– Здорово те, Алевтинушка!
– Здорово те, соседушка.
– Из магазина бежишь?
– Но.
– Чо там есть новенького? Ой, наборчик какой славненький, почем брала?
– Двенадцать рублей с копейками.
– Дороговизь какая. Ты не будь дурой, заставь Фроську, пусть на алименты подает. Время выдет, локти кусать начнет, не установишь ничего.
– Да я не больно-то интересуюсь, что они решат. Уж ихнее дело, я так понимаю.
– Ихнее-то оно ихнее, а моя-то забота, подруженька, о тебе. Истинно говорю! Как гляну на тебя, ажно слеза закипат. Так бы и дала Фроське в морду! Ково же делатца, мать в дугу загибат! Так света не видели, горя окиян выплакали, жизнью намаялись, так вот на же тебе, ишшо пожалуйста!
– Пойду я, однако. Печка у меня топится, нет ли?
– Дыма не видать, да и девка у тебя не безрукая, должна и по дому ворочать!
– Сыро, вишь, дожжик льет да льет. Тебе хорошо эвон, в болоневом пальто, а я в драповом, так оно мне и мокро.
– Бывай-ка, подружка! Алименти не забывай, стребовать надо. Имя, кобелям-то, все едино на пропой. Нынче за горло брать надо, не наши времена, мужчина балованный пошел, безответственный.
– Бывай, бывай! – кивнула Алевтина Сысоевна и поплелась дальше.
Стыда-то, стыда-то, хоть на улицу не показывайся. Рукавичиха – и та! У самой Павлик сидит, а тоже, показыватца перед ней. Небось ворожила Фроську за Павлика. Подпила как-то, проболталась: у тебя – товар, у меня купец. Купец! Арестанта кусок.