Панфилыч и Данилыч

9

Уже сумерки спускались на вершины старых кедров, когда дорогу, угадываемую лошадью под снегом, пересек лыжный след, – это начались ухаловские путики.

Собаки убежали за Бурхалом, он-то знает базу, работящий Данилыч сделал крюк, чтобы посмотреть на первую кладку орехов.

Стараясь не ломать ухаловскую лыжню, проехал по целику, обдираясь о кусты, рядом с лыжней, как строчку в кодексе подчеркнул. Данилыч вежливый сосед. Миновал две плашки: в одной кедровка была задавлена, другая настороженная, с темнотой в раскрытой пасти. По-приятельски если, кедровку выкинуть, плашку насторожить, но Данилыч этого делать, разумеется, не стал, потому что такую любезность Ухалов не оценит, спасибо-то, может быть, и скажет, а сам подумает про себя, что у него белку утащили. Уж такой человек.

Штабель был покрыт толстым слоем снега. Видно, что Панфилыч не поленился, недалеко от штабеля делал крюк – проверял, цело ли хозяйство Данилыча, а может, смотрел, не проложил ли соболь следок к мышам под штабель. Но тоже – аккуратный человек! – шагов на пять не подходил: чистый снег вокруг штабеля, как печать государственная.

Мешки с виду все были целые, мышами немного наброжено. Есть следки, но не сказать, что много. Птичьи следы, как водится. Орехи в мешках лежали на бревенчатом настиле. Вот между бревнами, наверное, мышей ужас сколько. Мышь – от нее не спасешься.

Кедровки – вот тварина истинная! – не столько сожрут, сколько растащат. Кедровка напрячет, напрячет, а потом ищет в голодное время свои похоронки, ну вот как старуха забывчивая, все чекотит, скандальничает. Глупое поведение! Умная птица немного бы прятала, да помнила лучше. А эта – ой, гдей-то у меня-то? Тварина, одно слово.

Наведя проверку, Данилыч вернулся на дорогу и начал спускаться в падь. Пока туда-сюда, зелень над тайгой осела вечерняя, потемнело небо, приехал Данилыч на базу уже по темноте совсем, собаки ждали, дал им хлеба.

Прежде всего он затопил печку, накидал дров, проверил картошку – оставлял полкуля, в старом рваном одеяле закопанную под нарами и закрытую сверху картонными ящиками. Диво дивное, картошка не замерзла! А ведь махнув рукой оставлял, не везти же ее было в Задуваево! Вот тебе и на, не замерзла!

Данилыч от удачи повеселел. Он расседлал лошадь, отвел ее, звякавшую колокольцем, за барак, в затишок, дал ей сена и овса. Проверил замки на складе, прислушался. От зимовья Панфилыча – километр до него через ручей – ни звука. Или нет никого, на дальние круга ушли? Не мальчик, решил в гости не идти по ночи, дожидаться, пока сам Панфилыч заявится к нему за новостями.

Он бросил зайца на чердак, в зияющую темноту, настрогал привезенного мяса, сходил за водой и заварил суп.

Дождавшись чаю, напился, поел привезенной с собой вареной говядины с луком, сводил лошадь к теплому ключику, попоил немного и, запустив Бурхало и Шапку в барак, лег спать.

Гавлет поцарапался в дверь. Данилыч мстительно улыбнулся.

Желудок привычно побаливал. Он и так и эдак ложился, побаливал желудок.

Данилыч уже заснул и стоял за прилавком огромного магазина, когда в стенку стукнуло. Он испуганно сел и пожалел сразу, что не сходил к Панфилычу, – было бы спокойнее.

Еще стукнуло.

Челюсть ослабла, зубы клацнули сами собой!

Копытом в стенку брякала кобыла.

Данилыч заставил себя встать и принести кобыле попить в ведре, а с ней и так бы ничего не случилось, простояла бы у другого-то хозяина.

В тайге было светло от снега, отражавшего лунный свет. Всю падь далеко было видно – синюю и зеленовато-черную.

Кобыла благодарно всхрапнула, теплым влажным дыханием нежно обдала заботливого хозяина. За это Данилыч еще сыпанул ей овса и подложил сена, в изобилии имевшегося на базе.

Было хорошо, тепло и просторно в бараке. Данилыч подбросил в печку дров, попробовал, уварился ли суп, да незаметно распробовал половину котелка, подумал, подумал, сокрушаясь, доел и остальное, удивляясь своему аппетиту, и полез на нары под одеяло.

Он замечал, что стоило хорошо поесть – и ни про воров, ни про медведей-шатунов мысли не появлялись, страха не было. Вот не поевши хуже, самое неприятное – еще червяки приснятся. Ружье он положил рядом, у стенки, и не от медведя. Медведь что, он в избу не войдет, а вот в пятидесятом году шарились по тайге бежавшие зэки…

Но об этом Данилыч и думать изнемогал.