Панфилыч и Данилыч

2

Данилыча на базе не было. Грузчики, все незнакомые какие-то бичи, сказали, что он скоро подъедет на отставшей машине, которая берет сейчас орехи из ближнего штабеля. Утром они все должны были тронуться назад.

Грузчики переживали свежую историю, как они подрались с шоферами других каких-то машин. Шоферы, с которыми они теперь сидели в бараке, слушали и посмеивались. Панфилыч взял предложенного пуншику – чаю с небольшой дозой водки – и тоже слушал. Он немного отвык от людей, но не сказать чтобы соскучился.

Рассказчик, пожилой грузчик в лисьей безрукавке, с лысиной, блестевшей среди молодых смолистых кудрей, с золотой серьгой в ухе, смуглый, с играющими черными глазами, не только рассказывал, но и показывал в лицах, как на сцене в театре, только смелее и экспрессивнее, чем в театре, потому что у него было условие со зрителями, а канонов не было. Он уже рассказал, как произошла ссора и он ударил шофера, и показал, как шофер этот кубарем улетел на крыло своей машины, а теперь он рассказывал, как шоферы его били, окружив на снегу, как он держался, чтобы не упасть под ноги, но все же упал и никого не смог уцепить с собой из врагов – укрыться, чтобы остальные его не пинали. Он показывал, как он лежит в снегу, окруженный, а никого из грузчиков, теперешних зрителей, не было на подмогу.

Он быстро лег на пол, как дошло дело до этого эпизода, закрыл голову руками, а лицо и грудь локтями, подтянул к груди колени, как это делается в уличных драках, и вертелся на спине, не давая под сапоги почки. Так он катался по полу барака в своей лисьей, вспыхивавшей рыжим безрукавке, спасаясь и закрываясь от воображаемых шоферов, и кричал, мастерски изображал голосом и искренний восторг, и военную хитрость, сквозившую в испуганном крике. «Только не пинайте! Не ногам! Ногам-то не надо! Унутренности! Унутренности. Ребяты, милые, за что? Ой, ой! Убиваете, дураки! Козлы! Одного убивает! Срок будет! Срок будет! Ой, ребяты, милые!» Потом он что-то вдруг увидел на воображаемом снегу возле автомобильного колеса, вертанулся под месившими его сапогами, схватил воображаемый ломик, который уронил кто-то из нападавших на него шоферов, схватил его и, сделав с полу прыжок через весь барак, встал в боевую позу: в поднятой пустой руке завороженные зрители ясно могли видеть ломик. Шоферы попрятались в кабинках, грузчик показал, как он метался между машинами, не боясь, что они его собьют с ног бампером, налегал, раскинув руки, на капоты, стучал ломиком по крыльям и дверцам, но не по стеклам – зима все-таки! – ругательски ругая трусов, с такими же ломиками, как у него, попрятавшихся в кабинки, и вызывая их на смертный бой. Потом он изобразил полную победу и радость, когда на подмогу ему прибежали его артельные с лопатами, спасать товарища. Потом он повествовательно дорассказал, как они вели переговоры и договорились с шоферами и вместе поехали в контору разбираться. А теперь вот они работают третий день с другими шоферами и нравятся друг другу, потому что справедливость прежде всего, а те шофера, без сомнения, были гадюки.

Подошла еще машина.

Данилыч был в городской одежде, в бурках, с полевой сумкой, с документами. Начальник. Он не увидел Панфилыча, сидевшего в тепле, за печкой, в темноте, сел за стол, ему предложили пуншика. Он отказался, подробно объяснил, что только что вышел из больницы. Выпил чистого чаю.

Панфилыч сидел в темноте и с удовольствием смотрел на Данилыча, потом взял рукавицы и шапку и неслышно подошел.

Данилыч сначала не понял, кто это из грузчиков наклонился над ним; он смотрел в документы и что-то переписывал и обозначал крестиками.

– Здорово, Ефимка.

– Петро? Здорово!

Панфилыч наслаждался эффектом, долго и с выражением смотрел в съежившееся от тоски лицо приятеля.

– Съись меня думал? Не вышло. Учти, я тебя своим рукам давить не буду. Сам задависся. Веревку возьми капронову, ты тяжелый, дерьма в тебе много.

– Ты об чем, Петро, не понимаю? Ты об чем? – всколыхнулся Данилыч.

Грузчики и шофера галдели, ругались и хохотали в бараке, и никто не слушал, что говорили между собой эти старики, да и дела им до этих стариков не было.

– Бывайте, мужики, – сказал Панфилыч и вышел на мороз, где резко и приятно с отвычки пахло бензином от крупных сильных автомобилей, черной и преувеличенно большой среди ночи колонной стоявших перед бараком.

Панфилыч постоял у крыльца рядом с машинами, вдыхая запах бензина, но Данилыч не выбежал объясняться. Тогда Панфилыч с чувством уверенности, что он обязательно ударил бы Ефимку в лицо и уронил бы в снег, и с чувством полного удовлетворения от ловко сказанных слов потихоньку пошел в свой ельник, к зимовью.