Это

Глава 51 В которой не всякой твари по каюте

Священник замолчал и прислушался:

– Ладно. Допустим, Канада. Грубо, но по делу. А что насчет…

– Ты все пропустил, пока разглагольствовал. Посмотри на тех акул. Куда, думаешь, они так спешат? – и поверенный указал на миллионы плавников, рассекающих океанскую гладь в юго-восточном направлении.

– Хм… Комбинация из серфинга, сумчатых и Рассела Кроу всем нам поначалу казалась беспроигрышной, и гляди ж ты… А вот это что сейчас было?

– Это? А это было как раз то, чего я так боялся! Мне ведь, Лу, так и не довелось подняться на…

– Ой, да брось, Кэл! Признай, старую перечницу сильно перехваливали. Уж сколько было разговоров, а не стало ее, и ты вспомнил только о ржавом тысячефутовом гвозде, поставленном стоймя… Э-эмм… да: вот так плодотворно закончился его второй день…

– Плодотворно?

– Ну еще бы не плодотворно, Кэл! За первые два дня он не только успел заложить основы своего мира, но и прямо указал на тайную дверь, за которой скрывалась, так сказать, сценическая изнанка. Посмел бы после такого кто-нибудь из потомков пока еще несотворенного им Адама предъявить ему претензии, если бы на этом он решил поставить точку? Кажется, вопрос сам же на себя и ответил, так? И все было бы прекрасно и замечательно, если бы не одно «но». Так называемое «создание» затевалось лишь для того, чтобы он смог определить самого себя – но эта задача выполнена все еще не была!

– Погоди, Лу. А как же все-таки быть с этим: «Я есмь Альфа и Омега, Начало и Конец, Первый и Последний»? Разве это не то же самое, что «Я есмь Всё»? А если ты всё, то как ты можешь чего-то не знать?

– Ты забываешь, Кэл, что никакого «всего» тогда еще не было и в помине. Чтобы сопоставить себя с этим «всем», это «все» ему еще надо было… О нет! Только не она! И куда же мне теперь денег засылать, когда меня обуяет очередной спонтанный приступ избирательного великодушия?

– Не отвлекайся. Это «все» ему еще надо было…

– …сочинить. Чем он и занялся на следующее утро. Фактически, на тот момент мир существовал только в форме абстрактных идей, и идеи эти требовали конкретики. Первым напросилось «мокрое», по известной причине казавшееся Ди тогда чем-то не слишком приятным, и он решил объединить его с идеей «воды», придумав «моря». Эти противные моря он собрал «в одно место», и появилась приемлемая «суша». «Совсем другое дело», – подумало наше дитятко, и собралось уже было лечь спать, как вдруг заметило, что за это время оно прилично подросло…

– …и перейдя на гендерно-нейтральные окончания, ты пытаешься…

– …немного облегчить жизнь бедняге Ронни, которого какая-нибудь синебровая Саманта потом со свету сживет за все, что в этой книжке понаписано…

– О, Ронни! Мы перед ним в неоплатном долгу! Так что он там заметил?

– Что такая важная тема, как «рост», совершенно им не раскрыта. Тогда на скорую руку он придумал траву и деревья, которые «да произрастит земля».

И все же получилась какая-то бессмыслица. Чего-то явно не хватало. Подумав, Ди понял в чем дело. Рост, по его ощущениям, происходил не сразу, а «постепенно». «Постепенно-шмурастепенно… Что это вообще значит?» – размышлял малыш. К счастью, или, наоборот, к несчастью, уже существовало понятие направлений – ведь летал же он куда-то и откуда-то над водою, так?

«Только там, скажем, „мили“, а здесь „секунды“, о’кей? Там „расстояние“, а здесь „время“. Считай, одно и то же», – решил он. Уже предчувствуя, но еще не желая признаваться себе в том, к чему все катится, Ди сделал так, чтобы зелень стала «сеять семя», а деревья приносить плод, «в котором семя по роду его… роду… роду?!»

Поясню, что значило это «…роду?!» У «рождения», как и у «произрастания» должны были, просто обязаны были существовать антиподы, иначе рушился остов пока еще не построенного здания, основанный на единственно важной, утвержденной им в предыдущие два дня формуле равновесия. Что, в свою очередь, не позволило бы ему оставаться в самом центре всего сущего.

«Хм… ну да, тут, как ни крути, „увядание“… А там… Проклятье… Кто же это сказал: „Что рождается, обречено…?“ – И Ди запнулся, потому что очень уж ему не хотелось придумывать для этого определения. – Сам и сказал. Прям вот только что. Ладно, утро вечера мудренее», – бормотал наш гениальный карапуз, засыпая. Полагаю, очень он надеялся, что за ночь возникшая проблема разрешится как-нибудь сама.

Чего, увы, не произошло. Наоборот, утром четвертого дня создания нашего мира он с ужасом понял, что неназванное нечто стало чуть ближе! Тогда он решил немного отвлечься и придумал светила, еще раз подтвердив, что в его мире идея всегда предшествует феномену – не наоборот! Созданное им солнце, луна и звезды разделили свет и тьму уже, так сказать, физически, и одновременно, будучи «поставленными на тверди небесной», служили «для знамений».

Тем самым наш парень окончательно постулировал двоякую сущность света: его сугубо утилитарную функцию и метафорическую природу, выражавшуюся в способности освещать путь из темного небытия в яркое сверхбытие. А на вопрос циников: «Неужто такое „большое“ солнце и звезды были созданы только для того, чтобы освещать „маленькую“ Землю?», мы повторим еще раз: «большое» и «малое» – это просто идеи, точно такие же, как свет или время. Меньшее, на что они годны – это светить на Землю и своим обманчивым мерцанием отвлекать от райских кущ примитивные формы жизни вроде составителей бизнес-гороскопов – а большего мы от них и не ждем!

Тем временем, благодаря созданию солнца то, чего Ди так опасался, неожиданно предстало несколько в ином свете. Растения стали быстрее сохнуть, «…и, скажем, выходить из круговорота бытия… превращаясь в почву… Все в дело! Определенно полезная штука».

Тогда он решил продолжить эксперименты с этим пока неназванным явлением и сотворил пресмыкающихся, рыб и птиц, возложив на последних задачу напоминания ему о вечном: «и птицы да полетят над землею, по тверди небесной». Сделанное так ему понравилось, что на утро шестого дня он создал «скотов, гадов и зверей земных по роду их», пустив в ход все запасы своей, мягко скажем, недооцененной тобою, Кэл, фантазии…

– Насчет фантазии, Лу. Помнишь, раньше – лежали, бывало, ворочались – а сон все не шел, все думу думали: «А что новенького он припас на завтра для азиатов?»

– Как забыть те бессонные ночи, Кэл? Прям покою они ему не давали, эти азиаты – то потоп, то наводнение, то снова потоп, то…

– Вот… А сейчас он будто бы и забыл про них… Ой! Не забыл!

– Так что, выходит, остались только мы, да русские? Как в старые добрые? А скажи-ка, Кэл, радиация – она ведь вся внизу останется? Наверх же не должно пойти? А, Кэл? Кэл?!

– Скоро выясним, Лу, скоро выясним… Но ты, кажется, подобрался к самому интересному?

– Да! За животными настал черед человека, которого он сотворил «по своему образу и подобию», приукрасив то, что уже имелось в наличии, и таким образом оптом списав грехи прорве будущих инстаграммных див, которые до этого подвизались исключительно на постановочных фрик-шоу с соплями и мордобоем.

Продолжая следовать своему главному и единственному принципу, он назвал первоначальный образец «мужчиной»¹, а затем из ребра этого мужчины создал его полную противоположность – женщину; женщина еще не успела толком распробовать «плод познания добра и зла» – принятого, между прочим, от существа, очень напоминавшего ту самую загадочную штучку, что все это время доставляла ему особенное беспокойство – и «устыдится своей наготы», как разрешилась опять же двойней; тот из двоих, что стал «земледельцем», из зависти тяпнул мотыгой «пастыря овец», вот так вот обыденно, без лишней помпы узаконив ту самую смерть, а заодно и иронию; затем все начали спать со всеми, перемежая удовольствие с убийствами, и вот тогда-то наш мальчик счел первый этап своей миссии успешно осуществленным…

– …и переделал свой барк… – поверенный обернулся ко мне и склонился в поклоне, – о, нижайше прошу простить меня! – переделав свою шхуну в тот самый приснопамятный ковчег? Решил, наконец, приступить к своим прямым обязанностям и разобраться-таки со злом?

– Ты невнимательно прочел мануал, Кэл. В его мире избавиться от зла можно лишь одним способом.

– Каким, Лу?

– Полностью искоренив добро.

– Хочешь сказать, что если он вовремя шлепнул мисс Джоли по ее тугой попе, когда она только собиралась утереть слезки кхмерскому ангелочку на передержке, то и Пол Пот не устроил бы свою пляску смерти на костях выпускников субтропического Итона?

– Иного пути нет, Кэл.

– Хорошо, допустим. Но почему «ковчег»?

– Если помнишь, так я в шутку называл ту деревянную коробку, в которой лежала его шхуна.

– То есть он принял одно за другое?

– Да. Дети часто так делают.

– А ты сам-то этот «ковчег» откуда взял, Лу?

– Что это с тобой, Кэл? Из его книги, конечно.

– Причина и следствие, Лу?

– Следствие и причина, Кэл. Весьма примечателен выбор пассажиров для первого и последнего рейса этого «ковчега»: старый мелочный тиран-алкаш; два сына, взявших в пожизненное рабство своего третьего брата; их жены-замарашки, с восхищением глядевшие на все это свинство; куча животных, часть которых служила кормом остальным… Не правда ли, больше похоже на описание самого обычного дня из жизни какой-нибудь фермы в Южной Каролине, но не корабля, набитого праведниками?

А все потому, что никакого наказания для нарушителей заповедей, которых тогда и придумано-то не было, и тем более никакого «спасения» и не предполагалось! Кого и от чего нужно было спасать, если сам он и был тогда всем миром, а все «создание» происходило исключительно в его воображении?

Загадка кажется тем еще твердым орешком, но если мы вспомним о выводе, к которому он пришел за день до того, как придумал людей – выводе о том, к каким страшным последствиям привела его одержимость идеей во что бы то ни стало оставаться в самом центре всего им созданного, то все становится довольно очевидным: ковчег был задуман не для спасения, а для побега – его побега! Он предпочел уйти в тень, по крайней мере до тех пор, пока принцип смерти не станет ему полностью ясен. И побег этот стал способом, которым этот хитрец убрал себя из всех уравнений, где лишь ему одному отводилась роль константы…

– Получается, он сбежал от самого себя? Нечто вроде эскапизма наоборот? То, для чего даже он сам не нашел названия?

– Нет, Кэл. Скорее, мы тут имеем дело с сильно прокачанной версией эскапизма. Ведь куда бы он не бежал, как бы он смог оказаться снаружи себя же самого? На берегу вместе с ним остались лишь самые прекрасные, мудрые и благородные из созданных им существ – феи, единороги и драконы, а на тот корабль он посадил самых невзрачных, тупых и назойливых – вроде чихуахуа или Джеймса Кордена…

1. Сошлись на первоисточник, Рон, может и пронесет! (Прим. авт.)