Комендантский час

21

Достать радиоприемник в условиях Киева, где каждому, кто спрятал его, грозил расстрел, было нелегко. Но Третьяк твердо решил при любых обстоятельствах выполнить задание партийного центра. Радиоприемник — это же новая серия листовок, которые разлетятся среди людей предвестниками желанного освобождения, новые теплые капли надежды вольются в души людей. Возможно также, что после успешного выполнения этого задания станет реальнее и перспектива побывать на Большой земле. Когда Валя рассказала о разговоре с Ивкиным, о том, что их могут послать с письмом в Центральный Комитет партии, для него это было радостью, равной которой он давно уже не испытывал. Но прежде всего надо достать радиоприемник...

Исчерпав собственные ограниченные возможности, он мобилизовал на это дело и Коляру. Тот с энтузиазмом пообещал: «Найду!» Три дня шнырял по всему Киеву, переговорил со всеми дружками и знакомыми, но ничего не нашел, кроме незначительных деталей к приемнику. Безрезультатно пока что заканчивались поиски и других членов группы — Павловского, Поддубного, Елены Пономаренко. «Что же делать?» — мучительно думал Третьяк. И вдруг почему-то вспомнил Татоса. Пожалуй, есть смысл узнать у него. Да, только Татос Азоян с его ловкостью и сообразительностью мог еще помочь делу. Но как подойти к пареньку, чтобы не напугать, завоевать его доверие? Напомнить об их встрече на берегу Днепра, когда удержал его от безрассудного поступка.

Татоса он встретил у кинотеатра «Коммунар», где перед каждым сеансом толпятся ватаги подростков. Паренек стоял на краю тротуара задумчивый, словно решал сложную задачу. Третьяк подошел к нему сзади, поздоровался.

— Ты узнаешь меня?

Внимательные черные глаза посмотрели недоверчиво, но сразу потеплели.

— Вы тогда были с бородой...

— Верно. В кино собрался?

— Нет... Не знаю.

Видимо, у паренька не было денег.

— Хочешь, пойдем вдвоем, — по-приятельски преджил Третьяк и, не ожидая ответа, направился к кассе. Вернулся с двумя билетами.

До начала сеанса оставалось минут двадцать, Третьяк предложил пареньку пройтись. Они пошли по направлению Глубочицкой (по другую сторону от кинотеатра «Коммунар» была полиция), миновали домик, где проживали Азояны. Впереди шумел Лукьяновский рынок, у входа на разные голоса выкрикивали мальчишки:

— Сигареты «Леванте»!..

— «Гуния».

— Мадьярские!..

— Помнишь, Татос, нашу встречу возле Днепра? — непринужденно, как со старым знакомым, заговорил Третьяк. — Горячий ты, мне такие нравятся. Но скажи спасибо, что я удержал тебя. Плохо кончилось бы твое геройство. Могли всех нас перестрелять.

— Могли, — кивнул парень.

— Между прочим, Татос, — боясь, чтобы не порвалась тонкая ниточка их хорошего разговора, поспешил сказать Третьяк. — У меня к тебе одна просьба... Но об этом никому ни гугу. Даже родителям. Разнюхает гестапо — мне амба.

Татос молча слушал, чуть заметно насторожившись, шел так же размеренно, заложив руки за спину.

— Хочу где-нибудь раздобыть радиоприемник, чтоб, значит, иногда послушать Москву. Надоело все немецкое. Одни только марши да речи фюрера, а я соскучился по русской музыке. Не подскажешь ли, к кому можно обратиться?

В ответ — ни внимания, ни интереса. Полное безразличие.

— Я не знаю.

«Он не доверяет мне, — подумал Третьяк. — Но его можно понять. Первые месяцы оккупации показали, что в общей массе людей высокого благородства случаются и подонки». Положил руку пареньку на плечо.

— Ты, друг, не бойся меня, я свой. Я ведь однажды тебя выручил, значит, мне можно верить. Считай, что после того случая мы стали как родные, должны помогать друг другу.

Карие глаза хитро посмотрели на Третьяка.

— Разве сейчас кто-нибудь держит радиоприемники? Немцы за них расстреливают.

— Это верно. Но смельчаки есть. Тебе приходилось читать листовки со сводкой Советского Информбюро?

— Приходилось.

— Вот видишь, есть такие, что слушают радио и записывают.

Парень решительно покачал головой.

— Не знаю, где они.

«Поспешил я, — снова подумал Третьяк. — Надо было сперва подготовить его к этому разговору. Продолжу после кино...»

На обратном пути встретили старшего сына Азоянов — Акопа. Тот подозрительно посмотрел на Третьяка, затем обратился к брату:

— Куда-то собираешься пойти?

— В кино.

— А мама знает об этом?

— Она разрешила.

На прощанье Акоп несколько слов сказал по-армянски, и они разошлись.

В зале было мало зрителей, преимущественно дети школьного возраста. Перед художественным фильмом прокрутили документальную ленту с фронтовыми эпизодами. Диктор комментировал: «Вот так храбро сражается доблестная немецкая армия на Восточном фронте...» Справа от Третьяка, у самой стены, кто-то проговорил вполголоса: «Смерть фашистским захватчикам!..» Началась демонстрация фильма «Девушка моей мечты». Вдохновенна, прекрасна в этой картине актриса Венского театра оперетты Марика Рокк, однако и ее игра, и нежный голос, и сам сюжет картины были таким резким контрастом с действительностью, что хотелось крикнуть: «Девушка! Всюду льется кровь, а ты показываешь на сцене мелочное, мизерное. Кому сейчас это все нужно? Сохрани для чего-то большего свой талант, сохрани его для очищенной от фашистской скверны Австрии!..» Третьяк то и дело терял ниточку сюжета, он не переставал думать над тем, как найти ключ для разговора — откровенного и результативного — со слишком осторожным Татосом. Не признаться ли ему, что приемник нужен подполью? Парню можно верить, и Валя его хвалила. Да, надо признаться, ошибки не будет. Без веры в людей успешно бороться вообще невозможно.

Сеанс окончился, в зале вспыхнул свет. Где Татос? Третьяк осмотрелся вокруг — паренька в зале не было. Не было его и на улице.

Через полчаса он сидел у Вали Прилуцкой, рассказывал о своей встрече с Татосом. Девушка долго смеялась, приговаривая: «Ну и подпольщики, ну и конспираторы... Молодец Татос!» Третьяк даже обиделся:

— Ничего смешного в этом не вижу.

— Говоришь, исчез во время сеанса? — переспрашивала Валя, не сдерживая смеха. — А ты и не заметил? Ну и конспираторы! Оба вы в жмурки играли, не иначе.

Третьяк деловито начал листать книгу.

— Не расстраивайся, Леня, — наконец серьезно сказала девушка. — Я с Татосом сама встречусь. Думаю, что со своей «комсомольской мамой» он будет откровеннее.

Прошло два дня. На этот раз Валя появилась радостная, возбужденная. «Наверное, посылают на Большую землю», — подумал Третьяк, тоже проникаясь радостью. Но она сказала другое:

— Есть приемник!

— Как же ты сумела? У кого? — удивлялся Третьяк.

— Татос! Выручил «сынок»! Он познакомил меня со своим другом, учеником восьмого класса сто первой школы Володей Шевчуком, а у бабушки этого Шевчука, оказывается, есть радиоприемник, спрятанный под кроватью. Старуха не успела сдать его, когда появилось извещение, просто некому было отнести, потом уже боялась ткнуться с ним к немцам, думала: расстреляют за большую задержку. Володя Шевчук переговорил с бабушкой, и она хоть сегодня согласна избавиться от этой постоянно грозящей беды.

— Чудо! — возбужденно проговорил Третьяк. — И когда же ты покажешь мне этого Володю Шевчука?

— А он здесь, ждет во дворе.

Валя выбежала из мастерской, назад вернулась с подростком. Худой, чернявый, на светлом пиджачке малиновое пятно от краски — типичный школьник. Маленькое, тонкое лицо паренька загорело до черноты, даже чуть-чуть отсвечивает синевой, как у Татоса.

— Радиоприемник заберет этот товарищ, — сказала Валя, показывая на Третьяка. — Будешь называть его дядей Андреем. Не боишься, что отважился на такое дело?

— Чего мне бояться, — с достоинством ответил паренек. — Володя Котигорошко мне поручал и листовки распространять. А теперь мама не выпускает из дому.

— Почему? — одновременно поинтересовались Третьяк и Валя.

— Да... — Паренек минутку колебался. — Был такой случай. Живет в нашем доме один человек, вроде придурковатый, ругает все советское, не нахвалится Гитлером. А меня почему-то готов живьем съесть, вечно насмехается надо мной: «Ну что, ты и сейчас в комсомоле числишься? » И друзей моих не любит, гонит со двора, угрожает Сырецким лагерем... Не вытерпел я: «Да что вам комсомол поперек горла встал, как кость?» В это время по нашей улице проходил немец и, услышав перебранку, заглянул двор. А двор у нас разгорожен. Придурковатый к нему: Пан, ком, ком сюда, — и показывает на меня: — Юда!» Смотрю, немец действительно направляется к нам — высокий, в начишенных сапогах, форма новенькая — остановился передо мною, рассматривает. Ни чего-то хищного, и капли злости в глазах. Ну, думаю, надает он сейчас оплеух придурковатому, чтоб не врал. И вдруг у него в руке тесак блеснул, уже и на меня наставил, чтоб живот распороть. К счастью, выбежала мама, заслонила меня собой, закричала не своим голосом: «Да это же сын мой, Володя, он не юда!» Сбежались на шум соседи, тоже свидельствуют, что я не еврей, называют фамилию, мол, украинская она: Шевчук. Гитлеровец послушал-послушал, махнул рукой и пошел прочь. А мама оперлась на мое плечо, дрожит вся, не может тронуться с места...

У Вали, словно от холода, дрожали плечи.

— Ужасная картина.

— Ну, если смерть была с тобою рядом и отступила, — проговорил Третьяк, — значит, жить тебе долго. Я тоже под пулями был. Выходит, нам с тобою бояться нечего.

— Маму жаль...

— Все матери переживают. А отец твой где?

— На фронте, — ответил мальчуган. — Отчим. — Смуглые его щеки слегка покрылись краской. — Родной отец оставил... Давно уже, я тогда в третий класс ходил. А еще и теперь тоскую по нему...

Третьяку так хотелось сказать в эту минуту: «И у меня отчим». Но у него был родной отец. Правда, уже умер. Перевел разговор на другое:

— Закончится война — мы будем поддерживать связь, Володя. В жизни бывают случаи, когда нужна чья-то помощь. Вы с мамой можете всегда на меня рассчитывать. Я не из тех, что пускают слова на ветер...

Паренька вскоре отпустили, условившись о будущей встрече, а они с Валей еще долго не могли успокоиться, радуясь, что нашли радиоприемник. Может быть, действительно теперь станет более реальной перспектива побывать на Большой земле. От одной только мысли об этом замирало сердце. Увидеть Москву, подышать воздухом свободной Родины, пусть хоть несколько дней пожить обычной жизнью советского человека... Это было бы подлинным счастьем.

...Радиоприемник благополучно доставили по указанному адресу. Но потребность в том, чтобы на Большую землю послать Валю Прилуцкую и Леонида Третьяка, очевидно, отпала, потому что Ивкин об этом больше не вспоминал. На связь с Центральным Комитетом партии вскоре пойдут Мария Гурская и Александр Козак.