Это

Глава 49 В которой сын станет отцом сына своего отца

– Видишь ли, – неторопливо продолжил он, сразу же развеяв мои последние сомнения в том, что и его истерика, и его смирение, и даже его забота о тех, кому там, внизу, приходилось сейчас жарковато, были всего лишь очередным подлым притворством, – видишь ли, я, в отличие от твоего отца, с самого начала подозревал, что никакой он тебе не отец, а появление в доме последней Лисы мы каким-то необычайным образом проморгали.

Но требовалось проделать еще массу кропотливой работы, чтобы окончательно соединить разрозненные кусочки головоломки. Предстояло ответить на несколько очень непростых вопросов. Первый, и как не странно, самый легкий, касался самого проклятия, или, как мы привыкли называть его в нашей семье, Правила Лисы.

Так вот: когда я впервые услышал о Правиле, то сначала, так же, как и тебе, мне оно показалось абсурдным. «Если каждый двойник выдумывает новый мир заново, – рассуждал я, – что мешало любому их них выдумать и семью Стоунов, и историю про реку, заключенную под землю, и самих Лис вместе с их правилами? Не значит ли это, что Правило само же себя и опровергает?

– Курица и яйцо?

– Курица и яйцо. Наши сомнения быстро развеяла Опаловая Лиса, ваша с Джо «тетя»: «Хотя суть Правила предельно абстрактна, – говорила она, – и выходит далеко за грань ваших ничтожных представлений о причинности, все же попробуйте уяснить, что на этом уровне выстраивания сюжета привычная вам последовательность причин и следствий легко может быть нарушена без какого бы то ни было ущерба для результата.

Диего, выдуманный рожденным в семье Стоунов Джо, придумает затем всё и всех, включая семью Стоунов и самого Джо – и в этом нет никакого противоречия. Вам также придется смириться и с тем, что Правило существовало задолго до возникновения любых историй, с ним связанных. Оно просто есть, и заново формулирует само себя устами очередного двойника, используя для этого тот сюжет, который будут способны понять существа, населяющие выдуманный им мир».

На мой личный взгляд уже одно то, что мы с твоим наставником сразу сумели понять это объяснение и без колебаний согласились с ним, свидетельствует о его истинности. Однако именно эта легкость в итоге и сыграла против нас, когда вас вдруг стало двое!

Начать с того, что произошло сразу два серьезных нарушения Правила, вне зависимости от того, кого следовало считать его непосредственным автором: во-первых, все должно было начаться с появления в доме новой Лисы, а ее никто из нас тогда в глаза не видел; во-вторых, однажды пятнадцать лет назад ты просто возник прямо в той же комнате, где жил Джо – причем одет ты был в точности также, как он. Придерживаясь твоего инсектопоклоннического тренда, я бы сказал, что вы были неотличимы, как две хорошенькие сероглазые гусенички!

Мы сразу же кинулись к Опаловой Лисе несмотря на то, что прежде она никогда и ни в чем нам особенно не помогала. «Вы должны разобраться сами, иначе зачем все это?» – ответила она и на этот раз, хотя обстоятельства представлялись нам исключительными – мы уже никак не успевали подготовить Джо.

Нам осталось только дожидаться, когда истекут последние отпущенные нам и нашему миру сорок восемь часов. Помнится, в тот день я заперся в своей церкви и впервые по-настоящему распробовал красное вино для причастия, многолетние запасы которого очень быстро… Впрочем, это к делу также не относится.

Когда время вышло, но ни я, ни поверенный, ни наследник не исчезли, мы согласились, что твое внезапное появление могло быть связано с присутствием в доме Опаловой Лисы. Также мы не знали наверняка, изменился ли мир, поэтому стали думать о подготовке наследника к объединению с двойником, приняв за рабочий вариант, что Правило сработало лишь частично из-за того, что новая Лиса так и не объявилась. В тех обстоятельствах это было лучшее, что мы могли и что мы должны были сделать.

Но тут возникла еще одна сложность. Нам так и не удалось выяснить, кто из вас есть кто! И ты, и он каким -то образом знали о Правиле, но упорно требовали называть себя Диего, именем придуманного Джо персонажа — капитана пиратской шхуны, которую он получил от нас в подарок в глубоком детстве. Никто из вас не хотел признаваться, что Джо – это он. «Потому что Джо – имя труса!» – твердили вы в один голос, и переубедить вас было невозможно.

Тогда-то мы и решили сначала вас окончательно разделить, а уже потом заняться выяснениями. Поверенный, который когда-то много путешествовал, спасаясь от своих друзей из прежней жизни, уехал, прихватив тебя с собой, а я остался здесь и взял на себя заботу о втором мальчике.

Спустя полгода молчания от моего товарища наконец начали приходить письма. Хотя он и признавал, что твоя амнезия, очевидно, не была притворной, он все же был твердо уверен, что именно ты и есть Джо, его сын. Поверенный считал, что для создания нового мира требуется недюжинное воображение, которое, по его словам, у тебя напрочь отсутствовало. В это же самое время я, внимательно наблюдая за оставшимся на мое попечение мальчишкой, точно так же уверился, что настоящий Джо – это он. Ну да, в отличие от тебя второй кандидат на роль Создателя был в избытке наделен замечательно богатой фантазией, зато он-то как раз многое помнил из своей прежней жизни, а главное – почти сразу после вашего отъезда он сам вдруг легко согласился с тем, чтобы мы называли его именем Джо!

Моя вина, что я не сумел переубедить моего товарища. Родителям вообще свойственно пренебрегать способностями своих отпрысков, однако я считал, что он с этим сильно перегибает. Возможно, сказывалась ревность предыдущего демиурга к своему приемнику, но какая теперь разница? В итоге мы ошибочно признали тебя Джо, хоть и решили оставить тебе имя Диего, чтобы не травмировать лишний раз. Твою подготовку было решено продолжить.

Настоящего же Джо, которого мы тогда сочли Диего, но которого во-избежание путаницы нам пришлось называть Джо, я передал на попечение моих питтсбургских собратьев во Христе. Правило, которого мы продолжали придерживаться неукоснительно, требовало держать малыша-демиурга как можно дальше от всех нас, пока наследник не будет готов к объединению. Осторожность эта показалась нам тогда более, чем уместной. Создателю в минуту раздражения достаточно было легкого щелчка пальцев, чтобы кого-нибудь из нас не стало, а после этого жизни всех остальных людей на этой планете уж точно не стоили бы и ломанного гроша!

Поэтому вообрази, что мы пережили, когда Джо бесследно исчез из школы, и даже после многих лет упорного поиска мы так и не смогли его найти! А исчез он через несколько часов после того, как в двери нашего дома постучалась поразительно красивая девочка лет десяти-двенадцати и, назвав себя Черной Лисой, заявила, что она здесь для того, чтобы исполнилось старинное проклятие.

Так Лис стало две, а часы судного дня вновь оказались запущены. Зато теперь у нас, как мы думали, имелось огромное преимущество – мы точно знали, какого именно персонажа тебе надо будет придумать. Им должен был стать маленький художник, лоботряс и разгильдяй по имени Джо, которого в детстве отдали в католическую школу…

Сказав это, священник устало замолчал. Я выждал еще немного, но ничего больше так не услышал.

– И это все, что ты собирался сказать? – спросил я его, дрожа от гнева.

– Неужели этого недостаточно? Моего смиренного признания, что отныне вся Вселенная принадлежит тебе одному? Что, придумав того, кто до этого придумал тебя, ты навсегда обессмыслил все эти «до» и «после» и стал первым действительно самопорожденным существом? И, весьма вероятно, стал первым, кто на самом деле достиг бессмертия во плоти?

Эти слова заставили меня задуматься, и я совсем забыл про астероид размером с пол-Делавера, промчавшийся мимо нас в сторону юга. Отдалённый грохот заставил меня встрепенуться.

– Майами? – рассеянно спросил священник.

– Ага, – так же рассеяно ответил я.

– Невелика потеря. Крокодилов-то их жрать никто не заставлял, верно? – И он сообщнически мне подмигнул.

– Верно. Сами допрыгались, – ответил я, обескураженный его новым подходом. – Ладно, оставим пока бессмертие в покое. Напоминаю, что ты собирался ответить на два вопроса: «как» и «зачем». И не вздумай мне опять рассказывать, кому этот мир принадлежит. Учитывая, что я сам создал реальность – от Альфы до Омеги – мне ли не знать, чей он?

– Он твой. Это больше не обсуждается. Ты все же должен простить меня. Так бывает, когда много лет бьешься над неразрешимой загадкой, а находя ответ, вдруг понимаешь, что он всегда был под самым твоим носом! Произошло это несколько минут назад, в тот самый момент, когда, описывая сотворенный тобою мир, ты назвал его «совершенным».

Конечно, сам по себе тезис о совершенстве мира далеко не нов. Приметишь зимой парня в стоптанных сандалиях, ступающего по глубокому снегу, яко посуху – прячься, беги, пока он не замучил тебя до смерти своей напыщенной болтовней про подобные штуки! Но ведь ты-то точно не один их этих. Ты, как и твой наставник, никогда не делал и не говорил чего-то просто так, без цели явной или тайной. Следовательно, в твоих словах непременно должна была скрываться некая уловка. И скажу безо всякой бравады: я сразу понял, что это она и есть, когда ты как бы невзначай упомянул о своем притворном разочаровании тем, как ведут себя люди.

Почему притворном? Да потому, что, будучи неотъемлемой частью твоего совершенного мира, они никак не могут вести себя иначе, как в соответствии с твоим же собственным совершенным замыслом, правильно?

Он горделиво приосанился, будто высказал нечто несусветно умное.

– Ты и сам прекрасно знаешь: мы, богословы, лишь тем и заняты, что ищем ответа на эту загадку. И уж тем более не вижу никакого смысла объяснять, почему никто из нас никогда особо и не пытается выгораживать тебя одними только россказнями о неисповедимости твоих путей. Зачем еще бы нам приплетать сюда Сатану, о котором в «Бытии» не сказано ни слова?

– Холокост…

– …холокост, судебное преследование за фэтшейминг… Что-то ужасное, причем ужасное настолько, что уже никак не оправдаешь «испытаниями, данными свыше». Мне уже стало казаться, что мы исчерпали все возможные объяснения всему этому, но так я думал лишь до сегодняшнего дня, пока ты сам не обмолвился, что это совершенство — абсолютно. Мои подозрения, что мы действительно имеем дело с совершенством in summa incarnatione[59] окрепли после того, как ты сказал, что я уже получил ответы на все мыслимые вопросы. Окончательно же они подтвердились, когда ты упомянул про «престол небесный».

В итоге, собрав все факты воедино, я эти ответы нашел. Твой тезис об абсолютном совершенстве мира объяснил мне, как именно он был создан, а якобы случайное несоответствие мне глаза на то, зачем ты так долго и так изобретательно скрывал свою роль в его создании! Как раз те самые «как» и «зачем».

Священник замолчал и прислушался. Судя по тронувшей его полные губы ухмылке, ему показалось, что установившаяся внизу непроницаемая тишина возникла благодаря его краснобайству. Поймав наконец мой взгляд, он обернулся – да так и застыл, не в силах отвести глаз от картины, за которой я, слушая вполуха его разглагольствования, уже некоторое время украдкой наблюдал.

Это была лестница, постепенно уплотнявшаяся в пространстве из некоего подобия очень подвижной, искрящейся разноцветной пыли. Присмотревшись, я понял, что пыль эта состояла из мириад бабочек, которые как будто повиновались какой-то особой команде, прозвучавшей задолго до их рождения. Каждая их них перемещалась по строго заданной траектории, и каждая преломляла свой собственный крохотный лучик солнца, которое только что оказалось в идеально просчитанной для этой цели точке. Я также подметил кое-что еще более удивительное: изображение лестницы ни в коем случае не сформировалось бы без второго важного источника света – света от пожаров, которые, как выяснилось, были зажжены специально для этого!

Однако, несмотря на мое неявное участие в создании этой лестницы, мне все никак не удавалось оценить ни ее истинных размеров, ни крутизны ее ступеней. Зато, когда я наконец смог поднять голову, не опасаясь привлечь внимание моего собеседника – а мне вдруг стало ясно, что с самого начала нашего разговора его главной и единственной задачей было любыми средствами помешать мне подняться по ней – то увидел, что вела она на крутую гору из мраморно-белоснежных, чуть подсвеченных лазурью облаков, служивших опорой для золотого трона, отсюда уже почти…

– Надо же. А я все надеялся, что престол – просто фигура речи, – снова услышал я раскатистый бас священника.

Я опустил глаза и невольно сделал шаг назад. Эти слова были произнесены уже не священником, а одним из двух гигантских изваяний львов, сидевших по обеим сторонам у подножья лестницы.

– Сколько раз можно повторять, Луциус. Он буквален во всем! – со знакомыми до боли интонациями прорычал второй лев.