Комендантский час

19

«О, представители немецкого командования такие галантные! С вами интересно беседовать, вы прошли всю Европу. Я не поняла вас, повторите, пожалуйста. Вы о чем? Ах, да. В Киеве прекрасная осень. Мне нравится ваша военная форма. Спасибо за комплимент. Все девушки мира к вашим услугам. Разумеется, я тоже. Курю, конечно. Люблю природу, поэзию. Этот парк — мое потерянное место прогулок. Давайте посидим вон на той скамейке...»

Лежа на диване, Валя проводила генеральную репетицию перед выходом: повторяла по-немецки обойму заученных фраз. Повторяла, как отрывок из произведения. Кажется, можно ставить четверку с плюсом. А если и споткнется на чем-нибудь — не беда. Важно то, что она желает овладеть немецким языком. Каждому прирожденному арийцу это понравится.

Пора идти. К пяти ей надо быть там. Наложена помада на губы, подведены ресницы, брови. Ничего, довольно миленькая. Только «мой Ленька» этого не видит, упорно не хочет замечать... В сумочке две пачки сигарет «Гуния». Собственно, сигареты в одной. В другой — свинчатка.

«Люблю природу, поэзию. Этот парк — мое постоянное место прогулок. Давайте посидим вон на той скамейке...»

Хорошо получается.

Однако не следует перебарщивать. Особенно на улице. Немцы вылавливают «бродячих» проституток, делают их либо «государственными» — персоналом официальных притонов, либо высылают на принудительные работы. В городе она будет держаться скромно, не заигрывать ни с кем. Проскочить бы незамеченной к парку, там выход на главную сцену. Пушкинский парк...

На Полтавской с нею заговорил какой-то обер-лейтенант. Прикинулась глухой. Показала руками на уши, дескать, ничего не слышу. Он не отставал и жестом предложил идти с ним. Кое-как отвязался.

Прошла еще несколько кварталов...

О ужас! Верить или не верить своим глазам? Навстречу шел он, доцент П., в которого она стреляла на его квартире. Светлые, широкие брови, сухой нос, те же самые глаза, впалая, будто пустая, грудь... Неужели она только ранила его? А ведь стреляла в сердце. Значит, не попала...

Валя обмерла, не сводила с него глаз, а он шел ей навстречу и тоже смотрел прямо в глаза. Элегантно одетый, при галстуке, синяя шляпа, коричневый плащ-реглан. Несомненно, он уже узнал ее, все пропало. Бежать? А ноги буквально приросли к земле, попробует сдвинуться — упадет. Сказать, что стреляла не она? Спросит: «А почему вы так растерялись?» И вразумительного ответа она не даст...

Если можно долго лететь в пропасть, ясно осознавая неминуемую гибель, и не умереть преждевременно, то это испытала Валя. Двойник доцента остановился в двух шагах от нее:

— Девушка, почему вы на меня так смотрите?

«Не узнал», — мелькнуло в голове Вали. Силилась что-то ответить и не смогла. К тому же боялась, что выдаст ее голос. А тот добавил:

— Чего-то испугались?

Отмалчиваться дальше было бы нелепо.

— Я? Нет, нет! Я не испугалась.

— Тогда все хорошо, — как будто с удовлетворением сказал он. — А почему, собственно, бояться меня? Я не волк. Однако, увидев мою не грозную персону, вы побледнели...

«Голоса тоже не узнал», — обрадовалась Валя, у нее появилась надежда на спасение. Выдавила из себя:

— Мне стало плохо. Сердце. Нечем дышать.

— Спазмы?

— Может быть...

— Но вы почему-то не сводили с меня глаз. Хотели позвать на помощь?

— Нет. Глаз не сводила? Вы очень напомнили мне одного человека...

«Глупая! Этого не надо было говорить».

— Кого именно?

«Что ж теперь?» Едва нашлась:

— Моего школьного учителя.

— Выходит, это была бы для вас неприятная встреча?

— Что вы, совсем наоборот. Желательная. Мы все любили слушать его уроки по литературе. По украинской литературе. Только этот учитель...

«Я запутаюсь. Зачем так усложнять?»

— Что он?

Пауза.

— Этот учитель давно умер.

Двойник доцента П. усмехнулся только одними глазами, губы его даже не шевельнулись.

— Так чего же вы испугались? Мертвые ведь не воскресают.

— Разумеется, но такое потрясающее сходство...

Глаза снова посерьезнели.

— Может, я вам напомнил еще кого-нибудь?

Валя содрогнулась. «Он все же узнал меня. Просто играет, как кот с мышью. Еще немного — и выпустит когти».

— Больше никого.

— Со мною бывают такие случаи, — заговорил снова, но уже серьезно, как лектор, — вижу перед собою какую-то сцену, и мне кажется, что я уже видел ее раньше, давно, наблюдал такую же картину, понимаете, точно такую же. Ну, как повторяющиеся ходы в шахматной партии. Непостижимы лабиринты психики. Не возникла ли у вас подобная ассоциация? Мое лицо, разговор что-то вам напомнили...

— Нет, ничего.

— А все же попробуйте сосредоточиться...

«Тогда, на его квартире, он мало смотрел на меня, видимо, не запомнил лица. В этом мой шанс на спасение. Плохо только, что в первую минуту я испугалась. Надо взять себя в руки».

— Я уже говорила: вы похожи на моего школьного учителя.

Двойник доцента посмотрел вдоль безлюдной улицы.

— Вам в этом направлении? — махнул рукою, белой, как платочек.

— Да.

— Люблю случайные знакомства. Особенно, если они ни к чему не обязывают. Открываешь для себя новую индивидуальность. Да и вы мне кого-то напомнили, будто я уже встречал такую девушку. Не припоминаю только, при каких обстоятельствах. Кажется, это было в молодости. Разрешите, я провожу вас.

— Пожалуйста. — Она охотно согласилась, но с места не двигалась. Смущенно добавила: — Простите, лучше я пойду одна.

— Почему?

— Я буду торопиться.

— Банальная форма отказа. — Далее он проговорил двусмысленно: — Мы словно узнали друг друга, а вы уже убегаете... Жаль. Когда люди торопятся, они всегда что-то находят, но неизбежно и что-то теряют. Этот афоризм я придумал только что.

«Да, он узнал меня, — окончательно убедилась Валя, чувствуя себя в ловушке. — Шел в противоположную сторону, а вызывается провожать. Зачем? В ухажеры не годится — стар. Следовательно... Встретит по дороге гестаповца и скажет: «Арестуйте ее, она партизанка». А своими прозрачными намеками лишь морально пытал меня, потешаясь, как садист». Пора кончать этот затянувшийся спектакль. Она выпалила:

— Напрасно вы притворяетесь, пан. — «Сейчас я ударю его». Зажала в кулаке свинчатку. — Говорите открыто, что вы хотите со мной сделать? — «Рискованно? Но другого выхода у меня нет. — Хотите свести счеты? — «Ударю и убегу».

Двойник доцента П. удивился:

— Простите, я ничего не понимаю. Какие счеты? Ведь впервые видимся. Я только вчера приехал из Львова в ваш город и еще никого здесь не знаю, кроме тех, с кем связан по работе. Вы ошиблись, девушка. — Он снова усмехнулся. — Да, крепко, видимо, вы провинились перед своим учителем и его женой... Не так ли?

Валя утвердительно кивнула и быстро пошла своей дорогой.

Десятиминутный разговор с незнакомым субъектом истощил ее невероятно. Подумала, что лучше всего сейчас вернуться домой, а для задуманной операции выбрать другой день. Начала болеть голова. Возможно, от сильного нервного потрясения. И надо же такому случиться! Теперь ясно, что этот человек удивительно похож на доцента П., а осадок в душе такой, будто она и впрямь говаривала с покойником. Слабость разливалась по рукам, ногам, по всему телу. Какая-то вялость и крайнее утомление сжимали грудь. Сумеет ли она в таком состоянии действовать решительно и точно? Но срывать операцию тоже нельзя, друзья не должны рисковать жизнью, ожидая ее в парке. Нет, она их не подведет.

Посмотрела на себя в зеркальце. И в лице — усталость, следы чего-то пережитого. Помады на губах не осталось — всю съела. Быстро все подновила, припудрила лицо, виски, где капли пота оставили блестевшие пятна. Вот только отражается настроение в глазах... Чтобы подновить его, одной косметики мало.

Находясь под впечатлением недавней встречи, не замела, как очутилась на Брест-Литовском шоссе. Миновала домик Сени Поддубного. До цели — один квартал. Вот и знакомые березки при входе в Пушкинский парк (там, где в июле 1962 года будет открыт памятник гениальному поэту), за ними — могучие ели и сосны, дубы в осенней позолоте. Сердце забилось учащенно.

Хорошо замаскировавшись, друзья лежали в десяти метрах от скамьи, на которую должны будут сесть Валя и офицер; она — левым плечом к нему, обязательно левым. Впереди, насколько охватывал взор, туманились в приближающихся сумерках пустынные аллеи, кое-где меж стволов стояли осиротевшие круглые киоски, как теремки, где когда-то продавали мороженое, газеты, разные сладости. Вдоль аллеи выстроились брошенные мусорные урны, похожие на гильзы от артиллерийских снарядов. Пушкинский парк, излюбленное место отдыха киевлян, выглядел сейчас не парком, а глухим лесом. Того и жди, что вот-вот пробежит изголодавшаяся волчья стая в поисках добычи или выйдет на прогулку флегматичный с виду медведь, прошмыгнет от куста к кусту серый зайчик. Тихо. Пусто. И только одна фигурка в светло-розовом, как пригасший лучик, одиноко маячит меж деревьями, медленно проходит то вперед, то назад. Это — Валя.

Вечерело. До комендантского «отбоя» оставалось чуть меньше часа, и хлопцы еще не теряли надежды. К общему напряжению прибавилось беспокойство о Вале. Что, если гитлеровец в последний миг разгадает ее движение и уклонится от удара или парирует его? Тогда все пропало. Выхватит пистолет и застрелит ее на месте. Хорошо, если они успеют предупредить этот выстрел. А если нет?..

Валя подошла к скамье, где должна будет сидеть с ним, посмотрела в сторону ребят, хотела убедиться, хорошо ли они замаскировались. Но не проронила ни слова. Не задерживаясь, повернула назад. Ей надо быть на виду. Раскурила сигаретку. Табачный дымок ложился к ней на плечо, как газовый шарфик.

— В этом парке, наверное, нет такой скамьи, на которой бы я не сидел с хлопцами или с девушкой, — шепотом проговорил Поддубный. — И на этой, что Валя будет сидеть, тоже штаны протирал. Раньше, бывало, каждым вечером — сюда, в Пушкинский.

— А почему ты его так облюбовал? — еле слышно спросил Третьяк.

— Во-первых, близко, а во-вторых, он ведь прекрасен, наш парк.

Валя совсем исчезла в густоте деревьев. Видимо, потеряла надежду на случайного пришельца и пошла к самому выходу из парка. Светло-розовый лучик погас, и от этого заросли стали еще сумрачнее. Валя не появлялась, и хлопцы уже начинали подумывать, не наткнулась ли она на большую компанию. Чего доброго, возьмут в кольцо и поведут куда захотят, как пленницу. И выручить ее не представится никакой возможности...

— Леня, это правда, что перед войной ты встречался с Валей? — спросил Поддубный.

— Правда.

— Закончится война, женись на ней. Прекрасная девушка. И женой хорошей будет.

— Тсс...

На аллее появились двое... Женская фигурка в светло-розовом, мужская — в сером. Хлопцы затаили дыхание, пальцы крепко сжали рукоятки пистолетов. Фигуры тем временем приближались, уже отчетливо были слышны голоса. Остановились, осматриваются. Валя показала на одинокую скамью и пошла к ней. Офицер шел рядом. Вот уже видны блестящие пуговицы военного кителя, погоны, белая эмблема на фуражке с длинным козырьком. У него полное моложавое лицо. Гитлеровец заложил руки за спину, будто хвастался своей выправкой. Валя чуть-чуть ускорила шаг, чтобы первой подойти к скамейке занять место на ее правом конце...

Села. А офицер не садился, стоял, продолжая держать руки за спиной.

— Фрейлен, тут холод, — послышался выразительный густой басок с плохим произношением русских слов. — Пойдем наш корпус, там отдельни комнат, греет, тепло.

— На природе так хорошо! — щебетала Валя. — Комната потом...

Офицер расправил плечи, посмотрел на верхушки сосен.

— О, я сам много обожай природу. И брать на фото пейзаж ошень любил.

Валя игриво спросила его:

— Может, господин офицер, и меня сфотографируете?

— Обязательно, фрейлен.

— Но почему вы стоите?

— Ну, карашо. — Он сел. — Скурим один сигарет и пойдем корпус. Битте!

— Спасибо, я курю свои.

Хлопцы видели, как Валя приготовилась открывать сумочку, чтоб достать пачку сигарет, они следили за каждым ее движением. Напряжение достигло своего апогея, дула двух пистолетов черными зрачками уставились прямо в спину гитлеровца. Валя застыла, выжидая, когда тот начнет раскуривать сигарету. Вот наконец вспыхнула спичка... Тогда она резко поднялась и наотмашь ударила в освещенное огоньком ненавистное раскрасневшееся лицо...

Все дальнейшее было выполнено молниеносно. Еще один удар молотком. Это сделали уже Третьяк и Поддубный. Офицеру на всякий случай забили кляпом рот, сняли с него форму, к тучному телу приладили колесо и поволокли в конец парка, где был заросший старый пруд. Последний толчок, и гитлеровец навсегда исчез под водой.

..Уже на квартире у Поддубного в карманах офицерского кителя обнаружили два пистолета (один маленький, дамский), полный кошелек немецких марок и серию фотографий. Все найденное сдадут кому следовало, а фотографии оставили себе.

Ночь. Комендантский час. Домой возвращаться рискованно. Остались на ночлег у Поддубного.

Я пишу эти строки, а передо мной лежат на столе восемь фотографий из коллекции гитлеровца. Смотрю на них и будто сам переживаю драматические события, происшедшие в Пушкинском парке. Нет, не природа, не пейзажи влекли к себе этого фотолюбителя. На каждом снимке обозначены дата и места, где и когда сделаны фотоснимки, и полная подпись: обер-фельдфебель Курт Вальтер.

Вот что он сберег «на память» о тех годах...

Полуразрушенный дом, а перед ним — двое на мотоцикле, они стоят на месте, позируют. Первый, сидящий за рулем, — на продолговатом лице олимпийское спокойствие, правой ногой уперся в землю, на груди висит футляр фотоаппарата, — видимо, и есть сам Курт Вальтер. На оборотной стороне подпись: «На память о нашем выходе на границу с Люксембургом. 3.VI.1940. На Западном фронте».

Снова руины, пепелища (можно подумать, что фотограф специально выбирал фон, чтобы подчеркнуть разрушительную силу фашизма), и тот же мотоциклист, позирует. Подпись: «Вступаем во Францию. Линия Мажино. 14.VI.1940 г. 5.30 утра. На Западе».

А вот фотографии, снятые уже на Восточном фронте. Убитый боец, патронташ на поясе, рука застыла на груди, словно в последний миг он схватился за сердце. Лицо деформировано. Подпись: «Это один из многих, с какими мы сталкивались в восточном походе. Россия, июль, 1941».

Сельская окраина в дыму, на переднем плане охваченное огнем какое-то строение. «Здесь нас обработали на шоссе возле Уланки девять русских летчиков в июле 1941 года. Восточный фронт».

Вновь убитый красноармеец, уже пожилой, с пилоткой на голове. Упал ниц среди высоких, такие были в то щедрое лето, некошеных хлебов... Подпись: «Так лежат они массами, эти русские. Коростень — Киев, август, 1941».

А вот две виселицы с повешенными. На одном из повешенных дощечка с надписью: «Так карают партизан и всех, кто дает им прибежище и поддерживает».

Подбитый советский танк, на нем стоят озабоченные люди — их пятеро. Перед танком лежит убитый танкист. Подпись: «Евреи вытаскивают мертвых русских. Овруч, август, 1941. Восточный фронт».

И еще снимок: на берегу лесного озера или пруда, поросшего камышом, группа гитлеровских вояк, сидя и стоя, насмехаются над лежащим перед ними человеком, облепленным илом и какими-то водорослями, человека даже трудно рассмотреть. Подпись: «Тот, что спрятался лесу, но мы его схватили и взяли в плен под Коростеем. Август, 1941».

Хватит! Я прячу фотографии в ящик стола. Но страшные картины войны, только что увиденные мною на снимках, еще долго бередят душу, воображение. Пробудились и мои собственные воспоминания, выплыли из тех далеких лет — то горестные, то светлые. Вспомнились друзья и сотоварищи, не вернувшиеся с фронта, — друг моей юности, криворожский поэт Василь Шаблий, незабвенный Володя Мухин из Саратовской области... Сердце клокочет, как вулкан.

Курт Вальтер! Я хотел бы, чтобы ты встал из мертвых. Нет, не воскрес, встал не для того, чтобы жить и дальше отравлять собою мир, — нет! Просто чтобы ты посмотрел на места, где прошел как завоеватель, посмотрел и на себя, на свою никем не отмеченную могилу. Ты жаждал захватить, опустошить эту землю, а на ней — посмотри! — уже не осталось даже твоего следа. Там, где были пепелища, вновь цветет жизнь, и наши люди, залечив глубокие раны войны, достигли новых, невиданных ранее высот. А ты, пигмей, думал поставить этих людей на колени, превратить их в своих рабов.

Курт Вальтер! Я хотел бы, чтобы ты узнал, кто оборвал твою жизнь. Помнишь девушку, возле которой ты сел на скамью и закурил свою последнюю сигарету? Это — Валя Прилуцкая, в прошлом работница авиазавода. С ней были Арсен Поддубный и Леонид Третьяк, тоже молодые рабочие, комсомольцы. Они не арийцы, не кичились своим превосходством над другими, а сумели схватить тебя, как зайца, прервать твою разбойничью карьеру. О, я представляю, как ты от досады будешь сжимать кулаки! Но напрасно. Лучше поразмысли, почему все это произошло, и пойми, что ты не потерял бы своей жизни, к тому же так бесславно и глупо, если бы не пришел на нашу землю с мечом. Вспомни уроки истории: бесславно погибают те, кто с разбоем приходит на чужую землю.

Курт Вальтер! Я хотел бы, чтобы ты завещал своим детям и внукам, если они у тебя есть, пусть растут хорошими и добрыми, не воспитывай в них лютого зверя, каким был ты. И тогда между нами будет мир и дружба, и мы будем встречаться на аллеях чудесного Пушкинского парка в Киеве не как смертельные враги, а как искренние и добрые друзья. Я верю в наше будущее.

Курт Вальтер! Это все, что я хотел тебе сказать. А теперь иди прочь, в ту черную пропасть, откуда ты пришел. Ты — мертв, и тебе нет возврата на землю, не может быть возврата в цивилизованное человеческое общество, потому что имя твое — фашизм.

А борьба продолжалась. Люди еще платили самым дорогим — своей кровью, своей жизнью — за то, чтобы похоронить фашизм.