Это

Глава 45 В которой братья убедятся, что растакие матери у них все же разные

Я почти не удивился, обнаружив, что пустырь, на который привел меня навигатор, будто перекочевал сюда из моего тоскливого воспоминания. Полная луна даже сквозь тучи и сплошную стену дождя светила сейчас почти так же ярко, как и тогда. Я вышел из машины и осмотрелся, стараясь не обращать внимания на навязчивое ощущение, будто нахожусь на освещенной арене, и за мною внимательно наблюдают десятки тысяч невидимых зрителей.

Мне незачем было гадать, что делать дальше. Этот пустырь был пуст со всех сторон кроме той, что примыкала к заброшенному трехэтажному зданию – по всей видимости, бывшему мотелю. Присмотревшись, я заметил, что из приоткрытой двери едва пробивается полоска тусклого света. Осталось только стряхнуть с себя липкую хмарь воспоминания о смерти Фло…

– …которая оказалась чуть менее мертвой, чем ты думал? – вмешался голос.

– Да, похоже, так оно и есть, – подтвердил я без особого восторга.

– Тогда к чему меланхолия? Твоя любимая жива; ты напрасно винил себя! Радуйся, счастливчик!

– Да как-то совсем не до радости. Просто меня почему-то не покидает чувство, что моя любимая пытается меня подставить. Не говоря уже обо всем… остальном.

– А ведь, кажется, и десяти минут не прошло, как ты завирал про какие-то там гены пессимизма, которых у тебя якобы нет – и на тебе! Но постой – ты что-то говорил о каких-то дверях?

– Я говорил, что вижу свет вон из той приоткрытой…

– Так вперед!

– …но все это настолько смахивает на ловушку, что…

– А разве Брюс Ли выбирал, чем ему мочить тех злобных азиатских тинэйджеров на Драконьем острове? О нет, сэр! Наоборот, он лупцевал их всем, что под руку попадется – нунчаками, мертвыми броненосцами, бутылками тридцатилетнего «Лафройга» – у него все шло в дело! И раз уж у тебя есть только эта дверь и больше ничего другого – то почему бы тебе в нее не войти?

– А почему бы мне сразу не выстрелить себе в ухо, чтобы сэкономить на…

В этот самый момент небо пронзила первая грозовая вспышка, и я замолчал.

Со второй вспышкой я достал из-за пояса мою красавицу «Беретту», выдернул затвор и отбросил его подальше, даже не утруждая себя тем, чтобы стереть с него отпечатки. Поцеловав на прощанье точеную буковую рукоять, я зашвырнул мою несчастную девочку так далеко, как только смог, и, не оглядываясь, зашагал к освещенной двери, за которой меня ждало нечто такое, что моя до предела обострившаяся интуиция отказывалась считать чем-то иным кроме очередной – и уж на этот-то раз определенно смертельной…

«Тачдаун!.. в смысле, оверта… то есть… таймаут!!! – опомнятся наконец читатели, которые, смешавшись со зрителями, начнут утрачивать когда-то присущие им навыки внятной речи. – Повтори-ка ещё раз, но теперь уже так, чтобы дошло даже вон до этого парня, у которого к голове приторочен целый холодильник с пивасом и трубками, идущими прямо ему в рот – ты сделал… что?!»

Спокойствие! Может, я и расскажу, почему малышке «Берри», второй моей большой любви, удалось прожить ненамного дольше первой. Но расскажу не раньше, чем вы перестанете бросаться в игроков зажигалками, горланить расистские биты и угрожать расправой членам семей судейской бригады. А помалкивал я об этом потому, что вы, тупоумные спортивные фанатики, яро ненавидите любые флешбэки, если только они не касаются какой-нибудь наигнуснейшей школьной подлости Ноа Синдегаарда[56], годы спустя заставившей его бросить слайдер вместо фастбола в матче-открытии две тысячи шестнадцатого.

Между тем, дело было так: как только яркая молния разделила небо на две равные половины, у меня в памяти вдруг всплыло ясное как день воспоминание о еще одной такой же теплой полнолунной ночи, которую я и Фло провели на лесной поляне недалеко от Брукхэйвена.

Мы приехали туда, собираясь опробовать маленького братика моей милой «Би», мой новехонький, еще не пристрелянный двадцать второй «Кехлер», купленный мною, чтобы той не было так одиноко. А дальше случилось вот что: моя красотка-жена, по ее уверениям ни разу не державшая в руках ничего смертоноснее пилки для ногтей, с сорока шагов принялась укладывать пулю за пулей точнехонько в прибитую к дереву пивную банку!

Я потребовал объяснений, но был осыпан градом едких насмешек. Тогда, повалив ее на траву, я приступил к допросу с пристрастием. Наконец, Фло сдалась и с печалью призналась, что все дело тут в одной очень, очень редкой болезни, которую ее покойная матушка подцепила в юности во время экспедиции с «Красным крестом» по Тибетскому плато. Болезнь эта называется «Драконий глаз» и обрекает на долгую, мучительно-меткую стрельбу всякого… Не дав ей закончить, я поцеловал ее и, оторвавшись, заявил, что теперь тоже болен, а значит, смогу выделить штамм и за огромные деньги делать прививки всем желающим в Техасе и Северной Дакоте.

Мы смеялись, болтали, занимались любовью и молча любовались на звезды, которых этой ночью было необычайно много; потом опять занимались любовью, болтали и смеялись. Когда начало светать, небо вдруг удивительно быстро заволокло тучами и полил дождь.

Я подумал, что нам пора перебираться в машину, но тут голая Фло вскочила, подняла руки, подставила лицо теплым дождевым потокам и так стояла некоторое время, пока я, сидя на мокрой траве, с восхищением любовался ею. Когда небо осветилось первой вспышкой молнии, Фло опустила на меня исполненный грозной силы и безумного веселья взгляд и крикнула:

– Эй, Чеп!

– Что, любовь моя? – проорал я в ответ, пытаясь перекрыть раскаты громового удара.

– Пообещай мне кое-что!

– Что?

– Когда ты забудешь эту ночь…

– Обещаю, что никогда в жизни ее не забуду!

– Не спорь. Ты обязательно забудешь эту ночь, но пообещай: как только ты вспомнишь о ней – то сразу и не раздумывая сделаешь то, что никогда и ни за что не сделал бы до этого!

И я вспомнил. Каждая клеточка моего тела немедленно наполнилась предчувствием близости какого-то неслыханного откровения, заветной благодати, которую я держал прямо в своих руках, да так бездарно упустил; и если моя жизнь и была той ценой, которую я должен заплатить за шанс вновь приобщиться к этой благодати, значит, так тому и быть!

– Нет, серьезно: кто она все-таки такая, эта твоя Лидия Флоренс Бредшоу?

– Есть многое на свете, друг Засранцио, что и не снилось вашим дуракам, – рассеяно ответил я, подходя к двери.

Стало слышно, как где-то в недрах этого, как я только сейчас понял, вполне себе работающего мотеля кто-то разговаривал на повышенных тонах. Голоса принадлежали двоим – мужчине и женщине. В былые времена я, прежде чем что-то предпринять, обязательно бы остановится и послушал, но данное той ночью обещание это полностью исключало. Не замедляя шага, я толкнул створку и направился по темному и грязному коридору к освещенному гостиничному холлу.

– …раз повторяю: это важная полицейская спецоперация, мэм. Все, что от вас требуется – это вести себя, как обычно, – раздраженно бубнил вроде бы знакомый мужской баритон.

Меньше всего мне сейчас хотелось встречаться с легавыми, да к тому же еще и проводящими спецоперацию по моей поимке (я давно взял себе за правило всегда предполагать худшее, чтобы надежда на благополучный исход не мешала делать дело). Но именно потому, что мне этого не хотелось, я продолжал двигаться туда прямым курсом!

Мои глаза еще не привыкли к яркому свету ламп, и поэтому я не сразу сумел узнать широкоплечего детину, всем телом навалившегося на стойку ресепшна и заливающего миловидной девушке-портье про суровые полицейские будни. А когда узнал, мне пришлось пересмотреть список типов, свидание с которыми не доставило бы мне никакой радости – ведь это был не кто иной, как сам Бобби Ланца!

– Скользкий! – раздался восторженный голос его братца Эрни с лестницы за моей спиной, – неужто ты?! А ну-ка, подними свои лапки кверху!

Я молча повиновался. Бобби деланно неторопливо достал свой револьвер и тоже направил его на меня.

– Вот и умница! – Энди даже немного повизгивал от удовольствия. – Просто представить не можешь…

– …как ты вовремя! – подхватил Бобби. – Мы тут устали трясти перед носом у этой злоязычной селянки нашими удостоверениями; между прочим…

– …такими же подлинными, как те хрусты, которыми Никки Пульезе расплатился с Фредди Антонуччи…

– …чтобы выкупить из залога свою печень! Эрни, а ты не хочешь рассказать нашему мыльному другу о том, кто его подставил?

– О, с удовольствием, Бобби! Подставила, тебя, наш масляный друг, твоя…

– …ожившая подружка-стриптизерша? – вставил я, сняв эти слова с языка Эрни, и лишь сменив интонацию на вопросительную.

– Да, – разочарованно буркнул тот. Они терпеть не могли, когда кто-нибудь вмешивался в их игру. – А еще она нам сказала, что ты…

– …точно буду не при стволе? – прервал я его брата, который было открыл рот.

– Да, – насупился и Бобби. – Но вот, чего ты точно не знаешь: еще она сказала…

– …что вам даже не придется особо прятаться, потому как я влечу сюда, высунув язык до колен и хлопая глазами, словно щенок корги, которому послышалось, будто кто-то открыл банку с ветчиной?

Тут уж бедный Бобби совсем скис. Я ведь повторил сказанное им Фло даже не слово в слово – букву в букву! Эрни озадаченно хмыкнул. За минувшие сутки они узнали обо мне слишком много всякого и допускали, что у всего происходящего имеется совершенно иной подтекст, витиеватый и мне одному известный.

Они не ошибались – даже несмотря на то, что впервые за последние лет десять никакого плана у меня не было и близко! Да и зачем мне нужен был какой-то план? Меня пронизывала потрясающая эйфория от свершающегося на моих глазах чуда, неотвратимое приближение которого я почувствовал еще там, на пустыре. Во мне как будто распрямилась какая-то тайная внутренняя пружина, прежде забиравшая все мои силы на то, чтобы удерживать ее в сжатом состоянии. Настоящий я, словно гигантский удав, методично расправляющий кольца своего тела, постепенно расширял свое существование до размеров всего мною видимого и осязаемого!

Это началось, как только я услышал голос Эрни за своей спиной и понял, что все кончено. Их присутствие здесь можно было объяснить лишь одним – близнецы помирились, договорившись владеть монетой сообща. Но вот только откуда я мог знать, что Франческу они так и не нашли, потому что ее след оборвался где-то в Чарльстоне, и что украденные бриллианты и деньги уже найдены, выкопаны и возвращены их хозяину?

Еще полчаса назад я не поверил бы, что так легко с этим смирюсь. Последнюю операцию я готовил много усерднее, чем какую-либо другую. Помимо денег она была важна для меня еще и потому, что впервые осуществив настолько головоломную задумку, я почти убедил себя в том, что больше ничего ей не должен; что сделав невозможное – даже если бы она и не согласилась с этим, – я наконец смогу освободиться от нее и от чувства вины, глодавшего меня эти два года.

А причина, по которой мне удалось так легко принять мою потерю была проста: одновременно с пониманием, что меня лишили всех плодов моей победы, я также осознал, что подсказали мне об этом вовсе не интонации Эрни, а слова, что звучали непосредственно в его уме! Еще несколько секунд – и я буквально увидел сознание всех, кто находился сейчас в этой комнате!

Мысли братьев потекли сквозь меня, как два мутноватых ручейка. Парни размышляли обо всех плюсах и минусах того, чтобы застрелить девушку прямо сейчас. Меня же они собирались отвезти в какое-то заранее подготовленное место и запытать там до смерти.

Я слышал это так же ясно, как если бы они говорили вслух, но в том-то и дело – высказаться вслух они не могли, и вовсе не потому, что не хотели. Для Эрни и Бобби мы оба были уже мертвы, и ничто бы не помешало им обсудить сложившуюся ситуацию, если бы я вдруг не обнаружил в себе еще одну новую способность. Я не только знал обо всем, что они думают, но теперь еще и мог управлять их волей на расстоянии!

Одно из главных правил жульничества гласит: никогда не искушай удачу. Я сильно сомневался, что одновременно с этими новыми навыками заодно приобрел и неуязвимость от пуль, поэтому первым же делом запретил им шевелиться и разговаривать.

Как же меня забавляло, что братьям, ребятам крайне практичного склада, пока даже и в голову не приходило, что они были в моей власти со всеми своими итальянскими потрошками! Так, Бобби до сих пор полагал, что в девушку он не стреляет только потому, что не хочет обидеть своего напарника, сделав это раньше, чем Эрни. Обычно в таких случаях они подавали друг-другу тайный сигнал бровями, но какая-то пока непонятая им тайная мысль мешала ему отвести от меня глаза. Он мучительно пытался сообразить, что же это за мысль. Может быть, они с Эрни чего-то не учли? Связано ли это с легавыми, или все-таки дело было в том, как легко я позволил им застать себя врасплох?

Со вторым происходило то же самое, с той лишь разницей, что несмотря на весь богатый опыт стрельбы в спины безоружных жертв, ему впервые никак не удавалось представить себе выражение моего лица – и это ужасно его бесило!

Что касается девушки, то она уже догадалась: братья не имеют никакого отношения к полиции. Ее мысли были обрывисты и лихорадочны: «Неужели убьют? Хотя глаза у большого парня вроде… да и этого маленького они, кажется, не хотят… Тогда, может, отпустят? Пожалуйста, ну пожалуйста… а вот у второго такие злющие и колючие. Все-таки убьют? А как же мамочка? Я же так и не позвонила мамочке!»

– Милая, – словно издалека услышал я свой голос, доносившийся изо рта моей земной оболочки. – Ты права. Они не собираются оставлять тебя в живых. Но прямо сейчас тебе ничего не угрожает. Беги отсюда – но только через заднюю дверь. Беги и спрячься. Что? Позвонить в настоящую полицию? Нет, не стоит. Там у них свой человек.

Девушка недоверчиво покосилась на револьвер Бобби, нацеленный на меня.

– О, пусть это тебя не беспокоит. Правильно, парни?

И тут Бобби и Эрни, безропотно подчиняясь приказу куда более весомому, чем дурацкие прихоти их жирного босса, синхронно направили пушки друг на друга! В их глазах – а глаза Энди я мог теперь видеть, даже не оборачиваясь – застыло изумление.

– Ты свободна, солнце. Беги!

Долго уговаривать девушку не пришлось. Как только мы остались одни, я обратился к братьям:

– Ну, а с вами мне что делать?

Бобби и Эрни молчали, яростно вперившись друг в друга поверх прицелов.

– Чего молчим? Говорить-то уже можно. Делать мне с вами что, спрашиваю?

И тут парней прорвало:

– Энди, а ну опусти ствол!

– Это ты опусти свой, Бобби!

– Я кому сказал? Перестань в меня целиться!

– Сам перестань! Ты на кого руку поднял?!

– Э, нет! – вмешался я, быстро восстановив тишину. – Вы что творите, парни? Вы, кажется, забыли, что без друга и на сердце вьюга? Что сам пропадай, а товарища выручай? Ну, так послушайте одну историю.

Я подошел к Бобби, который продолжал стоять неподвижно, дико таращась на Эрни налитыми кровью глазами.

– В одной семье жили-не тужили пять братьев. Старшего звали Джузеппе, – я не без труда отогнул большой палец левой руки Бобби, которой он с бешеной силой сжимал рукоять своего «Ругера», – он считал себя главным, потому что выучился подделывать подписи на купчих, а так-то толку от него был ноль. – Я вернул палец на место. — Самый длинный, Тито, – сразу перешел я к среднему, – считался дурной овцой и любил повыпендриваться, а отдуваться приходилось всем остальным. Бегония, – настал черед безымянного, – никаким братом не был, хотя мы и зовем его так, чтобы не перегружать повествование разными щекотливыми деталями; и мечтал он лишь о том, чтобы на него поскорее надели кольцо со стеклянным бриллиантом и отвезли на Кони-Айленд покататься на карусели. Самый маленький, Альберобелло, лазал везде, куда не могли забраться остальные, и тоже ни на что другое больше не годился.

Словом, по-отдельности каждый из братьев был самым настоящим мусором; и если бы не их мать – ладонь – которая с детства твердила им об этом каждый день, все они давно бы уже шоркались по тюрьмам и надрачивали там каким-нибудь нацикам за имбирный леденец. А так они, наоборот, постоянно держались вместе, мутили мутки с заменой свинцовых труб по левым подрядам в Джерси, и дела у них шли просто зашибись!

Я достал у Бобби из нагрудного кармана шелковый платок и бережно протер физиономии четырех братьев.

– Но вот пятый брат, Владимир, – указательный я трогать не стал, чтобы уберечь голову Энди от разрывной пули из тридцать восьмого, – считал себя самым умным, вечно всем тыкал под нос своей туфтовой ксивой легаша и воображал, что случись чего, и он сам все разрулит. Как-то раз он полез резать понты перед ямайцами – а те, ясное дело, за волыны; началась мясорубка, и будьте покорны – костыли скособочить все равно пришлось всем пятерым! Отсюда мораль: вам не нужно брать пример с этих идиотов! Садитесь на автобус и валите отсюда подобру-поздорову – ты в Вайоминг, лепить куличи из бизоньего дерьма, а ты в Кабо-Верде, нырять с аквалангом – и там женитесь, но только – упаси боже! – не на Бегонии, в этой истории она ваш брат, помните?!

Мотель я покидал чуть поспешнее, чем стоило бы, учитывая мое новое, мне самому пока не вполне понятное общественное положение. Зато вряд ли кто-нибудь посмел бы сказать, что я не потрудился на славу ради того, чтобы усмирить их ожесточение и гордыню!

Народу снаружи собралась тьма тьмущая; куда больше, чем виделось мне, пока я находился внутри. Это было немного неожиданно, но одновременно и так лестно, так трогательно! Все сразу же повыскакивали из тачек и мокли под дождем, простодушно выставляя напоказ внутреннее устройство своей карманной артиллерии. Среди толпы разного лихого люда я увидел и моих добрых друзей – Луку, Энди и Сэмми. Там же был и свежеиспеченный жених на выданье Фрэнки Калло!

Два выстрела за моей спиной слились в один. Ну и пусть; ведь по большому счету это ничего уже изменить не могло! Да, все мои старания с братьями потерпели фиаско, но мне следовало как можно скорее сосредоточиться на том, что сейчас на меня глазела целая куча других парней, которым была необходима моя помощь. Смерть Бобби и Эрни была не напрасна, нет! Она показала, что для того, чтобы проторить тропинку любви к зачерствелым сердцам этих животных, я был обязан подобрать совсем другие слова, совсем другие образы:

– Внемлите, о злодеи! – провозгласил я, как и Фло тогда, вознеся руки навстречу хлеставшим мое лицо косым струям. – Я обращаюсь к вам – домушники, шантажисты, мародеры, кровосмесители, насильники, растлители, садисты, палачи! К вам, вероломные шакалы, алчно пожирающие изрыгнутую калабрийскими псами мертвечину; к вам, грязные выродки, в чьих венах течет кровь чахоточных палермских блудниц; к вам, гнусные исчадья, выблеванные немощными чреслами прокаженных бруклинских бродяг; к вам, ползучие гниды, копошащиеся в чумных нечистотах подпольных стейтен-айлендских живодерен!

Внемлите, ибо настал ваш час! Внемлите, потому что лучшие среди лучших из вас, братья Ланца, уже мертвы! Внемлите – и возрадуетесь, а возрадовавшись – падите ниц, ибо пока в Ледяной цитадели Рлим Шайкортх Великий белый червь откладывает личинки в их пустые глазницы, прóклятые старцы Каркозы шьют из их кожи похоронный саван для своего Желтого короля, а из их костей безумный правитель всех демонов Азатот точит свою флейту для приманивания юных, еще не познавших глубин подлинного ужаса ктулху – я, ваш Мессия, предсказанный пророками ста девяноста шести триллионов безвозвратно сгинувших миров, уже высосал досуха их гнилые души и тем открыл пред ними врата в жизнь вечную, блаженную; и то же самое я сделаю со всеми вами – ибо азъ есмь Тот, Кто…

И на этом месте я замолчал. Сделать мне это пришлось по целому ряду соображений. Особенно я бы выделил три из них.

Прежде всего, парни – все до последнего – уже и так давно валялись, уткнувшись носами в асфальт, и боялись шевельнуться. Они побросали пушки и хлопнулись наземь, когда я произнес «падите ниц» – однако, честно говоря, сделали они это не то, чтобы по доброй воле!

Это заставило меня крепко задуматься об одной из важнейших теологических проблем, именуемой в просторечье «вопросом о liberum arbitrium»[57]: «Если бы я действительно был „Тем, Кто И Так Далее“, – думал я, – парни охотно бы сделали то, что сделали и просто так, безо всякого принуждения. А следовательно, получалось вот что: либо я – это все-таки не Он, (пусть и неохотно – ведь к хорошему привыкаешь очень быстро – но я все же допускал это), либо я – это Он, но просто пока еще до конца освоился со своей новой ролью».

Второе соображение было чуть более эмпирическим, и следовало из первого (ну, а что не следовало, если уж на то пошло?) Я, он же Он, на самом пике своей речи внезапно начал терять контакт с умами моей — Его? — покорной аудитории (что, опять, убедительно доказывало, что Он таки не я). Меня вдруг невыносимо начало клонить в сон, причем с такой скоростью, что через несколько минут ребята должны были очухаться и перейти непосредственно к стадии практической стрельбы по неподвижной мишени – замечу, мишени, так до конца и не обретшей состояния чистого духа, иными словами, мишени, все еще состоявшей из плоти и крови! Еще проще говоря, пора было по-быстрому валить. Но куда?

Этот вопрос привел меня к третьему, и вовсе сугубо прикладному соображению: выспаться я мог только там, куда парни, очевидно знавшие о моих будущих перемещениях куда больше меня самого, ни в коем случае не стали бы ломиться. Получалось, что у меня оставался лишь один вариант:

– Кто тут за старшего? – грозно обратился я к ним.

– Я, о Всеотец! – послышался сдавленный голос.

И рядов распростертых людей на карачках выполз солидный пожилой мужчина. Мне не без труда удалось опознать в нем самого Ромео Корси по кличке «Ромео-Четвертак», служившего консильери в семье Гамбино. «Четвертаком» его звали не только из-за его легендарной скупости, но еще и потому, что он однажды приказал четвертовать Сэнди Папполардо и разослать четвертинки главам остальных четырех семей, которые все никак не могли поделить ресторан Сэнди, где подавали тогда самую вкусную риболлиту.

– Скажи-ка мне вот что: есть у тебя на примете какой-нибудь подвал?

– Подвал, Ваше Святейшество?

– Подвал.

Он приподнял голову, но не посмел взглянуть на меня.

– Не будет ли слишком большой дерзостью с моей стороны осведомиться, какой именно подвал угоден Вашему Величеству?

– Потемнее и посырее. И чтобы там было как можно больше крыс.

Я уже сам не понимал, что горожу, поэтому рассчитывал лишь на мою интуицию, которая редко меня подводила.

– Крыс, Ваше Высокопреосвященство?

– Еще раз что-нибудь за мной повторишь, сынок, пеняй на себя!

– Нижайше прошу простить меня, Ваше высочество! Позвольте только узнать, для каких целей он вам нужен, чтобы я мог подобрать именно то, что вам необходимо!

– Я собираюсь как следует там выспаться, и чтобы мне никто не мешал. Так отыщешь ты мне такой подвал?

– Отыщу, сиятельнейший милорд, конечно, отыщу! Но… могу ли я подняться на ноги, ваше превосходительство?

– Можешь.

– Подвал мы обязательно найдем, ваша светлость, не сомневаетесь. Но вот будут ли там крысы…

Я был непреклонен:

– Значит, придется наловить.

– Будет исполнено, достопочтенный! Ди Бьяджо, ко мне! Езжай в город и найди для его милости самый темный и сырой подвал, какой только сможешь там найти. Кавальоре, Сальви – возьмите парней и быстро дуйте в трущобы, поймаете там для господина десяток крыс! Одна нога здесь – другая там! Что-нибудь еще, босс?

– И притащи-ка мне сюда вашего Генерала вместе с его жирдяем-братцем.

– Сделаем, сэр!

– Да, вот еще что. Найди мальца пошустрее, пусть отвезет мои колеса в начальную точку этого маршрута, – приказал я и отдал ему свой телефон.

Это было еще одно чисто интуитивное действие, обдумать которое я уже не успевал.

– Попрошу младшего Блази с его БДСМ-парнями. Машину помыть?

– А я просил ее мыть?

– Ну, как знаешь, мужик… Эй, Блази! Захвати с собой этих двоих, отвезите тачку этого чухонца туда, откуда он только что приехал, чтобы его там не хватились. И не балуйтесь по дороге вашими секс-игрушками; а главное – держитесь как можно дальше от деревьев, бога ради! Бевилаква, ты со своими ребятами доставишь недоноска в тот подвал, что найдет Ди Бьяджо. Путь посидит там, пока боссы не приедут и не решат, что нам делать с этой поганью!

Тем временем все остальные постепенно пришли в себя, повставали, и вспомнить уже не могли, зачем минуту назад им понадобилось униженно ползать передо мной. Когда меня вели к машине, они почувствовали себя настолько раскованно, что не побоялись отвесить мне несколько крепких тумаков. Но мне уже было все равно, потому что я глубоко погрузился в сон.