Третьяк позвал брата, и тот моментально явился, отдавая по-военному честь.
— Я слушаю!
— Вот что, Коля, — тихо начал Третьяк. — Скоро у меня соберутся мои друзья. Мы попьем чайку в мастерской, а ты сядешь у этого окна и будешь наблюдать, не следит ли кто-нибудь за нами. Увидишь подозрительного, бери ведро или что попадется под руку — и ко мне. От окна не отходи, стой как часовой на боевом посту. Ясно?
— Ясно. Не отходить от окна, — четко, по-военному ответил парень.
Во дворе стоял полуразрушенный дом, кирпичный, с подвалом; заручившись разрешением райуправы, Леонид Третьяк открыл в этом подвале мастерскую по ремонту колес, телег, тачек. Клиентов у него, разумеется, не было, зато официальное удостоверение кустаря освобождало от мобилизации на принудительные работы. В мастерской был установлен примитивный станок, обсыпанный стружкой, в углу, как бутафория, лежало несколько поломанных колес, требовавших «ремонта», полутемное помещение с заплесневелыми стенами обогревала небольшая железная печка. Все как должно быть у настоящего кустаря. Никто бы не догадался, что под верстаком, в специально выкопанном тайнике, хранятся ручной пулемет и порядочный запас гранат, несколько боевых винтовок. Здесь Третьяк мастерил табуретки, стульчики, и мать все это меняла на продукты, этим и жила семья. Дома на него все надеялись, как на каменную гору, совсем не подозревая, что гора может легко рухнуть...
В этом-то подвале и было решено провести очередное заседание группы.
С интересом изучал Третьяк своих новых друзей, с которыми выходил в неизведанный опасный путь. Подпольщик — это не боец на передовой, о котором можно составить мнение после первого же боя. Самый высокий балл в аттестат подпольщика вписывается кровью — его зарабатывают стойкостью во время пыток в застенках гестапо. Выдержать нечеловеческие мучения, не выдать своих товарищей и умереть — вот ратный подвиг, достойный высшей награды — славы; но бывают и слабые духом, и, что самое трагическое, о них узнают тогда, когда бывает слишком поздно...
В дверь протиснулась голова со снопом черных вихрастых волос, худое загорелое лицо сияло чистой улыбкой, которую не портило даже отсутствие двух передних зубов — нижнего и верхнего. Пришел Арсен Поддубный. Уже поздняя осень, а он без головного убора, без пальто, ворот сорочки расстегнут. Вот что значит спортсмен! Трудовую деятельность Поддубный начал на Киевском заводе весов имени Дзержинского. Активный комсомолец, он был ударником на производстве, позднее его выбрали секретарем заводского комитета комсомола. Еще работая в цехе, он прославился как один из ведущих игроков заводской футбольной команды. Но для его кипучей натуры этого было мало. По линии Осоавиахима он поступил в школу парашютистов, имел на своем счету сто двадцать прыжков. Война застала Поддубного на посту секретаря Октябрьского райкома комсомола города Киева.
Вторым вошел, стукнувшись головой о дверной косяк, Костя Павловский — худой, долговязый, с волевым лицом. До войны он работал токарем на заводе измерительных приборов, был разведчиком истребительного батальона. Во всей его фигуре, в движениях чувствовалась скрытая сила, которая — если дать ей волю — может выйти из-под контроля и действовать, пока сама себя не исчерпает. Видимо, такими были молодые революционеры прошлого, те, что выводили полки на Сенатскую площадь, бросали гранаты в царей...
Коля Охрименко почему-то запаздывал. Позже он объяснил свое опоздание тем, что боялся привести «хвоста». Еще с Самсоновской улицы за ним увязался какой-то подозрительный тип, пришлось несколько раз менять маршрут, шастать по незнакомым дворам, чтобы избавиться от преследователя. (Только недостатком опытности можно объяснить тот факт, что это сообщение не насторожило членов группы и они не приняли никаких мер, чтобы уберечь своего товарища от провала. Очень скоро именно Коля Охрименко первым в организации поплатится жизнью за эту фатальную ошибку.) По своей натуре спокойный, уравновешенный, он больше слушал, чем говорил, в его действиях не было бравады, желания во что бы то ни стало совершить что-то умопомрачительное, «показать себя», все поручения он исполнял точно и добросовестно, как обычную работу.
Еще перед тем, как должны были явиться другие, Валя Прилуцкая привела с собой подтянутого, похожего на студента светловолосого парня и, познакомив его с Андреем (подпольная кличка Леонида Третьяка), сказала: «Этому человеку будешь приносить сводки Совинформбюро и другие сообщения из Москвы». Парень (его звали Володя Котигорошко) ответил кратко: «Хорошо». Поскольку нового подпольщика-побратима привела Валя, Третьяк сразу же проникся к нему полным доверием. Было приятно, что у них налаживается связь с другими подпольными группами. Уточнив некоторые детали будущего сотрудничества, Володя Котигорошко ушел.
Заседание открыла Валя.
— Я знаю, товарищи, что вы голодаете да и холодно здесь, — начала она тихо, и все ближе придвинулись к ней, — поэтому обойдемся без длинных выступлений. Подпольный городской комитет партии ставит перед нами первое боевое задание: уничтожить нефтебазу на Брест-Литовском шоссе. Выполнить задание поручается Сене Поддубному, Косте Павловскому и Третьяку. — Перевела взгляд на Охрименко. — Тебе, Коля, надо наладить слушание радио, организовать выпуск листовок. Для боевых групп всеми способами добывайте оружие, прячьте его малыми партиями. Указания подпольного горкома будете получать через Андрея — это подпольная кличка Лени Третьяка, а также через связных Лену Пономаренко и Лену Белиц. Какие есть вопросы?
С минуту все молчали. Первым нарушил тишину Поддубный:
— Сколько времени дается на уничтожение нефтебазы, и поступят ли конкретные указания?
Валя чуть-чуть улыбнулась. Наивные вопросы Поддубного были пропитаны духом мирного времени. Инструкцию о том, как поджигать нефтебазы, разумеется, никто не выработает, таких специалистов нет. Все годы мы учились только сооружать, а не разрушать. Что же касается сроков...
— Если сделаете это завтра, будем считать, что план перевыполнили.
Тоже по-довоенному. Невольно все сдержанно рассмеялись.
— Интересный случай произошел на весовом заводе, — снова заговорил Поддубный. — Когда на заводском дворе появился первый гитлеровский офицер и стоял, оглядывая территорию завода, со второго этажа ближнего цеха прогремел выстрел, и фашист упал мертвым. Немцы обшарили все закоулки, но нашли только винтовку.
— Ты, Сеня, мог бы присвоить себе его славу, — пошутил Павловский. — Ведь не исключено, что именно ты и воспитал его, когда работал там секретарем комитета комсомола.
Поддубный не принял шутки товарища, ответил вполне серьезно:
— Чужой славы мне не надо. Я еще заслужу свою.
В дружескую перепалку вмешалась Валя:
— Твоя шутка, Коля, неуместна. В организацию бы привлечь этого смельчака. Он сделал свое хорошее дело. Этот случай лишний раз подтвердил, что киевляне не покорились. Значит, нас много.
По-школьному поднял руку Третьяк:
— У меня просьба ко всем товарищам: не говорить моей матери, если подвернется такой случай, что я работаю в подполье. Мама об этом не знает.
— Принимается к сведению, — за всех ответила Валя и перевела взгляд на Охрименко. — Коля, а ты что скажешь?
— Мне все ясно, выпуск листовок наладим, — поеживаясь от холода, буркнул тот таким тоном, словно хотел сказать: «Пора уже кончать, и так долго засиделись».
Они сидели ровно двадцать минут.
— Итак, будем действовать, — подытожила Валя. — А сейчас... — бросила взгляд на печурку. — Леня, закипел чай? Угощу вас, друзья, кое-чем вкусненьким...
Валино лицо, что было таким напряженным, даже строгим, вдруг подобрело, потеплел взгляд, и каждый представил себе девушку не в холодном подвале, а дома; казалось, она не проводит заседание подпольной группы, а принимает гостей в день своего рождения и приглашает их к праздничному столу. Валя достала из-под верстака сумочку, взяла из нее какой-то пакетик, развернула:
— Коржики, сахарин! Попьем чайку!..
— Чудо из чудес! — прошелестел щербатым ртом Поддубный.
Третьяк уже позванивал стаканами.
С каким наслаждением они пили горячий сладкий чай! А эти темные коржики, испеченные из ячменной и ржаной муки, действительно казались им тогда очень вкусными...
Когда готовились поодиночке к выходу из подвала, Валя спросила у Третьяка:
— С твоим Потаповичем не столкнемся?
— Думаю, что нет, я и сам давненько его не видел. Вероятно, получил повышение по службе.
Он помог Вале надеть потертую плюшевую шубку, подал коричневый, в крупную клетку платок. Она пожала хлопцам руки, пожелала успехов.
Вскоре попрощался и Коля Охрименко.
Павловский и Поддубный, перед тем как уйти, договорились с Третьяком, что разведку на своем объекте сделают завтра в одиннадцать утра. Сбор на углу Брест-Литовского шоссе и Керосинной.
Выпустив их, Третьяк начал готовить рабочее место. Вслух ругал «клиентов», забравших столько дорогого времени. В мастерскую тихо прошмыгнул Коляра.
— Всех выпроводил?
— Не знаю, может, кто-нибудь и остался.
— Откуда, их четверо вошло и четверо вышло.
— Точно сосчитал?
— А как же.
Третьяк усадил брата за стол.
— Попей чайку, Коля. Мы оставили тебе немного коржиков, а чай с сахарином.
— Правда?! — обрадовался Коляра, словно это был не сахарин, а шоколадные конфеты.
Пил чай, аппетитно похрустывал коржиками.
Глядя на то, как ловко брат орудовал рубанком, он спросил:
— Лень, сказать тебе, о чем я не раз думал? Красноармейцы воюют на фронте, кровь проливают, а мы с тобой сидим дома и мастерим вот эти табуретки. Что они скажут, когда придут сюда? Женщинам, конечно, простительно, а нам?
Третьяк с интересом посмотрел на брата.
Коляра предусмотрительно понизил голос:
— Надо бы нам к партизанам перебраться. В леса. Вон Вовка и Сережка с Львовской улицы за Десну ушли, там, они говорили, партизаны есть. Как ты думаешь, тринадцатилетних принимают?
— Тебе же только двенадцать.
— Это ничего. Зато я приду не с пустыми руками...
Наступила многозначительная пауза.
— А с чем?
Коляра уже пожалел, что сгоряча проболтался о своей тайне, но отступать было поздно. Брат не сводил с него пристального взгляда и ждал. Пришлось выкладывать все:
— У меня револьвер есть. Нашел, когда отступали наши. Не знаю только, стреляет ли, но заряжен.
— Прежде чем идти в партизаны, надо все продумать, Коля, — спокойно проговорил Третьяк, будто советуясь. — Это дело очень серьезное. Из-за нас могут убить маму, сестер. Даже за хранение оружия сейчас не милуют. Читал объявления? Отдай лучше револьвер мне, я его спрячу понадежнее...
Теперь парень окончательно понял свою промашку, ощетинился:
— Не отдам! Не ты его нашел, а я.
Третьяк спокойно взял рубанок, посмотрел, поднял его на уровень глаз, проверяя, нормально ли выступает лезвие, дважды стукнул молотком по колодке и начал стругать. Руки ритмично вытягивались во всю длину и сгибались в локтях, распрямлялись и сгибались, будто это были механические рычаги. И с каждым движением из рубанка, из отверстия в колодке, вспыхивал длинный язычок светлой сосновой стружки. По мастерской поплыл мягкий запах смолы. Через несколько минут Третьяк дал себе передышку. Взглянув на брата, сказал:
— Не выйдет из тебя партизана, Коля, не выйдет. Там нужна строжайшая дисциплина, надо безоговорочно слушаться старшего, а ты к этому не привык. Вот и сейчас возьми, к примеру. Из-за твоего револьвера мы все можем поплатиться головой, а ты: «не отдам». Куда же это годится...
Коля колебался.
— Я хотел хоть одного фашиста убить...
— Еще убьешь, Коля. Я же не отбираю у тебя револьвер, я только хочу получше его спрятать. А надо будет, я тебе его отдам.
— Вправду отдашь?
— Когда надо будет.
Оружие перекочевало к Третьяку. Будто ничего и не произошло, один продолжал стругать доску, а второй стоял рядом приунывший, не зная, что ему делать дальше. То, чем он жил столько времени, — мечтой отомстить хотя бы одному фашисту, — вдруг стало неосуществимым. Понимая настроение брата, Третьяк сказал:
— Хочешь, Коля, я обучу тебя профессии столяра-краснодеревщика? Будешь, как наш отец, как я. Это же здорово — иметь специальность. Она на плечи не давит. После войны заводам потребуется много рабочих, а у тебя и специальность будет, разряд дадут, будешь хорошую зарплату получать. Согласен?
— Конечно, а смогу ли я? — в нерешительности спросил паренек.
— Ну-ка, бери второй рубанок, становись вот здесь. — Третьяк показал на противоположную сторону верстака. — Вот тебе необработанный кусок древесины, надо стесать его до линий, отмеченных карандашом. Ни больше, ни меньше — точно. И выйдет ножка для табуретки. А рубанок держи вот так...
Начали работать вдвоем. Коляра и раньше пробовал орудовать рубанком, но делал это для забавы, и работа его не увлекала. Другое дело сегодня. Теперь перед ним была цель — обучиться на мастера-краснодеревщика. К тому же он помогал брату изготовлять табуретки, а это давало семье кусок хлеба. Работали молча, сосредоточенно. Коляра подал голос лишь тогда, когда прострогал до намеченных линий.
— Ну-ка, покажи! — Третьяк осмотрел работу, похвалил: — Хорошо! Теперь положи брус на другой бок и продолжай...
Они сам увлекся. Ему начинало казаться, что работает он не в кустарной мастерской, а в цехе и рядом не брат, а целая когорта друзей — они изготавливают детали для самолета, который скоро железной птицей взлетит в небо и понесет на своих крыльях славу его творцов. Потом их портреты вывесят на Доске почета, а многотиражка «Пропеллер» напечатает через всю полосу: «Пламенный привет комсомольскому племени!» Почувствовав себя могущественными, они работали напряженно и вдохновенно, потому что труд стал для них делом чести, доблести и геройства. Труд для народа. Для коммунизма. Для человечества. И что это было за время, прекрасное, незабываемое, — время первых пятилеток!
Как после вспышки молнии наступает еще более густой мрак, так еще пасмурнее показалась действительность, когда прошло так неожиданно возникшее чувство. Осталась суровая реальность: оккупация, за стеной — враги, против них идет беспощадная битва не на жизнь, а на смерть...
Сто восемнадцать подпольных организаций и групп... Как проявляли они себя в первый год оккупации города?
В декабре 1941 года в коридоре домика, стоявшего у подножья Черной горы на юго-восточной окраине Киева, был снят деревянный пол и началось рытье тайника — подземного хранилища. Сменяя друг друга, Кочубей, Ананьев и Черепанов прорыли подземный ход, в конце которого под Черной горой оборудовали комнату размером два с половиной на полтора метра. Поставили самодельный столик, к стенам прикрепили полки, потолок укрепили брусьями. Так начала свою деятельность территориальная подпольная организация «Смерть немецким оккупантам!», возглавляемая Григорием Самсоновичем Кочубеем.
Радиоприемник смонтировал помощник машиниста депо Киев-Московский Георгий Щур. И вот — первые сто экземпляров сводки Совинформбюро, напечатанные на стеклографе. Позднее, когда работа подпольной типографии наладилась, сводки Совинформбюро и листовки выпускались систематически тиражом 250—300 экземпляров.
Результаты деятельности подпольной организации «Смерть немецким оккупантам!» проявлялись в массовых актах саботажа и диверсий на фабриках, заводах, железнодорожном транспорте.
За время своего существования подпольная организация направила в партизанские отряды свыше двухсот человек. Только в отряд «За Родину» подпольщики передали три ручных пулемета, двести пятьдесят гранат, шестьдесят винтовок, триста тысяч патронов, двадцать револьверов, медикаменты. После того как гестапо разгромило типографию организации «Смерть немецким оккупантам!», в партизанский отряд «За Родину» ушло еще пятнадцать подпольщиков...
В октябре — ноябре 1941 года начали действовать нелегальные партийные организации, возглавлявшиеся В. Запорожцем, Р. Синегубовым (позднее они объединились), Н. Королем; подпольная парторганизация «Арсеналец», которую возглавили Д. Нестеровский и Н. Гайцан.
Большую организационную работу проводил Железнодорожный райком партии, в частности его секретарь Александр Сидорович Пироговский. Осенью были созданы две подпольные группы на станции Киев-Товарный, три — на станции Киев-Пассажирский и три в депо имени Андрева. В декабре начала действовать антифашистская организация в селении Чоколовка, позднее эта организация стала именовать себя «Киевский рабочий». Райком систематически руководил подпольщиками района, заслушивал их отчеты и ставил очередные задания, оказывая практическую помощь в работе...
В начале января 1942 года по улице Саперно-Слободской, 10, квартира 2, у старшего дежурного депо Дарница Петра Фомича Антонова, беспартийного, полного георгиевского кавалера, состоялось совещание, на котором решено было создать подпольную большевистскую организацию в депо Киев-Московский. Совещание созвал член Дарницкого подпольного райкома партии Афанасий Никитич Тимощук. Под его руководством действовала группа В. Казька в депо Дарница, а с апреля 1942 года — еще одна группа Г. Тоичкина в депо Киев-Московский. Подпольная группа действовала также на Дарницком вагоноремонтном заводе под руководством Л. Воробьева. Она состояла преимущественно из инженерно-технических работников и вскоре выросла в большую подпольную организацию.
На строительстве Наводницкого моста работал бригадиром-столяром Николай Арсеньевич Сорока. Члены подпольного горкома партии В. Кудряшов и Г. Кулик поручили ему создать боевую группу по организации побега военнопленных — бывших бойцов и командиров Красной Армии. Это задание Сорока выполнил. Отбирая из пленных наиболее смелых и преданных Родине людей, он обеспечивал их соответствующими документами, которые получал от В. Кудряшова, выдавал им полицейскую форму и, вооружив, направлял через конспиративные квартиры и связных в боевую группу К. Дивонина.
Даже после того, как подпольный горком потерпел провал и связь с ним была утрачена, Сорока продолжал свою деятельность. Кроме освобожденных из лагеря многих военнопленных он часто переправлял партизанам оружие, взрывчатку. В январе 1943 года во время отправки очередной группы военнопленных отважного патриота схватили гестаповцы...
Это только часть их, партийных и комсомольских подпольных организаций и групп, составляющих цифру сто восемнадцать.