пришлось несколько раз отпустить нас с Джо и поймать вновь, пока он пришел к окончательному выводу – без посторонней помощи мы были не в состоянии стоять на ногах.

– Ладно, друзья мои, давайте приступим!

С этими словами поверенный отвел нас в сторону и усадил в кресло, стоявшее чуть поодаль от его стола – ровно посередине кабинета.

Только тогда я заметил, что в комнате присутствует кто-то еще. Поскольку я опять испытывал некоторые проблемы с фокусировкой взгляда, мне удалось различить только массивное темное пятно где-то слева и сзади от нас. Скорее всего, это и был тот самый отец О’Брайен, о котором упоминалось в письме. Если так, то я был готов пожертвовать коллекцией моих любимых метательных ножей за возможность узнать, о чем думал этот служитель культа телесного воскрешения, когда наблюдал за соперничеством всей этой восставшей из своих могил нежити, претендующей на деньжата его прихожанки!

Впрочем, мне, как большому любителю во всем находить светлую сторону, сразу пришло на ум вот что: хоть дело с наследством и обернулось полной катастрофой, но были и две хорошие новости. Похоже, я таки не умер, а это также значило, что старый пень до сих пор соображал, что к чему – и следовательно, все еще мог помочь мне с моей маленькой проблемой!

– «Я, Джулия Стоун, – начал читать поверенный, – находясь в ясном уме и твердой памяти, завещаю: Джозефу Стоуну, моему племяннику, будет передан мой ящик из палисандра с его содержимым…»

Возникла небольшая заминка. Все они, как пить дать, ждали, чтобы Джо встал и забрал со стола ту деревянную коробку, которую я заметил, когда он разглядывал Фло. К чести малыша, он все-таки каким-то образом сумел понять, чего от него хотят. Поднявшись, он на нетвердых ногах направился к столу.

Больше всего я опасался, что здесь он снова встретится глазами с мертвячкой. К счастью, Фло сидела, безучастно глядя в пол. Вернувшись на место, он открыл коробку и извлек из нее деревянную модель старинной шхуны.

– Уау, я все же получил яхту!

Ого! А вот это уже было по-настоящему лихо исполнено! Меня удивило, что Джо не только успел прийти в себя, но еще и каким-то образом смог угадать верный тон. Ни в коем случае нельзя было исключать, что священник, ради которого, по сути, и разыгрывался весь этот спектакль, не заметил вообще ничего странного. Конечно, само это допущение уже было достаточно странным, но даже на такой случай у меня в запасе имелось высказывание моего учителя: «Старайся всегда вести себя так, будто происходящее соответствует твоему первоначальному замыслу».

Учитывая, что замысел с первых минут полетел ко всем чертям, действовать приходилось по обстоятельствам, меняя сценарий по ходу действия – и как бы дело потом ни обернулось, но прямо сейчас сарказм с нотой разочарования идеально укладывался практически в любой потенциальный сюжет.

– «…Клермонтскому католическому приходу, находящемуся в ведении святого отца О’Брайена, а также моему поверенному м-ру Хьюитту Келли я завещаю по четыреста пятьдесят тысяч…»

– Поздравляю, отцы! – развязно бросил малыш.

– Тише, Джо, прошу тебя… – послышался негодующий шепот священника.

«Отлично, шкет! Ты вскрыл этого попа, как банку анчоусов», – оценил я.

– «…долларов. Все остальное состояние, а именно: мой дом со всем, что в нем находится, земельный надел и все наличные сбережения в сумме порядка сорока миллионов долларов, хранящихся…»

– Сорок миллионов! А я думал, что все заграбастали баптисты! – вскричал Джо.

Его изумление было настолько натурально сыграно, что я просто молча снял воображаемую шляпу и мысленно отвесил своему нелюбимому протеже глубокий поклон.

– Джо, держи себя в руках! – снова влез священник. Голос у него был профессионально басовитым. – Продолжайте, мистер Келли, прошу вас!

– «…хранящихся на счетах в «Юнион Банк энд Траст», Ричмонд, Вирджиния, я завешаю своей воспитаннице, Лидии Грант, но лишь в том случае, если не будет выполнено условие, о котором я сообщила лично моему племяннику Джозефу Стоуну в адресованном ему письме.

Завещание написано мною собственноручно и удостоверено моим поверенным м-ром Хьюиттом Келли, эсквайром, седьмого апреля две тысячи двадцатого года от рождества Христова».

Пока поверенный читал, Джо почти не отрываясь разглядывал мою мертвую жену. Своими ужимками он надеялся заставить ее хоть немного улыбнуться. Разумеется, Фло никак на него не реагировала, но я-то видел, что теперь она внимательно слушает каждое его слово.

Кроме того, у меня создалось впечатление, что поверенный, всегда уделявший особое внимание тщательнейшему выстраиванию мизансцен, специально рассадил всех так, чтобы нам с Джо было максимально неуютно. «Будь готов быстро вывести объект из зоны комфорта, чтобы нанести заключительный удар», – вспомнил я слова старого хрыча, но тут же отогнал эту мысль – ведь тогда выходило… Нет, думать о таком мне сейчас совершенно не хотелось.

Едва прозвучали последние слова завещания, как Фло встала и ни на кого не глядя молча вышла из комнаты. Вскоре из-за окна послышался звук отъезжающей машины – большого внедорожника, судя по звуку. Подобное поведение было довольно типичным для нее, но вот все остальные повели себя необъяснимо. Священник остался сидеть позади меня и напоминал о своем присутствии только сосредоточенным сопением; а поверенный, привыкший доминировать всегда и везде, молча откинулся в своем кресле и закрыл глаза. У меня возникла довольно абсурдная мысль, что поскольку дирижер только что покинул оркестровую яму, музыканты просто не знают, что им делать.

Эта растерянность передалась даже Джо. Я не помнил ни одной неловкой паузы, которую он не пытался заполнить потоками своей неуместной болтовни, только поначалу казавшейся мне забавной. Сейчас же он просто сидел, пялясь на корабль, и молчал. «Молчание вызывает у объекта контрпродуктивное желание разобраться в своих проблемах самостоятельно, и может быть оправдано только если именно этого ты и был намерен от него добиться!» – вспомнилось мне еще одно высказывание короля всех проходимцев.

«Пообщайся с архимандритом, болван!» – заорал я.

– Святой отец, можно с вами поговорить с глазу на глаз? – тут же обернулся к священнику Джо, и я, наконец, смог встретиться лицом к лицу с этим клерикальным Аргусом, перекрывшим мне доступ в старушечьи чуланы с денариями.

Это был крупный мужчина-латинос лет шестидесяти простецкого вида, одетый в выцветшую, застиранную сутану.

«Эге! – подумал я. – Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде!»

Чего скрывать, мне и самому время от времени приходилось блеять и пощипывать травку, чтобы спрятать под нежной овечьей шкуркой свою плотоядную сущность, но профи такого уровня я видел едва ли не впервые.

Личность обычного человека для наглядности можно уподобить луковице, каждый слой которой представляет собой непроницаемый кокон из пластыря, бинта и гипса (с примесью цемента для надежности), наложенных его подсознанием поверх саднящей, гноящейся, никогда не заживающей каши из младенческих ран – и до того, как какой-нибудь медоточивый толкователь родового травматизма расковыряет хотя бы самые верхние, уже подсохшие болячки, вам стоит позаботиться о том, чтобы было потом кому менять ваши подгузники.

Но совсем не таков наш брат, настоящий шулер-виртуоз! Все наши луковые слои состоят из одного только цинизма, чистого, как слеза богородицы, для вида покрытого тончайшей амальгамой напускного участия.

– Конечно, мой мальчик. Проводи меня, поговорим снаружи, – прогудел священник.

«Осторожнее! – крикнул я на всякий случай. – Этот сожрет – и не заметит!»

Джо поднялся и, приняв у поверенного копию завещания, сложил ее вчетверо и сунул во внутренний карман куртки. Мы вышли на крыльцо, оставив поверенного наедине с его грустными мыслями. «Вот-вот, посиди, подумай. Сам заварил, сам и расхлебывай», – подумал я, уплывая из кабинета. На крыльце малыш вынул из куртки письмо старой леди, которое он как-то сам догадался достать из бардачка, и дал священнику его прочитать. Любо-дорого было понаблюдать за бурей эмоций, которую отыгрывал этот папист своим пухлым личиком!

– Господи боже мой! Что это такое?!

Трудно было ожидать, что обладатель такого густого баса сможет настолько легко перейти на поросячий визг.

«Старая школа! – восхищенно подумал я. – Теперь так никто не умеет».

– Это я у вас должен спросить, отец, что это такое – вы же у нас тут эксперт по добру и злу, не так ли?

«Неплохо», – оценил я.

Джо снова был на высоте, и у меня впервые за последние часы появилась возможность спокойно все обдумать.

«Спокойно?! Кой дьявол спокойно?! В чем их интерес? Мотивы? Неужели все это только для того, чтобы отобрать мое тело? Только?! Не так уж и мало, учитывая, сколько всего у этого тела было прикопано в разных… Стоп! Ни слова больше! Они умеют читать мысли! …А что, если и парень с ними?!»

Я похолодел. Так вот что чувствовали все эти ребята, когда капкан захлопывался! Но даже у моих жертв передо мною имелось некоторое преимущество. Рано или поздно каждый из них обязательно получал шанс увидеть всю картину целиком и отыграть назад – ведь кто еще мог лучше знать, чего они лишаются? А я – даже если бы мне удалось понять правила этой странной игры – что бы я мог сейчас предпринять?

Наскоро перебрав в памяти все, что когда-либо слышал от поверенного, я остановился вот на чем: «Если ты чувствуешь, что выхода нет – просто делай лучшее, на что способен в данных, сугубо конкретных обстоятельствах». Выходило, что мне не оставалось ничего другого, кроме как внимательно и бесстрастно наблюдать за происходящим, ожидая своего часа.

– Итак, последняя битва началась! Предупредите филистимлян и хананеев!