Это

Глава 34 В которой в Червяке образуется дыра, пока он буровит две другие

Слухи о новой подружке «Червяка» Майки Сперанца распространились столь же стремительно, как позапрошлогодний пожар на складе кокаина, конфискованного у Бенни Помпео по кличке «Бенни Зажигалка». Говорили, что это красотка, каких поискать, и что познакомились они в Сан-Диего, где она танцевала стриптиз. Мне долго не удавалось взять в толк, откуда взялся весь этот ажиотаж. Я знал только одного парня, обделенного ласками подружек-стриптизерш из Сан-Диего, но у того хоть имелась уважительная причина – его однажды по ошибке растворили в щелочи.

Возможно, Червяку на этот раз попалось нечто действительно особенное. Но если так, то зачем тогда она танцевала стриптиз? И почему в Сан-Диего? А главное – на кой черт ей сдался Червяк?

Все эти вопросы требовали незамедлительных ответов. Тут не было ничего, кроме голого расчета: мы больше не могли себе позволить тратиться на собственных потаскух, зная, что нас обставил какой-то Майки Сперанца!

И вот казалось бы: чего проще? Даже в Нью-Йорке не набралось бы и десятка мест, куда этот тщеславный хорек мог отвести такую горячую крошку и не прослыть дешевкой. Однако, к полному нашему замешательству, что бы мы не делали, нам все никак не удавалось их поймать. «Были минуту назад»; «Вы с ними в дверях разминулись»; «Да вон же они сид… нет, похоже только что ушли».

Все, кто ее видели, вспоминали о ней с легкой оторопью – и это только раззадоривало парней. Поскольку мои друзья со своей романской непоследовательностью одновременно тяготели к мистицизму и тривиальным решениям, им не пришло в голову ничего более оригинального, чем выезжать на место чуть раньше ими же запланированного времени, проводя в прихожей перед зеркалом десять минут вместо своего обычного получаса – и все равно без толку!

Что касается меня, то несмотря на четкое указание поверенного «стараться даже полный маразм сделать тренировкой», поначалу эта игра не пришлась мне по вкусу. Относиться к ней с азартом я начал только после того, как серия наших неудач растянулась на добрых полгода. Мне пришлось согласиться, что мы имели дело с чем-то действительно необычным. Необычная ситуация обязывала применить один подход, который поверенный описывал так:

«Хочешь поймать форель – не ищи в ее поведении логики. Логика – недуг, присущий не рыбам, но рыбакам».

И я принялся бессистемно кружить по городу, делая то, чему меня учил мой наставник – подмечал все случайности и странные совпадения. Однажды часа в два ночи я на своем «Эскалейде» стоял на светофоре в районе Пятьдесят восьмой. Слева от меня остановился открытый ярко-желтый «Ламбо». Сидевший за рулем пуэрторикашка с устрашающе-гламурной росписью на лице нагло зыркнул на меня, и оскалив свою поганую пасть показал мне синий, раздвоенный почти до середины язык.

Это было чертовски кстати, потому что в тот день меня все как-то особенно раздражало. Я уже собирался выйти из машины и осведомиться у этой двуязычной жертвы домыслов о манхэттенском хлебосольстве, не могу ли быть чем-нибудь ему полезен, но тут мое внимание привлек болтавшийся на его зеркале заднего вида маленький деревянный el diablo. Мне показалось, что его крохотный трезубец вместо дуги рисовал четкую прямую, указывающую на толпу рядом с ультрамодным ночным клубом на другой стороне улицы. Я посмотрел туда – и заметил вечно усталую спину Майки, а рядом с ним – стройную рыжеволосую девушку в коротком зеленом платье.

Ее нельзя было назвать очень высокой, но благодаря осанке профессиональной танцовщицы она казалась выше своего спутника. Проходя мимо вышибалы, она явно нарочно толкнула его бедром. Растерянное выражение мускулистого лица окончательно убедило меня, что все наши усилия того стоили. Две с половиной секунды спустя мой «Кадди» уже стоял прямо напротив входа, перекрывая половину Парк Авеню. Крепыш не успел принять оборонительную стойку, и я, бросив парковщику ключ, вошел в переполненный клуб.

Парочка маячила в мареве от разгоряченных тел шагах в десяти от меня, но тут случилась вторая странность за эту богатую событиями ночь: я отвлекся, чтобы пощекотать за ушком знакомую официантку, а когда поднял глаза, то понял, что упустил их.

Раздосадованный, я стал кружить по многоуровневому залу, отодвигая со своего пути любителей ночных увеселений, но ни Червяка, ни его рыжей милашки найти так и не сумел.

«Признай поражение – и победишь», – так изящно поверенный описывал одну редкую тактику, суть которой заключалась в том, чтобы просто-напросто перестать заниматься какой-нибудь бессмысленной гадостью. Я остановился прямо посредине танцпола, чтобы наметить себе путь к выходу между извивающимися демоницами (мне до сих пор не удалось избавиться от привычки все тщательно планировать) – и вдруг увидел ее. Ни на кого не глядя, она в одиночестве стояла прямо передо мною, плавно покачиваясь в такт музыке. Эта детка была не просто хороша, нет. Она была поразительно, безоговорочно прекрасна!

Только год спустя я, умелец докапываться до истинной подноготной любых своих суждений, сумел понять, что хотя каждая ее черта и по-отдельности, и все вместе казались чуть ли не до скуки безупречными, но по-настоящему потрясающей ее делало то, насколько свободно в ней сочетались абсолютно несочетаемые вещи. Так, например, она, несомненно, обладала какой-то невероятно дикой, шокирующей порочностью. В этой порочности не было ничего аффектированного или показного – уже одно это отличало рыжую бесовку от ее товарок-стриптизерш. И вместе с тем, с ее красивой мордашки не сходило столь же непритворное выражение ангельской кротости и обворожительного целомудрия! Оно казалось мне одинаково наивным и искушённым, покорным и надменным, сочувствующим и ироничным, проникновенным и отчужденным.

Несмотря на внешнюю хрупкость, ее изумительно пропорциональное тело было наполнено силой, которая делала ее то безудержно агрессивной, то эйфорически податливой и мягкой. Эта сила не мешала ей необыкновенно легко держаться на ногах. Вдобавок, когда Фло сама того хотела, она вдруг становилась дурашливой и взбалмошной. В такие моменты она словно была готова вспорхнуть на самую высокую и тонкую ветку какого-нибудь дерева и остаться там, корча мне сверху уморительные рожицы.

Только после расставания с ней я осознал, что именно заставляло меня раньше искать новых любовных приключений: из-за отсутствия подобной легкости в остальных моих цыпочках отношения с ними быстро начинали тяготить меня и навевали тоскливые мысли об изгаженном собачьей шерстью диване, ораве язвительной мелкоты и воскресных набегах на базары с халявной пиццей.

Но все это было впереди, а прямо сейчас она стояла напротив, плавно покачивая бедрами, и все самое желанное в этом волшебном мире перестало для меня хоть что-нибудь значить! Когда она впервые взглянула мне в глаза, я понял, что пропал окончательно. «Я тебя выбрала», – вот что сказал мне ее взгляд, сразу же развеяв иллюзию свободы моего собственного выбора.

Я направился к ней, еще не понимая, что собираюсь сделать, когда преодолею эти пять шагов. Где-то на полпути передо мною мелькнула сутулая тень, и мощный толчок в грудь отбросил меня на прежние позиции. Передо мной стоял Червяк, широко расправив свои узкие плечи. «Осади-ка назад, Скользкий», – удалось мне прочесть по его губам.

Я ласково улыбнулся в ответ. Поговаривали, что Майки был как никто хорош в умении обращаться с маленькими, незаметными под одеждой пистолетами двадцать второго калибра, а его семья – в устранении досадных последствий этого умения; однако я сильно сомневался, что даже с лицензией охранника в бумажнике, какие имелись у нас всех, он решился бы пронести огнестрельное оружие в клуб, который крышевал сам Костанцо Соле по кличке «Ноготь».

Червяк находился в моей полной власти, но едва ли знал об этом. Мне еще не приходилось видеть кого-то столь не похожего на самого себя полугодичной давности. Я сразу понял, что мне повезло воочию наблюдать за финальной стадией болезни, которую сам только что подцепил!

Предостережение запоздало, потому что мне уже было все равно. Я сделал шаг, готовый снести хлипкую преграду между мною и тем, что должно было стать моим, но вдруг остановился. Остановил меня ее взгляд, выразительный и быстрый, как удар стилетом. Это было спокойное, твердое и однозначное: «Не сейчас».

Ручаюсь, что во всем Нью-Йорке тогда не нашлось бы никого счастливее меня! Только что она дала мне знать, что готова поделиться со мной своим планом; мне оставалось только выполнить его. Я молча повернулся и вышел из клуба. Получив машину, я встал так, чтобы видеть вход. Я был сосредоточен и опустошен.

Просидев там около часа, я вдруг понял, что в клубе их уже нет. Это «нет» не имело ничего общего с «возможно» или «мне кажется», и было даже чем-то большим, чем просто: «я уверен». В уме возникло кристально-ясное изображение моста Куинсборо. Я поехал туда, ни секунды не сомневаясь: мне будет понятно, что делать дальше, как только я там окажусь.

«Датч Киллз», – тихо произнес голос, когда я проезжал над Рузвельт Айлендом. Это прозвучало настолько отчетливо, что мне едва удалось подавить желание обернуться. На пересечении Двадцать первой с Тридцать седьмой у меня перед глазами появилось ее лицо, освещенное адским заревом, и я бросил машину в поворот, почти не снижая скорости. Проклятия переходившей улицу кучки гуляк, которым чудом повезло не попасть под колеса, еще какое-то время неслись мне вслед, отражаясь от мертвых фасадов. Миновав три квартала, я увидел черный «Корвет» Майки, стоявший рядом с одним из тех отелей с почасовой оплатой, где плети, наручники и кляпы входят в стандартное комнатное убранство.

Задернутые шторы окна на третьем этаже тускло рдели багровым, и я понял, что мне туда. Проехав еще квартал, я спрятал машину в проулке, прикрутил к «Беретте» глушитель, надел бейсболку, прикрывающую мое лицо от камер, и вернулся обратно. Незаметно подняться наверх мне помогла пожарная лестница.

Я прошел по коридору до двери с цифрой «33» и прислушался. Оттуда доносились звуки, очень похожие на всхлипы или причитания. Что бы там не происходило, я знал: моя цель находится именно в этой комнате. Еще я знал, что комната не заперта – умышленно.

Войдя, я аккуратно притворил за собой дверь, до конца пытаясь оттянуть встречу с судьбой, затем поднял глаза – и замер, окончательно позабыв обо всем на свете: осиянная кровавым нимбом, в нагом великолепии своей пронзительной, беспощадной красоты, посредине комнаты стояла она и безо всякого удивления или испуга пристально смотрела на меня в упор. У ее ног ползал голый Червяк, о чем-то униженно умоляя свою немилостивую госпожу.

Клянусь: я сразу же осознал ужасающий смысл разворачивающейся на моих глазах драмы. Главная роль в ней предназначалась мне, а несчастному Майки было уготовано стать относительно невинной жертвой, которую я должен был поднести, чтобы удостоиться чести прикоснуться к ней!

Наверное, он заслужил смерти не меньше любого из нас. Наверное, надо было чуть раньше вспоминать о причинах, которые помешали бы мне бросить к умопомрачительным ножкам этой дьяволицы свою заложенную-перезаложенную бессмертную душу. Наверное, существовали тысячи других «наверное», которые я придумал бы потом, чтобы облегчить страдания от содеянного. Но у любого, даже самого распоследнего подонка есть граница, за которую он не переступит; своего рода тонкая соломина, что удержит его на плаву, когда длань господня покажется из облака и нажмет на кнопку смыва.

Родриго Борджиа, например, развлекался тем, что резал и травил всяких малознакомых субъектов, но даже пальцем не тронул своих детей и своих детей от других своих детей – а ведь кто из нас не прищучил бы сперва всех тех мелких гаденышей? Подавляющее большинство исследователей сходятся во мнении, что Адольф Гитлер за милю обходил мясные ряды – и это притом, что ветчина, в отличие от русского или еврея, дать сдачи просто неспособна! Вот так же и я – был готов всадить заряд в любого, кто с оружием в руках посмел бы оспорить мое исключительное право на нажитое им или его родными имущество, но ничто не заставило бы меня выстрелить в голого и безоружного парня. Придушить, соответственно, я его тоже не мог – ибо, как говаривал поверенный, «разница тут пусть и значительная, но не существенная».

Мне оставалось только уйти, не прощаясь, и рано или поздно застрелиться от невыносимых сожалений. Конечно, был еще один, самый последний вариант, но…

– Эй, Майки! – негромко произнес я.

Червяк подскочил, в точности как кот при виде огурца, и бросился к кровати, на которой лежала кобура с его двадцать вторым. Он еще не успел дотронуться до рукояти, а я уже увидел, что разговоры о его мастерстве были правдивы, и у меня с моей «Береттой», заткнутой за пояс и отягощенной длинным глушителем не было даже теоретических шансов выстрелить первым. Но в этом-то и заключался мой самый последний вариант – если я не мог принести в жертву его, значит, жертвой должен был стать я сам!

Мы выхватили пистолеты почти одновременно, хотя его весил на добрых пару фунтов легче. Пока я поднимал ствол, его «Вальтер» почти неслышно выплюнул две пули. Я успел сместиться влево, и первая из них обожгла мой правый висок, пройдя по касательной, а вторая насквозь прошила правое предплечье. На беду Майки я, как совершенно справедливо подметила моя сводная сестра Франческа, был левшой. Пока безвольный Исаак валялся без чувств, грозный Авраам счел, что на сегодня самопожертвования с него довольно, и открыл ответную стрельбу. Червяк рухнул, сраженный единственным выстрелом – в самое сердце.

Я бросил пистолет и посмотрел на нее. Кровь из простреленной руки капала на красный ковер. Ее ноздри дрогнули, учуяв аромат сожжения сразу двух агнцев. Жертва была принята. Ее глаза вспыхнули исступленной покорностью, смиренным безумием, молящим об ублаготворении, ублаготворения требующим и на ублаготворение обрекающим. Я подошел к ней, пьянея от боли, восторга и…

«Жаль, конечно, прерывать этот пафосный порно-шутер на самом интересном месте, – вмешался голос, – но во-первых, мне известно обо всем, что было дальше, а во-вторых, обрати внимание – твой неугомонный двойничок уже сорок минут зачем-то колесит туда-сюда по…»

«Он-то как раз делает, что должен. Пытается найти дорогу к дому, чтобы выбить все дерьмо из этой… скажем так, Лидии».

«И что, по-твоему, случится, когда он эту дорогу отыщет?»

«Нетрудно догадаться. Если эта красотка и впрямь Фло – а похоже, так оно и есть, – она неспешно разберет его на запчасти для своих вуду-кукол, а мы с тобой ничего не сможем с этим поделать. Не знаю, заметил ли ты, но деревенька выглядит так, словно здесь ведьма побывала».

Я облек в слова мысль, которую мне рано или поздно все равно пришлось бы озвучить. Что-то действительно было очень неладно с этой деревней. Казалось бы, после нью-йоркских перпендикуляров умиротворяющие пейзажи Вирджинии должны были ласкать глаз. Мне никогда не были близки богемные восторги моих богатых подруг насчет всех этих сеятелей турнепса и крыжовника, но я предположил, что ветхие покосившиеся домишки, какие-то голые палки, торчавшие из заросших бурьяном палисадников и костлявые коровы, без сил валявшиеся в придорожной пыли, слегка выбивались из благостной канвы.

«Ты имеешь в виду…»

«Я имею в виду, что безумная тетушка была понормальнее всех нас».

«И это значит…»

«И это значит, что объяснение можно найти только в чертовом „Деломеланиконе“! Ты заметил, насколько они похожи?»

«Погоди. Совсем меня запутал. Ты же сам только что сказал, что она и есть…»

«Фло мертва, и хватит об этом. Конечно, Лидия – не просто актриса. Она подделка, но подделка настолько качественная, что это выходит за рамки любого шельмовства. Ну то есть да, я согласен с тем, что дело нечисто».

«А что бы тебе на это сказал поверенный?»

«Нет больше никакого поверенного! Был, да весь вышел!»

«Ну, допустим. Но что бы он тебе сказал тогда?»

«Да откуда мне…»

«Ну уж нет. Давай-ка поубавим громкость всех этих воплей и вместе подумаем, что бы тебе…»

«Ладно, доставала! Он бы меня выслушал, а потом проблеял бы что-нибудь типа: „Никогда, слышишь, никогда не удовлетворяйся объяснениями, которые ничегошеньки не объясняют!“»

«Все?»

«Что – все?»

«Неужели он ничего бы к этому не добавил?»

«Ага, как же! Старому пердуну дай только повод лясы поточить про разную мистику-шмистику… Задвинул бы речь часов на пятнадцать, что слово „ведьма“ вообще ничего не значит; что любое „чудо“ – суть непонятый нами рациональный принцип, и что умение распознать этот принцип бла-бла-бла-бла…»

Я замолчал, потому что подумал, что этот диалог с самим собой о ком-то очень сильно мне напоминает. «Черт, вот уж действительно, парень как в воду глядел! Дня не прошло, как я потерял с ним связь, а уже веду себя так, будто соскучился!»

Эта мысль вызвала у меня новый приступ раздражения, и я обратил его на «парня», который, разыскивая то, что должно было соответствовать описанию поверенного «очень большой дом с витражами», наверное, уже в тысячный раз проезжал мимо каких-то ржавых посудин, уткнувшихся носами в заросший камышом берег довольно широкой реки.

«Предупредите филистимлян и хананеев… – передразнил я, – а что они за птицы такие, эти филистимляне и хананеи?! Да разуй уже глаза! Вон дорога, по которой ты сегодня еще ни разу не ездил!»

Честно говоря, это уже было почти верхом несправедливости, потому что никто в здравом уме не назвал бы это дорогой. Я просто почувствовал, что если свернуть налево и шутки ради направить машину прямо на сплошную стену колючего кустарника, растущего вдоль границы мрачного леса, то из этого может что-то, да выйти. То ли малыш услышал меня, то ли слышал меня все это время, но резко вывернув руль, он неожиданно оказался на наезженной колее, ловко кем-то спрятанной за густой травой, и стена кустарника впереди никакой стеной уже не была.

«Ну-ну, опять ваши ведьминские штучки», – подумал я с иронией.

В лесу было так темно, что Джо пришлось включить дальний свет. Непролазная чаща выглядела гротескно-уродливой, как будто это был не лес, а декорация к очередной милой голливудской сказочке, придуманной для того, чтобы после кончины Джона Уэйна Гэйси[48] Америка не оскудела на новые таланты.

Ощущение искусственности происходящего только усилилось, когда лес кончился и мы выехали к подножью крутого холма, на вершине которого стоял действительно очень большой дом весьма узнаваемых очертаний.