Панфилыч и Данилыч

2

А Князев еще не умер, он еще жил эту осень.

На рассвете он проснулся у своего знакомого в Нижнеталдинске, у Черепанова Егорши. Он долго соображал, зачем это он оказался в Нижнеталдинске, что его привело в родные края.

На старое пепелище потянуло? Это нехорошо, не к добру…

Он теперь и продукцию сдавал в Тарашете, чтобы не ходить в Нижнеталдинск, не видеть никого. Да и ближе… а теперь сто километров круглых до Шамановского.

Князев уже обулся и искал, шаря в темноте вокруг себя, мешок.

Хозяин проснулся, зажег подвешенную на шнуре лампу у постели.

– Чо ты, Князь? Ты чо? Ночь ишо!

– Извиняй, Егорша, разбудил… Кончаю ночевать, в избушку идти надо.

– Спи ты, крестная сила! Чумовой!

– Спасибо, не могу. Собачки там воют, поди.

Выйдя из Нижнеталдинска, Князев сел на камень у дороги и перевертел наспех завернутые портянки, поправил содержимое мешка, отхлебнул из чекушки. Чуть-чуть отхлебнул, чтобы не пекло: идти было сто километров, два дня. Для старика это могла быть последняя дорога, вот уж сколько лет решался он только на пятидесятикилометровые походы в Тарашет, а тут – сто, а собаки у зимовья привязаны.

На Изане старик сварил чай на старом своем кострище, наверху, у родника за камушком. Попив чаю, переборол себя и к чекушке больше не прикладывался.

Повернув в сторону с прямой тропы, он полез по россыпи вверх, взял из щели винтовку, старую, тяжелоствольную ТОЗ-8 с обструганной ложей. Можно было бы купить и полегче, да уж бой нравился. Была у него привычка в россыпи прятать барахлишко – по камням пройдешь, не оставив следа даже зимой, камни обдувает.

Из-под ноги покатился камушек и беззвучно ткнулся в снег, пятнами лежавший по верхам.

Где-то рядом всхлопал глухарь – наверное, ночевал на россыпи, на гребешке, а теперь, потревоженный, косо, как вагонетка по канату, летит вниз на распахнутых жестких крыльях. На пятнах снега строчки глухариных крестиков. Ходила толстая важная птица, молчаливая. Ходила, что-то думала себе. Блуждающая птица, древняя, одинокая.

Высокие склоны Изана обезображены лесозаготовками.

Брошенный поселок на безлесном склоне гниет не догнивает.

Ясные проекты оврагов, вычерченные попустительством людей, дождями и ветрами, завалы спиленных и брошенных, ветром поваленных деревьев. Мамаево побоище!

Дорога лесовозная, с легкой руки шоферов называли ее дорогой смерти – уж сильно много там машин побито; рассыпавшиеся мосты через петляющий в долине ручей.

Мало кто знал эту тайгу так, как Князь.

Здесь был его первый, самый ближний к поселку участок. Тут, в незапамятные времена начинал он молодым, семейным, честным охотником. Теперь его доживание складывается из браконьерства по мере возможности, из орешничанья. Много он не сдает – сила не та: куль орехов, сорок белок, пару соболей – на месяц еды купить. Обратно в том же куле занесет консервы, крупу, одежонку, обувь, керосин и водку.

Вон там – солонцы были; на том самом месте, над водой, где теперь брошенный поселок стоит, добывал зверей. Земля накопила столько силы, столько солнечной энергии в Изане; в этой глубокой, круто изогнутой долине так много было ореха, белки, соболя, зверя, птицы. Медведей каждый год собиралось три-четыре. Медвежьи свадьбы.

Потом жили два парня – лесоустроители, инженеры. Водил их Князь по своим владениям, показывал. Заплатили ему половину обещанной суммы и ушли в ночь, убежали. Он не обиделся – веселые ребята. А ему что за деньги ходить, что без денег – все равно ходить надо, ведь это его жизнь.

За ребятами пришли лесорубы. Кедрач рубили. Умные люди! Сад яблоневый кто будет рубить? Зачем? Кедровый сад вырубили. Сначала отстроили поселок. Князь приходил в этот поселок, были у него тут знакомые. Инженер Склярский приезжал к нему охотиться. Смеялся: тебе, мол, какое дело? Вырубим – ты дальше уйдешь, зверь сбежится из вырубленных мест в твои тайги. Поил Князя, богатый был начальник. Князь показал Склярскому другие, дальние солонцы. Тот кому-то рассказал. Так и получилось: пришел однажды Князь на свои солонцы, а там – бутылки пустые, требуха раскидана. Люди…

Голые скалы, черепом ободранным лежит на планете Изанский хребтик. Отчего эта пустыня? Отчего так качаются двери в ржавых петлях, отчего тут дороги заросли? Оттого, что неумное это дело – рубить кедрачи! Не умели сделать по-людски. Перевыполняли план на две тысячи процентов. Наверху валили – вниз сбрасывали. Вот тебе и бабушка! Не нужен стал, правда, поселок, да и землю теперь никуда не приспособишь: тонкий кормящий слой с камней сдуло, смыло. Сто лет ничего здесь расти не будет – разве кустарники. Зато Склярский премию ездил с мешком получать, да бухгалтер на этом деле немыслимые суммы заработал…

Князев теперь мимо поселка ходит быстро. Мимо, мимо, чай не остановится попить на виду. Какой чай на кладбище? Ветер в пустых окнах, стропила.

А народ был в поселке веселый, вербованный… В клубе висели лозунги: «Тайга отступает! Победим природу!»

Чо же побеждать-то ее? Мать она наша, кормилица, к сосцам прижимает, а мы норовим сосцы-то под корень оттяпать! Эх-ха, нелюди! Сколько бы народу богато жить здесь могло, тех же лесорубов, охотников, грибников-ягодников, если с умом!