Это

Глава 36 Из которой не совсем неясно, сумеют ли три вруна докопаться до истины

Каждый знает, что львов почти невозможно встретить вдали от естественной для них среды обитания – виртуальной Серенгети, спрятанной где-то в глубине всемирной паутины. Сам я не принадлежал к числу сорвиголов, готовых поставить на карту жизнь ради нескончаемого сетевого сафари, и предпочитал куда более безопасные места, где все, чего мне стоило бояться – что однажды меня зажмет в укромном местечке и вылижет с головы до пят какая-нибудь сладострастная тигрица. В результате, зная практически все о повадках двуногих представительниц кошачьей породы, я почти ничего не соображал в том, чем живут кошки четвероногие.

Но одно мне было известно доподлинно: даже если вокруг будет пастись миллион газелей, они ни за что не сведут глаз с той, которую наметили себе на обед. Лежа на полу, я мог рассмотреть каждый волосок, топорщившийся на сморщенном львином носу, но его взгляд был направлен не на меня, а фута на три выше моей головы. Вытянув руки по бокам, я осторожно перекатился налево, под кровать, и уже оттуда, находясь в относительной безопасности, увидел то, что и ожидал увидеть – мои собственные ноги, все еще повернутые носками дорогущих кроссовок Сосунка к стене.

Я перевел взгляд на льва. Его уши были прижаты к голове, кисточка хвоста напряженно подрагивала, а желтые горящие глаза следили за каждым движением Джо, предательство которого уже не казалось таким очевидным!

Да, мне стоило хотя бы попытаться предупредить его – но, как гласят старинные летописи, нередко в аналогичных ситуациях чувство товарищества у былинных героев нередко уступало место обыкновенной человеческой благодарности богам, которые так своевременно обеспечили их запасным комплектом съедобной плоти. Я устроился поудобнее и, стараясь не радоваться раньше времени тому, что моя проблема вот-вот разрешится сама собой, стал ждать.

Ждал я недолго. Зверь пригнулся еще ниже и рыкнул, дав понять Джо о своем присутствии. Сделал ли он это явно специально, как бы говоря: «Если ты даже не поймешь, отчего умер, то будет ли в этом толк?» Малыш обернулся почти так же быстро, как и я до этого. Мне даже почудилось, что лицом к стене остался стоять наш третий, совсем уже нежеланный братец – но обошлось. Лев тряхнул гривой перед прыжком; я сосредоточился, чтобы одновременно с этим успеть выскочить за дверь; но тут Джо вдруг спутал все карты нам с моим рыжим союзником. Грохнувшись на колени, он проскулил:

– О, не убивай меня, прекраснейшая из собак! Умоляю, пощади!

Это было так неожиданно, что я не поверил собственным ушам. Откуда парню могло быть известно о технике, к которой я приберегал лишь на самый крайний случай? Суть ее была вот в чем: если другого выхода не остается, то иногда сознательное преуменьшение угрозы придает заряд уверенности, которая одна только и способна помочь победить!

Техника сработала замечательно. Лев был обескуражен ничуть не меньше моего. Оскалив клыки, он рыкнул еще раз, но уже с вопросительной интонацией. Было заметно, что зверь удивлен такой фамильярностью со стороны своего нахального ланча. По всем канонам Джо следовало немедленно развить успех – и он не сплоховал: радостно повизгивая и быстро перебирая ногами и руками, он с высунутым языком бросился прямо навстречу чудищу!

Мало того. Я все еще не мог поверить в происходящее, но готов был поклясться здоровьем всех своих матерей – реальных и тех, которых я долго вынашивал прежде, чем родить: Джо не только не остановился, когда подбежал к кровожадной зверюге вплотную, но даже попытался лизнуть ее в нос! Номер был исполнен настолько вдохновенно, что льву просто ничего другого не оставалось, как испуганно попятиться назад!

«Чтоб меня…», – решил я, изумленный.

На время внеся сумятицу в строевые порядки противника своей резкой контратакой, Джо больше не стал испытывать судьбу. Вскочив на ноги, он бросился к двери. Льву понадобилось всего мгновенье, чтобы прийти в себя, но когда он ринулся вдогонку, было уже поздно. Малыш выбежал за порог и захлопнул дверь. Весь дом вздрогнул от удара огромного тела о тяжелое деревянное полотно и последовавшего за ним раскатистого рева оболваненного царя зоопарков.

Пока зверь вымещал свое разочарование на двери, я пытался сообразить, как же быть мне. Окно, мой единственный путь к спасению, находилось слишком высоко от земли. К тому же я все еще не знал, как работает этот фокус с дублем.

«А вдруг он меня просто не заметит?» – подумал я.

Как оказалось, слишком громко. Лев обернулся, и наши взгляды встретились.

«Смешно даже упоминать о таких пустяках, как эти несчастные тридцать футов!» – безо всяких пауз продолжил я цепь своих рассуждений, вскакивая на ноги. Кровать опрокинулась, загородив хищнику обзор. Это дало мне лишнюю секунду на то, чтобы в три прыжка преодолеть расстояние до окна. Оттолкнувшись на последнем шаге от пола, я взлетел, и повторив увековеченный маркетологами пируэт ушедшего на покой баскетбольного гения, врезался в оконную раму.

«Умели же наши липовые предки делать настоящие, хрупкие стекла», – с благодарностью думал я, приближаясь к земле, ярко освещенной только что взошедшей луной. Мне повезло, и я чудом избежал падения в терновый куст, высаженный прямо под окном скотиной-садовником. Осталось только сделать быстрый кувырок через голову, чтобы не попасть под дождь из осколков и кусков деревянной рамы.

– Браво! – услышал я за спиной восхищенный возглас поверенного. Сопровождался он издевательскими аплодисментами.

«Погоди, будет тебе «браво», – подумал я, но сперва посмотрел вверх, где в разбитом оконном проеме уже торчала озадаченная львиная морда. Мы снова обменялись взглядами – в моем сквозила победная снисходительность, в его – восхищение моей способностью парить по воздуху вместе с грифами и аистами. Только после этого я повернул голову туда, откуда доносились хлопки. Поверенный, успевший сменить свой костюм на что-то темное и облегающее, сидел на капоте моей машины и резвился вовсю. Рядом стоял отец О'Брайен. Его полные губы были недовольно поджаты.

«А теперь ваша очередь, голубчики», – подумал я, молча обошел их и, пошарив под задним диваном, извлек папку и нож, которые сунул во внутренний карман куртки, где лежали письмо и завещание. Затем я достал пистолет и передернул затвор. Пусть этот фокус и рассчитан на самую невзыскательную публику, но громкий звук, с каким патрон досылается в патронник, а курок занимает боевое положение, способен создать нужный настрой даже у профи экстракласса.

– Браво! – повторил поверенный и обратился к своему спутнику: – Что я тебе всегда говорил, Луциус? Моя школа!

– Вижу. Твой парень отлично выучился все крушить. А зачем ему оружие? Уж не собирается ли он…

– Именно так, святой отец, – ответил я. – Я собираюсь немного по вам, господа, пострелять; и намерен продолжать этим заниматься до тех пор, пока не дождусь внятных объяснений. Выбирайте, кто из нас троих начнет первым.

Услышав это, священник скуксился еще больше, а поверенный согнулся от хохота.

– Советую тебе взять пример с твоего суеверного дружка, – процедил я, держа «Беретту» у бедра, – или ты вправду думаешь, что это смешно?

– Он ведь и в самом деле не шутит, Кэл, – заметил священник.

Его голос был исполнен такой неподдельной грусти о муках Спасителя, утративших из-за моего отвратительного поведения всякий смысл, что я чуть было не отбросил пистолет подальше, аки язвящую гадину. Но удержался. Возможно потому, что куда более занимательным мне показалось это его «Кэл». Я помнил не меньше двух десятков имен, которыми поверенный непринужденно пользовался в повседневном обиходе, но «Кэл» прозвучало так, будто он не расставался с ним с самого рождения.

– Видимо, деревенский воздух слишком тормозит ваш мыслительный процесс, отче. Если вы задумали потратить оставшиеся вам секунды на то, чтобы оплакать мою загубленную карму, то будем считать, что мы не договорились, – сказал я и поднял «Беретту».

– Хорошо, хорошо, – торопливо проговорил поверенный, которому не нужно было напоминать о его же собственных словах: «Старайся не блефовать, если не готов подкрепить свой блеф действием». – Пойдем в дом, там я все тебе объясню.

– И как тебе только в голову могло прийти, что я снова полезу в этот ваш методистский бестиарий?

– Ди, поверь: тебе ничего не грозит, пока ты с нами.

– Что ж… В таком случае после вас, джентльмены, – ответил я и галантно отвел ствол в сторону.

Первым на крыльцо поднялся поверенный и, потянув за львиную голову, открыл тяжелую дверь, которую кто-то успел отпереть изнутри (замочной скважины я там не заметил). Пройдя сквозь пустой холл, где не было ничего, кроме деревянной лестницы, ведущей наверх, к колоколу, старого захламленного шкафа и маленькой двери, вдруг показавшейся мне странно, даже пугающе знакомой, мы оказались в гостиной. Ее можно было бы назвать изысканно обставленной, если бы не эти запыленные витражи, изображающие библейские живодерства. Старики расположились на белых замшевых креслах, а я сел на диван напротив, положив пистолет на колени.

– Так и что ты там хотел узнать? – покровительственно спросил поверенный.

– Для начала смени тон. И перестань юлить – ты отлично знаешь, что меня интересует. Правда, все это было до этой истории со львом, так что рекомендую быть осторожнее вдвойне.

– Каким львом? – поверенный выглядел искренне удивленным.

Моя рука дернулась к «Беретте».

– Предупреждаю в последний…

– Ладно, ладно, – поспешил исправиться поверенный. – Лев так лев. – Он обменялся взглядом со священником, и тот в ответ едва заметно пожал плечами. – Насколько я понимаю, у тебя возникли проблема с твоим персонажем? И еще что-то насчет Лидии?

– Если словом «проблема» ты описываешь ситуацию, когда мой персонаж, как взбесившаяся лошадь – причем совершенно самостоятельно – мечется по этому дому, спасаясь от дикого льва, а вашу Лидию не отличить от моей жены по имени Флоренс, с которой я два года назад развелся, утопив ее мертвое тело под мостом Трайнборо – тогда да, у меня с этим проблема! Гигантская, мать ее, проблема!

Поверенный и священник снова переглянулись. На их лицах было написано то же самое выражение, что характерно для старожилов Бриджпорта, когда им случается объяснять парню, вооруженному самурайским мечом, как незаметно пройти в покои сёгуна, минуя дворцовую стражу.

– Так, Ди, давай по порядку. Начнем с главного: еще в моем офисе я обратил внимание, что твой герой ведет себя так, будто на самом деле думает, что он племянник моей клиентки. Можешь ты это нам как-то объяснить?

– Ты же сам просил добиться полной достоверности, разве нет? Да, он был неплох, но и только.

– Прошу заметить, он у тебя был не просто «неплох». Он был совершенно великолепен!

– К черту и мои, и его таланты. Лучше сразу выкладывай – почему мы с ним разделились?

– Да пойми же ты: в этой достоверности и есть вся загвоздка! Мне за всю мою жизнь еще ни разу не доводилось видеть, чтобы было сыграно настолько правдоподобно! А ведь мальчик-то, между нами, умом явно не…

– От меня-то ты теперь чего хочешь?

– Я хочу, чтобы ты вспомнил: какие конкретно ты давал ему инструкции? Когда ты их ему давал? Где проходили тренировки? Как он вел себя в процессе? Проверки ему устраивал? Прошел он их? Мне нужен максимально подробный ответ.

– Я ведь тебе говорил – времени у меня на него нет, и не предвидится. Поэтому…

– Погоди-ка. Я с ума схожу, или ты пытаешься мне сказать, что совсем не тренировал его?

– Не просто пытаюсь – я так и…

– Нет, лучше молчи! Ни звука больше!

Поверенный взъерошил свою седую гриву, наклонился вперед и, растопырив свои узловатые старческие пальцы, медленно проговорил:

– Хорошенько подумай еще раз, прежде чем ответить: когда ты впервые доверил мальчонке орудовать твоими, извиняюсь, членами?

– Тут и думать нечего. Сегодня утром.

Поверенный застыл, в ужасе ловя ртом воздух.

– Сегодня… ут… Боже мой, боже мой… как…

Я ждал. Что бы старик не делал, он всегда преследовал какую-то определенную цель. Его беспомощно разинутый слюнявый рот бесил меня сейчас только потому, что так оно и было предусмотрено его сценарием.

– Последний вопрос. Заклинаю тебя всем, что нас с тобою когда-то связывало, – просипел он наконец, – прошу, убеди меня, что я не выжил из ума, и ты хотя бы не работал с ним в те часы, когда я просил – да не просто просил! – умолял его не трогать?

– Ну а когда бы еще мне…

– Господи, ну за что ты проклял меня?! – возопил он. – А я ведь подозревал… Еще когда ты сегодня заявился ко мне, весь разодетый, как цирковая мартышка, вот так сразу же и подумал… Напомни-ка мне, Лу – что я сказал тебе в кабинете?

– Кэл, а нельзя ли как-нибудь без меня? – пробурчал священник недовольно.

– Нет, Лу. Боюсь, что без тебя никак.

– Ну хорошо… Когда парень ушел, ты сказал мне: «Вот что получается, Луциус, если по ночам щекотать под одеяльцем своего крошечного аватарчика!»

Услыхав это, поверенный моментально сбросил маску старого склеротика и зашелся громовым хохотом. Лицо священника, наоборот, перекосилось так, будто все это доставляло ему невыносимые страдания.

Пока паскудный старикашка веселился, я молча терпел. На его месте всякий, кто хорошо знал меня, трижды бы подумал над своей следующей фразой. Но поверенному, знавшему меня лучше всех, вдруг начисто отказало чувство самосохранения. Отсмеявшись, он обратился ко мне каким-то совсем уж развязным тоном:

– Милый мой, ну неужели ты и вправду так туп? Я ведь, если помнишь, не меньше тысячи раз просил тебя…

– Да, – как можно спокойнее ответил я, – просил. Но каждый раз отказывался говорить, почему. А где, скажи, мне было взять на него столько времени?

– Сколько времени? Чем, интересно, ты был таким важным занят?

– Занят я был тем, чему ты сам же меня и научил. А еще позволь напомнить, что уже тогда в Нью-Йорке чуть ли не любой, кто знал, где у пера острый конец, мечтал вспороть мне брюхо.

– А я тебе хочу напомнить – хотя сейчас и поздно уже – что я никогда не понимал, какого вообще черта тебе…

– Не понимал? Ну так я освежу твою память, – и я швырнул ему на колени смятую папку, где лежало собственноручно заверенное им признание в предумышленном убийстве Тициано Дзамбони по прозвищу «Дистрофик».

В стародавние времена, когда поверенный еще не был поверенным, а был просто юным и безрассудным хулиганом, изящные завитушки его подписи на девственно чистом листе бумаги, который под самым незначительным предлогом подсунул ему близкий друг Сильвио Блази, выглядели невинно и трогательно. Друг этот сам же потом все и испортил, добавив выше машинописный текст с малоаппетитными подробностями сожжения мертвой туши весом в два центнера. Поверенный надел очки, раскрыл папку и, пробежав глазами текст, недоуменно спросил:

– И зачем я на это смотрю?

Раздался выстрел. Пуля, срезав клок седых волос, попала в спинку кресла, подняв облачко пыли. Мой старый учитель изумленно заморгал. Священник, который был поражен еще больше, с трудом прочистил горло и спросил:

– Боже мой, сынок, да что же ты такое творишь?

Не обращая на него внимания и не спуская прямого взгляда с поверенного, я проговорил:

– Ты можешь обзывать меня тупицей при посторонних; можешь натравливать на меня диких животных и развлекаться моими прыжками из окон; я даже готов простить тебя за то, что все мое детство ты каждый день заставлял меня выделывать такое, от чего поседел бы сам гребанный Джо Роган[49] – но только не делай вид, что позабыл свое собственное имя. Во мне может нарушиться тот самый баланс энергий, о котором ты так обожал трепать, и тогда в этой комнате нарушится баланс патронов и пустых гильз.

Поверенный уже и сам понял, что перегнул. Подняв обе ладони вверх, он заговорил, очень осторожно подбирая каждое слово:

– Ладно. Прости, что так долго морочил тебе голову. Ты совершенно прав. Я действительно отказывался называть тебе причины, по которым ты не должен был делать того, что-таки сделал.

Смиренно потупившись, он продолжал:

– Напротив, я всегда старался делать так, чтобы опыт, который ты получал, не мог быть интерпретирован тобою каким-то сугубо конкретным образом…

Он снял очки и, близоруко щурясь, покачал головой.

– Я сейчас скажу тебе одну вещь, которая покажется тебе невероятной – по крайней мере, мне она такой кажется! Уж не знаю как, но со временем ты сам облек свое понимание – увы, чаще всего ошибочное! – в слова, которые почему-то приписал мне. Фактически же все твое обучение сводилось к тому, что я подводил тебя к определенному выбору, предоставляя тебе затем полную свободу действий. Эта свобода подразумевала и твое право делать все выводы самостоятельно… Надеюсь, ты следишь за мыслью?

Он притих и уставился на меня, не мигая. В ответ я повел дулом «Беретты», давая знать, что он может надеяться на все что угодно. Хмыкнув, поверенный продолжил:

– Однако в особых случаях мне приходилось прибегать к прямому запрету. Спрашиваешь, что это были за случаи? (Я ничего не спрашивал). Отвечу: я останавливал тебя, когда последствия твоих опрометчивых действий могли стать непоправимыми для всех нас. И вот ведь какая штука – именно с последствиями такого рода нам и приходится сейчас иметь дело. Я доступно излагаю?

Пока я раздумывал, стоит ли спросить его, кого именно он подразумевает под «всеми нами», он сканировал мое непроницаемое лицо в поисках признаков понимания. Не обнаружив их, поверенный тяжело вздохнул.

– А теперь, если ты не против, я все-таки объясню тебе, как твои постельные эксперименты со своим персонажем могли привести к таким, скажем прямо, дерьмовым результатам. Хорошо?

Я сделал знак, что, мол, да, времени у меня вагон, и отчего бы еще немного не послушать его досужее кудахтанье?

– Так вот: не важно, правоверный ли ты христианин или искушаемый Сатаною грешник, да вот только ночью ты привык спать. А что обычно происходит, когда ты спишь? Правильно – тебе снятся сны. И когда они тебе снятся, то ты, как правило, уверен, что все это происходит на самом деле, не так ли? Но почему-то лишь немногие из своих снов ты запоминаешь. Почему? Несложно догадаться, что наш ум способен запомнить только те сны, у которых имеется не просто связный – очевидный сюжет. И даже если…

– Менсплейнить[50] будешь герлскаутам. Ты пытаешься сказать, что поскольку до сегодняшнего утра малыш ни разу самостоятельно не покидал моей спальни, то впервые оказавшись в реальном мире и в реальном теле он мгновенно забыл о четырех годах нашего с ним ночного общения, как забывают самый обычный сон?

– Да, это, и еще…

– …и что из двух якобы приснившихся ему сюжетных линий он запомнил самую «очевидную» – ту, где он на самом деле племянник старой карги – но забыл и меня, и мои инструкции о том, что все это только роль, которую он должен будет сыграть; что только для этого он и был выдуман мною, и…

– …и теперь он шляется по сцене, думая, что это такая очень маленькая Дания, тычет массовке в глаза своей бутафорской шпагой и доводит всех до белого каления своими вычурными готическими парадоксами! – провизжал поверенный и зашелся упоительным хохотом.

Пока продолжался этот диалог, я иногда поглядывал на священника, чья физиономия с каждым произнесенным нами словом кривилась все сильнее и под конец стала напоминать ту несчастную половинку лимона, что оставили гнить на солнце, забыв покрыть брендированным солнцезащитным кремом. Чувствовалось, что шлюзы долго не выдержат, и на нас хлынут свежие струи долгожданной правды. Предчувствия мои оказались обоснованы:

– Довольно, Кэл! Довольно! Я так больше не могу, – простонал он. – Если ты прямо сейчас не расскажешь ему все, как было, клянусь тебе, я сделаю это…

Смех поверенного резко оборвался.

– Не лезь, куда тебя не просят, Лу, – попытался он грубо вразумить своего товарища.

– Нет уж, Кэл! Я и так слишком долго терпел все это! Вспомни, сколько раз ты уверял нас, что справишься? Но Джул умерла, так и не дождавшись, когда… Короче: или ты сам…

Признаться, меня всегда восхищала скорость, с которой поверенный умел принимать самые трудные решения. Поэтому мне совсем не показалось подозрительным, когда он вытянул ноги, откинулся назад и с безразличием проговорил:

– Вперед, Лу. Он весь твой.