Иван Проханов

ИВАН СТЕПАНОВИЧ ПРОХАНОВ

17. IV. 1869 — 6. X. 1935

“Благодатью Божьей он был то, чем был; и благодать Его не была тщетна в нём”. Эти слова из 15-ой главы 1-го Послания Коринфянам (стих 10) могут быть логически продолжены стихами 7-м и 8-м из 4-ой главы 2-го Послания Апостола Павла к Тимофею: “Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил; а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия, в день оный; и не только мне, но и всем возлюбившим явление Его”. Эти стихи по справедливости могут быть отнесены к Ивану Степановичу Проханову, одному из активнейших деятелей евангельского движения в России, его организатору, руководителю и певцу. Полвека прошло, как отошёл он к Господу, служению Которому посвятил свою жизнь. Эта небольшая книжка посвящается его светлой памяти.

(ИЗ ВОСПОМИНАНИИ МАРЦИНКОВСКОГО О ПРОХАНОВЕ)

В ноябре 1935 года В. Ф. Марцинковский писал о почившем братеювоем: “Его портрет стоит передо мной. Высокий человек, могучего сложения, русский великан. Не тот ли богатырь Святогор, о котором в русской народной былине поётся: “тяжело от силушки, как от тяжелого бремени”. Этой силушкой наделила его природа, одарив его проницательным умом, мягким сердцем, настойчивой, упорной волей. Эта сила могла пойти на разрушение или истощиться впустую. В лучшем случае она могла бы быть применена на внешнее строительство жизни. Ведь он был инженером-технологом, работавшим одно время в известной машиностроительной фирме Вестингауза в Петербурге. Это был незаурядный инженер; в Риге он читал лекции в Политехникуме”.

На 18-ом году жизни Иван Проханов услышал зов Христа и пошёл за Ним. Будущий инженер услышал призыв Плотника из Назарета и узрел в Нем Строителя Вселенной, Мирового Зодчего. Он сложил у ног Его тяжелое бремя своей силы, взяв на себя благое бремя Христа. И пошел без оглядки строить, слагать, утоляя ненасытную жажду строительства духовного. Отсюда его потребность приводить в порядок, организовывать, потребность приводить души из Хаоса в мир с Богом, соединять души друг с другом в общины, а общины — в большую организацию. Свое обращение и посвящение себя Богу он выражает в стихах :

“Я — Твоё приобретенье, Дух и тело — все Твоё; Навсегда Тебе в служенье Возьми серце, возьми все!”

(“Гусли”, 193)

В другом месте он говорит об этом душевном порыве в таких словах:

“Когда б я целый мир отдал, То дар мой был бы слишком мал. Что ж за любовь Твою я дал?

Ничто! Я Твой всецело сам”.

(“Гусли”, 142)

Его дальнейшая жизнь показывает, что может сделать Бог, когда мы отдаем себя, свои дарования Христу, когда маленькую лампочку своего сердца включаем в неиссякаемый источник света и силы”

* * *

Иван Проханов был человеком высокообразованным. В России же (да и не в одной, конечно, России!) интеллигенцию и простой народ, как правило, разделяет духовная пропасть. Но его Христос привёл к служению народу, и Иван Степанович душою совершенно слился с ним. Это подтвердят те, кто помнят язык его проповедей, которые, собственно, и не проповедямы были, а беседами, задушевным разговором, по ходу которого проповеднику полагалось задавать вопросы, и сам он часто обращался то к одному, то к другому слушателю. Речи Проханова была свойственна евангельская простота, и, напротив, чужды риторика, книжные слова, высокопарный тон, и это позволяло его слушать без утомления по три-четыре часа кряду. Тем более, что в мацере говорить не могло не отражаться его личное обаяние.

В. Марцинковский, который знал Ивана Степановича на протяжении 30 лет, со времени своего обращения в студенческие годы, и встречался с ним в Петербурге и Москве, в Праге и Берлине, пишет: “...Всё тот же спокойный, добродушный, терпеливый, кроткий Иван Степанович! Кто не заражался его мягким детским смехом, переходившим в еле удерживаемые раскаты!”

Незлобивостью его, — подчёркивает он, — объясняется то, что он никогда не допускал в печати полемики, осуждения каких-либо вероисповеданий или их представителей.

На клевету он советовал отвечать молчанием и молитвой о врагах.

В его характере счастливым образом сочетались созерцательность, свойственная мягкой славянской природе, и огромная сила воли.

Поразительна была трудоспособность Проханова. Уже в пожилом возрасте он работал не только днём, но и ночью, а иногда и до рассвета. “Работать можно всегда и везде, — говорил он тому же Марцинковскому. — Едучи в трамвае, вы можете обдумывать свою лекцию, писать заметки и т. д.” Кипучая деятельность, неустанная работа были в его природе.

Да, он был силным человеком, но силным не своею силой. Непреоборимая воля, железная стойкость и настойчивость И. С. объяснялись его уверенностью во Христе. (К сожалению, многие христиане соблазняются “уверенностью во спасении”, усматривая в ней гордость, дерзость.)

Проханов пишет:

“Да, я спасен! Не гордости то слово То песня славы Спасшему меня, То клич о пристани, спасти готовой, Тому, кто гибнет так, как гибнул я.

Да, я спасён, поставлен на твердыне, Сокрыт под крыльями любви святой, И не прервётся песнь моя отныне: Хвала, хвала Тебе, Спаситель мой!”

(“Гусли”, 200)

Было бы поистине дерзостью не вполне доверять Тому, кто спас, спасает и спасёт совершенным спасением всякого приходящего к Нему, не доверять Его откровениям и обетованиям.

Иван Проханов доверял Ему полностью, и этой святой уверенностью, выраженной в сложенных им песнях, заражал других, давая им силы для победы над скорбью:

“Слушайте повесть любви в простоте,

Слушайте дивный рассказ:

Бог нас навеки простил во Христе, Бог нас от гибели спас...

Если под мраком житейских скорбей Пламень надежды погас, Вспомните только хоть в мысли своей: Бог нас от гибели спас”.

(“Гусли”, 205)

Вслед за апостолом Павлом, сказавшим: “Я знаю, в Кого я уверовал, и уверен, что Он силён...” — поёт и наш евангельский певец:

“Я знаю, в Кого я верю,

Ничто меня с Христом не разлучит, И Он мне наследье вручит

В день, когда опять придет”.

(“Гусли”, 208)

Много сделал Иван Проханов для того, чтобы переложить Евангелие на музыку. Это потому, что он сам был поэтом, потому, что жизнь человека становится поэмой со времени его обращения ко Христу. Некто коснулся дотоле беззвучных струн в серце И. С., и они запели, зарокотали “Славу Тому, Кто нас искупил”, Так родились сборники духовных песнопений: “Гусли”, “Песни Христианина”, “Тимпаны”, “Кимвалы”, “Заря жизни”, Ювирель Давида”, “Песни Анны”, “Песни первых христиан” и др.

Как многозвучны они, эти песни! Перед нами поистине древний гусляр, народный сказитель, на струнах сладкозвучных воспевающий Бога, сказывающий евангельскую быль... “Господь — сила моя и песнь”, — повторяет он с древним псалмопевцем.

“Буду петь, как Искупитель

Дух мой грешный возлюбил, Как страдал Он, Избавитель, И меня освободил”

(“Песни Христианина”, 39)

“И днём, и в тьме ночной Я слышу: песнь святых Звучит сквозь шум сует земных Всё громче и ясней...”

(“Гусли”, 236)

“На серце лишь песня одна, И в радости льётся она Всегда как живая волна: Мир, мир — дар Божьей любви!” (“Песни Христианина, 42)

“Тебя хочу хвалить я песнопеньем За милости Твои, мой Бог!

Меня возвысил Ты спасеньем, Прими мой благодарный вздох. Я никогда не перестану Хвалить Тебя и петь “осанну”.

(“Песни Христианина, 49)

И. С. Проханов не только сочинял духовные песнопенья, но и переводил их с других языков, однако, его самостоятельные произведения гораздо звучнее переводных.

В этих духовных гимнах весь Проханов, его вера, упование, томление, покаяние, любовь. Вот почему, говоря о нём, мы не можем обойтись без его стихов. Приводя их, мы оживляем перед собой его облик.

Ивану Степановичу был свойствен истинно евангельский оптимизм. Когда на чужбине, в трудные дни, немецкие друзья спрашивали его: “Ну, как дела, брат Проханов?”— “1штег Ъеззег, пишет Ьеззег” (“всё лучше и лучше”) — отвечал он им с улыбкой. Его так и называли: “Негг Тппиег-Ьеззет” (“Господин Всёлучше").

Неотъемлемой частью евангельского оптимизма является умение радоваться и в печали. Вот почему хочет Проханов научиться, подобно пророку Аввакуму, и скорби принимать с хвалою:

“Дай счастье ощущать

В страданьях за Тебя;

Как славу, крест Твой принимать И петь Тебе, скорбя!”

(“Гусли”, 219)

Предвидя гонения на верующих со стороны власть имущих безбожников, он стремится ободрить братьев, влить в них всё тот же евангельский оптимизм:

“То не войско, братья, собралося, То не сталь мечей кругом блестит; То неверья царство поднялося И спасённым гибелью грозит.

То не призрак, не виденье,

То Спаситель Сам, друзья, К нам зовёт среди смятенья: “О, не бойтесь! С вами Я!” (“Гусли”, 340)

* * *

Революция, разразившаяся в России, привела к торжеству “сил злобы поднебесной” в несчастной нашей стране. Российское христианство подвергалось всё более 'жестоким гонениям. Но в эти чёрные дни Проханов продолжал со спокойным мужеством трудиться на евангельской ниве. В. Ф. Марцинковский вспоминает,' что в первые годы после революции слышал его проповедь в Ленинграде, в здании реформаторской церкви, и в Москве, в Зале общины на Мещанской улице. ЧК и ГПУ несколько раз подвергали его арестам. В 1921 году два верных служителя Христовых встретились в этом зловещем ведомстве на Лубянке. Вот как рассказывает об этом Марцинковский:

“В ГПУ я был вызван по делу о моей высылке из СССР за религиозную деятельность. Сижу я перед моим следователем. Отворяется входная дверь, и являются мои старые друзья — И. С. и его секретарь Дубровский, оба с саквояжами в руках.

“Ба! Вы какими судьбами?” — спрашиваю я их. “Да вот вызвали из Ленинграда для объяснения”. Я ещё не успел уйти ,как мой следователь приглашает к своэму столу Проханова... Начинается допрос в знакомом уже мне порядке. Я прощаюсь с ним. “Ну, может быть, в Праге увидимся... Я собираюсь туда”, — говорит он мне тихо”. Лицо его было спокойно, голос звучал ободряюще.

Действительно, мы скоро увиделись с ним в чешской столице, и там, в этом старом городе Яна Гуса, немало часов провели в радостном общении”.

* * *

И. С. Проханов был поэтом не только христианской песни, но и христианского дела. Он мечтал глубоко и возвышенно об осуществлении идеалов Христа в реальной жизни. Так возникло его учение о евангельском быте, посредством которого хозяйственная, семейная и общественная жизнь села и города преобразилась бы в красивую, чистую и разумную. Под его влиянием образовалась христианская коммуна “Гефсимания” в Тверской губернии; взаимоотношения её членов были пронизаны воистину братской любовью, что же касается их хозяйственных достижений, то даже советские чиновники вынуждены были признать их. Самой большой мечтой христианского инженера-техно-лога было создать в СССР целый евангелский город, который он мысленно назвал “Город солнца”...

Иван Степанович обладал христианским кругозором мирового масштаба. Согласно Владимиру Соловьёву, существуют три ступени христианства, храмовое, личное или домашнее, и вселенское. Христианство домашнее составляет заслугу Реформации, ибо она учила, что Евангелие должно быть не только на престоле в храме, но и на столе в каждом доме. Проханов в мыслях и мечтах своих шёл ещё дальше: он видел перед собой и конечную цель Евангелия — христианство вселенское. Вот почему так жаждал он распространять Благую весть и среди так называемых инородцев — в Сибири и на Кавказе.

“Как хорошо и как приятно

В любви жить братьям каждый час!

Союзом веры благодатной

Христос соединил всех нас: Он в нас любовь воспламеняет

И путь наш к небу направляет...

Нет в мире более блаженства, Как вместе, братья, прославлять Христа святого совершенства, Его любовь и благодать!”

(“Гусли”, 421)

Тем более неравнодушен он к своей родине, хотя и чужд эгоистического национализма. Он любит её любовью Христовой, именно в ней в первую очередь хочет он видеть торжество Евангелия. В своей молитве о Росии, он говорит, обращаясь к Богу:

“Ты утверждал Россию в силе, От вихря бедствий избавлял; Как серебро в Твоём горниле Не раз её переправлял.

В её скорбях, в её страданьи Ты дал ей славное призванье... Даруй народу сокрушенье

О том, что грешен пред Тобой;

И духом вечным обновленье Твори над скорбною страной; И дай ей песнь благодаренья За все дары, за дар спасенья.”

(“Гусли”, 249)

Иван Проханов верил в грядущее воскресение Росии через Христа.

* * *

Исповедуя христианство вселенское, И. С. верует в Церковь — не в замкнутую узкую общину или секту, но в Церковь вселенскую, единую и святую, — в которой нет ни эллина, ни иудея.

ЦЕРКОВЬ —

“Не храм, не золотое зданье, Не круг отобранных друзей, — Христова Церковь есть собранье Крестом искупленных людей...

Собранье душ из всех народов, Со всей земли и всяких царств, Из тюрем, из-под царских сводов, Из общин всех и всяких паств...

Не для покоя в мире этом

Христова Церковь избрана:

Здесь Богом и Его заветом

Ей только битва суждена.

Её борцы теперь в изгнаньи, Залиты кровью боевой;

Она в слезах, она в рыданьи

За мир, объятый суетой...

Та Церковь вечна и едина...

Хотел бы я быть в ней слугой, Но слуг там нет. Прими как сына Меня в ту Церковь, Бог благой!” (“Песни Христианина”, 79)

Проханов верил, что члены этой невидимой Церкви, братья во Христе по духу, рассеяны в церковных общинах разных направлений.

В 1922 году он обнародовал воззвание к духовенству православной церкви под названием “Евангельский клич”.

22 ноября того же года он устроил по всей России собрания евангельских христиан с целью объединения в молитве всех христиан, независимо от их церковного направления (включая и православных). Собрания эти имели большой успех. На одном из них, в Москве, присуствовал и В. Ф. Марцинковский.

Весною 1923 года он видел И. С. напредсоборном съезде православной “древле-апостольской группы” духовенства и мирян. Ему дано было слово. Перед тем, как произнести его, он обратился к Богу со свободной молитвой, прося у Него благословения на съезд. В речи своей он коснулся основ и строя истинной церкви по Слову Божьему. Подробно же свои взгляды на обновление церкви и на объединение всех верующих изложены И. С. в известном его воззвании “Клич воскресения”. Оно было обнародовано на Пасху 1933 года. В этом обращении он призывает христиан не к внешней реформации, а к внутреннему преображению, к воскресению на основании слов апостола:

“Встань, спящий, и воскресни из мертвых, и осветит тебя Христос!”

Проханов призывает “назад ко Христу”, к чистоте пер-вохристианства, к христианству Христа. Лишь в возрождении церкви лежит преодоление мирового кризиса.

“Мы знаем, — писал он в воззвании, — что достаточно бывает поднять маленький зонтик или опустить малые шторы, чтобы свет великого солнца перестал светить на нас. Достаточно было людям ввести некоторые добавочные предметы в практику жизни, чтобы свет Евангелия перестал достигать народные массы. Не солнце Евангелия повинно в этом, а сами церкви и вероисповедания, “завесившие себя шторами добавлений и изменений”.

Проханов верил в Церковь, которая является не организацией, а живым организмом. В её основе лежит отдельная община, как самостоятельная, самоуправляющаяся свободная единица.

“Свободная Евангельская Церковь в Росии не есть какая-либо секта, — говорится в “Кличе воскресения”. — Она живёт вселенским идеалом.” По мысли Проханова, назначение этой церкви — внести новую, евангельскую, культуру в жизнь, чтобы во всём быте, в науке, в искусствах выразился смысл самой высокой евангельской вести: “Христос воскрес!”

В отношении же к другим церквам “Клич” проповедует лозунг Блаженного Августина:

“В главном единство, во второстепенном — свобода, во всём любовь”.

По убеждению Проханова, вселенская церковь будет состоять из “духов праведников”, происшедших изо всех народов, племён и всех религиозных организаций. Только воскресшая церковь может угасить дух неверия (атеизма, материализма) в народах, победить кризис духа. Он мечтал о созданий одной вселенской первохристианской церкви (ЦЕРКВИ ВОСКРЕСШИХ).

* * *

Церкви Христовой не одолеют врата ада.

В. Ф. Марцинковский вспоминает, ка.к осенью 1921 года, по освобождении из тюрмы, он отправился на собрание евангельских христиан в Москве. Он говорил там на тему “Даниил” — о необходимости мужественного исповед-ничества в духе апостольского слова:

“Должно повиноваться более Богу, нежели человекам”.

После проповеди весь зал (человек 600), стоя, исполнил гимн, написанный Прохановым:

“О, нет, никто во всей вселенной

Свободы верных не лишит, Пусть плоть боится цепи пленной И пусть тюрьма её страшит!

Но мысли, тьмой порабощенной, Сам Бог любви свободу дал, И цепи ей, освобождённой, Доныне мир не отковал...”

(“Песни Христианина”, 74)

В этом вдохновенном гимне И. С. воплотил страстную русскую надежду на свободу... За эту свободу боролось и евангельское движение, во имя её страдали и умирали в рудниках и тайге Сибири так называемые сектанты, предки И. С. Он был их достойным потомком, который тоже претерпел за веру лишения и тюрьму.

Но в борьбе за свободу Проханов призывал пользоваться лишь мечом духа и никогда, даже в самые тяжелые минуты, не покусился заменить его “мечом материальным”. Он напоминает борцам увещание апостола брать “меч духовный — слово Божие”:

“Наш меч не из стали блестящей, — пел он, — Не молотом кован людским.

Он, пламенем правды горящий, Дарован нам Богом Самим...

Он цепи греха разрубает

И пленным свободу даёт;

Сквозь дебри он путь пролагает, И к истине путь тот ведёт.

Как молния грозные тучи, Пронзает он вражеский строй; От Господа меч наш могучий, И нужен ли меч нам иной?”

(“Песни христианина”, 76) # #

Вся жизнь поэта-христианина — это песнь о Христе, о Его любви. В свете этой любви самая смерть не страшит его.

“В конце пути через туман Блеснет мне вечный Ханаан, И я в спасительных лучах Забуду горе, смерть и страх.”

(“Гусли”, 308).

Смерть — лиш переход от скитаний на чужбине в дом Отца.

“Мы все войдём В отцовский дом И, может быть, уж вскоре. Пройди ж скорей, Пора скорбей, Рассейся, грех и горе!”

(“Гусли”, 373)

Всё ближе вечный дом, Где ждёт меня Отец; Уж слышу я псалом Искупленных сердец...” (“Гусли”, 412)

Проханов верит, что и в самой вечности будет воспевать Христа, но уже совершенною хвалою:

“Не чиста песнь моя земная И обрывается порой, Лишь там польётся в сени рая Она достойною хвалой”.

(“Гусли”, 213)

“С надеждой прохожу я путь земной И мысленно всегда стремлюсь к отчизне, Где буду сердцем вечно воспевать: Хвала Тебе, о Божья благодать!”

(“Гусли”, 199).

Лишь там, в вечности, мы будем в полноте переживать то, что в начатках испытываем уже здесь:

“Жизнь, мир, покой, бессмертия цветы — Даются нам из Божьей полноты;

Теперь и здесь дана нам часть тех благ, Что ждут нас там, за гробом, в небесах”.

Он молится о будущем, предстоящем ему в вечности:

“...Чтоб увидел в небе я Всё, что ждал я, здесь живя!” “Услышь мольбу и вздох Души моей;

Хочу Тебя, мой Бог, Любить сильней...”

(“Гусли”, 9)

“Прервётся ль жизнь моя Для вечных дней Хочу и в небе я Любить сильней

И знаю, буду там Где нет теней, Где вечный Бога храм, Любить сильней.”

(“Гусли”, 279)

Стремление к небесной родине от несовершенного земного бытия составляло возвышенную мечту человека во все времена, питало его романтическое чувство:

“К неземной стране

Путь указан мне;

И меня влечет

Что-то всё вперёд...

В черной мгле сокрыт Путь суровый мой, Но вдали блестит Огонёк живой.

Огонёк горит, И, хоть вихрь шумит, Но меня: влечёт Что-то всё вперёд.”

(“Гусли”, 325) '

. В противоположность многим светским поэтам, у Проханова в сердце живёт не туманная мечта о неведомых небесах, но светлая, ясная уверенность относительно мира грядущего. Она побуждает его ставить каждому ближнему серьёзный неотложный вопрос;

“Где будешь вечность проводить?...

Уж многие к Христу пришли, Оставили греху служить И рай небес в удел нашли;

Где будешь вечность проводить?” (“Песни Христианина”, 5)

* * *

В последний раз Марцинковский виделся с Прохановым летом 1935 года, месяца за полтора до его кончины.

“Мы беседовали в горах Гарца, в Вернигороде, — пишет он, — потом в Берлине. Вместе служили словом рус-ким и немецким слушателям. Иван Степанович страдал от серьёзных недомоганий в переутомлённом организме, и, считаясь с возможностью скорой смерти, обсуждал со мной перспективы продолжения дела его жизни после того, как его не станет. Стоя у решётки сада в Шарлоттенбурге перед началом очередного собрания в зале на Грюнштрассе, мы беседовали о будущем евангельского движения”.

Марцинковский возражал против чрезмерной организационной работы, которой Проханов загрузил себя, напоминая, что и переутомление его вызывается бесконечной перепиской и личным участием в работе множества общин; кроме того, его возражение вызвала и перспектива централизации.

“Разве единство духа не может быть достигнуто без формального внешнего объединения?” — спрашивал он, приводя в пример строй так называемых “свободных братьев”.

“Что ж? И у этих братев есть свой порядок, — отвечал Иван Степанович. — И хорошо было бы нам всем быть вместе. Нужно избегать обеих крайностей: единства без свободы и свободы без единства. Идеал церкви — единство и свобода...”

“Я покидал Берлин утром, уезжая в Польщу, — про должает Марцинковский. — Уже собирался на вокзал. Вдруг меня вызывают к телефону. Говорит Иван Степанович. Просит передать привет верующим в Польше. На какую-то мою шутку разражается смехом, таким громким, что его слышат мои друзья в соседней комнате. Этот детски-радостный заразительный смех — последнее, что я слышал от него. Он до сих пор звучит в моих ушах.”

* * *