Панфилыч и Данилыч

3

Данилыч мельтешил, угощал ломаным печеньем, суетился. А Михаил был рад более или менее свежему человеку, еще раз рассказал про медведя, как он угадал и точно елку сунул в дыхало берлоги, как медведь лесину подпер из-под снега, как хотелось дать Панфилычу сделать пенсионный выстрел, но как стрельнул сам.

– А то, может, последний медведь-то, пенсионный!

У Михаила было хорошее настроение, он так все рассказал, так все удачно и понятно получилось, что самому интересно. Михаил расстегнулся совсем и хотел что-то еще рассказывать, но Данилыч его перебил:

– Пенсионный-то, он, может, и пенсионный, – маленькие глазки Данилыча подпрыгнули на Михаила, – а только не слезет с тебя Ухалов, если ты его не стряхнешь! Чо смотришь, я тебе правду говорю, истинную!

Никогда-то от Подземного доброго слова про Ухалова не услышишь, но и прямого нападения Михаил не ожидал и сразу же пожалел, что заехал чаевать, потому что одно дело, когда намеки, а другое – если правду прямо говорят, тут глаза не закроешь на правду, неудобно при свидетеле.

Михаил промолчал, сделал вид, что пропустил мимо ушей. Но Подземный сел с кружечкой напротив и не отступался, глазками подлавливал взгляд Михаила.

Михаил все же отмалчивался и еще рассказал, как он забрал от медведя желчь, без спора отдал ему ее Панфилыч. Теща просила. Михаил и не обещал, но тут случай такой, он сказал, что возьмет желчь, и взял. Надо – бери! У кого не бывает промежду себя в тайге? Таких напарников, наверное, нету, чтобы все в идеале, у иных до ножей-ружей доходит. А на Талом ключе все пока в исключительном спокойствии.

– Хитрый Петро. Людей понимает, такого напарника подобрал, доброго.

– Он мне помог, можно сказать. Зашибал я, он меня в тайгу взял, в обстроенную, видит – парень пропадает.

– Я же знаю. Ты к охотоведу ходил, к Карасеву-то, просился. Он тебе тогда отказал. А почему отказал? Ты не знаешь. Панфилыч ему отсоветовал! Еще, мол, одного пьяницу берем! Я был при этом! А потом и говорит тебе: пойдем, мол, ко мне. Чо глазами моргаешь?

– Не может быть, не верю, и все!

– Чтобы ты ценил его! Чтобы ты из трети поработал год-другой, чтобы благодетелем выглядеть, понял ты? Эх, молодой! Тебя бы любой взял, если ты спросил кого. Хитрый он, как волк, вот что я тебе скажу!

– Ну дак и ладно, что там, я не в обиде. Я и был пьяница, сам заслужил.

– Стучит в грудь на собрании: мы воевали! А кто не воевал? Твой отец воевал, да и погиб, я вон в степи японцев ждал, сусликов ел, хорошо? Другие раненые есть, да не в задницу! Молчат, совесть у них. За что ему все пенки, он вон сколько лет ходит, раненый! Да неужели ты не знаешь, Миша? Обманывает он тебя!

Михаилу деваться было некуда, ему и раньше говорили, что Панфилыч не может без того, чтобы не обмануть напарника, но не было доказательств, а теперь вот Данилыч наводит дело на принцип.

– Это доказать надо. Люди и соврут, чтобы поссорить. С этого начинается в тайге, с разговоров. – Михаил отвел глаза, не мог он в лицо человеку говорить: «Соврут люди, чтобы поссорить!»

У Подземного задрожали синие губы, когда Михаил сказал это.

– Митрий каждую зиму среди сезона приезжает, а ты хоть раз мешки посмотрел? Мясо отвозит? А пушнину он от тебя сокрытую не отвозит?

– Можно и посмотреть, если на принцип.

– Я же тебе буду свидетель, – зашептал Данилыч, – я же буду! Догони Митрия. Самое время разоблачение сделать, подать на него в контору жалобу! Он же увяжется за тобой следующий сезон как пиявка! Ты будешь пластаться, а он из половины полеживать будет! А? Сколь лет он тебя обманывает. Он же перекупщикам пускает, через Митрия, сам-то не хочет, брата заставил. Я же все знаю! Боишься? Да какой же ты мужик после этого?

– Догнать-то не хитро, он в обход пошел. Через хребтик три часа делов, встречь можно выйти. Но за это же…

– Делай, Михаил, сколь можно терпеть? Он же всех напарников грабил, как от Полякова вырвался, тот-то хват был посильнее. Совести у него ни капельки.

– Зачем волку пиджак, по кустам его трепать!

– Только без того уж…

– Без чего «того»?

– Сам понимаешь. Ты парень молодой, сын сирота… Сдержися. Лучше уж миром, тихо, славно, отряхнуться. Сдержися, я тебе буду свидетель. Не попускайся, дело на принцип.

– В том-то и дело, что на принцип идет. Если бы не принцип, на фиг мне ворованные деньги! Сходят люди с ума от денег, ничего не понимаю! Вот нисколь не понимаю. Их вон миллион будь, а дорогого на них не купишь!

– Молодой ты, Миша! Деньги – это деньги, в них ба-а-альшая сила! Да ты пей, не торопись. Под горячую руку такие дела не делаются. Ты посиди. Он пока там по реке идет. Тебе же раз – и выскочишь ему встречь. Он-то, Митрий, безответный парень. С братом они не живут, нет, не живут. Родную-то кровь обворовывать смысла нет. Я так думаю, он из-за этого и Митрия к себе не берет, разве от брата украдешь? Тут и у Петра не хватит совести, какая она у него ни есть черная.

– Если нету у Митрия пушнины?

– Крест святой! А дело, между прочим, и товарищеское. Чем, мол, подозрения, лучше проверить. Точнее счет – крепче дружба.

– Дело-то на принцип, хочешь не хочешь, а лезь, разгребай.

– Один только принцип, правильно говоришь.

– А у тебя, Ефим Данилыч, видно, желтый зуб на него!

– Много он себе позволяет, вот что. Я все молчал. Я его давно мог бы посадить, он у меня вот где, – Данилыч показал в середину своей неожиданно крепкой и крупной, как лопата, ладони и сжал корявые пальцы. – Понял? Я часу ждал. Мы Подземные, мы и подождать можем. Соболей забирай, мне покажешь, я свидетель буду. Только ума не потеряй. Не советую.

– Дело не в соболях, интересно, как он мне в глаза смотреть будет!