Панфилыч и Данилыч

3

Панфилыч стоял возле зимовья, закутанный и завязанный платками. Он, заметно было, ждал Михаила. Готова была и жратва.

Михаил вывалил мясо-сохатину, вынул соболиные шкурки и остамевшего подстывшего соболька сегодняшнего, разложил на нарах, белок, лежавших внизу, отнес в сени на полку.

Панфилыч следил за всем этим как-то равнодушно, даже не посмотрел как следует на соболей, а все поглядывал в окно.

Михаил разобрал соболей: пять снятых шкурок были светлые, сегодняшний потемнее был соболек, но сильно кровил и выглядел помято и рвано.

– Помыть надо будет казака!

Панфилыч ничего не сказал, сходил чашку сполоснул в углу за печкой.

Когда Михаил поел, закурил и довольно разлегся на нарах, Панфилыч хмыкнул.

– Кто это приходил? – спросил Михаил без любопытства.

– Вон на столе. Читай, тебя касается.

– В кожанке, что ли? Видел я с сопки, вроде блестит плечами. Думал, думал, что блестит у человека? Наверное, кожанка. Из тарашетских, значит. Сапоги-то новые – в Тарашетском давали всем рыбакам-охотникам. Схимичили где-то сотню пар. Вот это да! Оскорблениев-то!

– Заразный, гад!

– Это по ряшке надо, – весело сказал Михаил. – Вот выйду на круга денька через два, махну к ним. Здорово, мужики, – и сразу по ряшке, Тиунову-то! Я ему дам ишака! Чаю сначала попью, отдохну, чтобы бежать легче, а потом по ряшке дам – и ходу. Он с ними сейчас, наверное?

Михаил нащупал у себя в волосах катышек смолы и вырезал его ножом с пучком волос вместе и бросил в печку. Настроение у него не испортилось, он снова окинул взглядом добычу и засмеялся:

– На добро вино заработали! Там солярка-то кончилась, светло-коптилофикация закрылась, не забыть надо пару литров оттащить. С лучиной, как первобытный, пушнину драл.

– По ряшке – это он легко отделается. Нет, мы его за горло возьмем. Покажу ему ишаков. Я его с костями есть буду. Акта о передаче тайги мы не видели. Пусть он лежит в конторе, мы ничего не знаем, этот сезон наш. Тайгу передавали – это карта, а пушнина – товар, деньги. Тут тихо, уголовное дело. Пусть-ка возьмут. По ряшке. Он с ошибки начал это дело, ряшкой не расплатится. Записки эти у него теперь как крюк в гузке.

– Длинное дело. По ряшке смазал, и хорошо. Пусть с битой рожей по нашему плашнику и лазит. Обязательно дам по ряшке.

– Не вздумай. Всю мне игру испортишь. Они тебя же и отдуют компанией, и ты же будешь виноватый.

– Ельменева, Панфилыч, никто не бил. Запомни.

– Судом!

– Вам бы прокурором работать или следователем.

– Нельзя. Я бы всех посадил. Один вдоль зоны погуливал бы, сплошной бы лагерь был.

– Всех не посадишь. Меня вот, например, за что?

– Чистых нету, Михаил. Кто хитрее – тот и чище. А чистых нету.

– Ну ладно, пусть так. А вот за что бы меня?

– Нашел бы и на тебя строчку. Ну, вот, ларек перед армией кто разворотил и два ящика коньяку уволок и конфет шоколадных? Я все знаю. Думаешь, Панфилыч не знает? Я все знаю! – Панфилыч радостно засмеялся своей шутке.

– Не-ка! Неправда! – Михаил тоже засмеялся, он лежал на нарах и пускал дым в потолок.

– Не должно быть ошибки.

– Не-ка! Неправда! Я бы сказал, кто это сделал, да ни к чему.

– Все-таки ты там был. Можешь и не доверять, но был. Есть люди, которые покажут.

– Зря, Панфилыч. Угостить меня угощали.

– Во-от! Угощали, стало быть? И это годится для дела.

– Парни, которые это делали, в лес оттащили, за линию, закопали, шалашик построили, бегали туда пьянствовать. Все равно в армию надо было идти. Военком дознался, ну, замял это дело – рекрута. Я был сбоку припека. У меня, Панфилыч, сказать не хвалясь, на совести черных пятен нету. Пить – хулиганил маленько, дрался маленько. После армии Пану обижал, это было. А уголовного ничего нету.

– Пану ты зря обижал. Она вся была на виду.

– Глупый был, молодой. Кабы знатье… – Михаил так спокойно говорил, что можно было подумать, будто Пана жива, сидит в Нижнеталдинске и ждет, когда мужик ее вернется из тайги. И голос у него был обычный.

Панфилыч про себя удивился даже, но промолчал. Заполошный парень – сам смеется, а другой коснись до места, не заржавеет. Пулю в башку можно получить. Крайний человек, по шерсти из него можно веревки вить, а против – лучше не пробовать.

– Что имеем – не храним, потерявши – плачем, Вот как. Бобыль, я теперь, понял? Тиунову-то я по ряшке дам. Как увижу, так – вместо здравствуй! Ни за что ни про что такие оскорбления – ишак. Понял ты? Кто там грешил сначала, Кулик или Тиунов Сережка? – Михаил потянул на себя телогрейку.

– Оба грешили, – сказал Панфилыч. Ты вот сначала собак накорми. Спать разлягавашся. Сам мясо приташшил, сам и вари. Шеинку положь, люблю шеинку сохатиную.

– Это правильно! – вскочил Михаил. – Я там Подземному кусок занес, на стол бросил в миску. Удивится, однако.

– Ну и ладно. А где его черти носят?

– Не знаю, вижу – приехал, а самого нету. По штабелям, наверное, пошел, дак кобыла его в ельнике.

– Придет – и шарится, шарится. Ково шарится?!