Удар разволновался, подошел к двери и взлаял негромко, потом вернулся под нары, угнездился и оттуда поваркивал. Панфилыч лежал с радикулитом и слушал радио, тоненько пищавшее в темном тепле избушки.
Конечно, пора бы уже Ефимке Подземному прибыть, тут склады его в экспедиционных бараках, орехи. Не чешется! Удар зря не лает, не ворчит. Вот ведь, собачье чутье, километр до Подземного, а слышит чужую жизнь.
Панфилыч, нехотя и покряхтывая – хоть можно было не покряхтывать, потому что радикулит угомонился, покряхтывал он как бы в укоризну приехавшему среди ночи, растревожившему его Данилычу, – вылез во двор, щупая впереди себя темноту руками (в печке осталась зола, и свету от нее не было).
Вытолкнув дверь, на снежный ночной свет вылез Панфилыч. Ветерком его охватило. Из-под звезд спускался завесой синий стеклянный мороз.
Помочился Панфилыч, прислушался в сторону бараков.
Конечно, приехал Данилыч, колоколец брякнул. Лошадь.
Удар молчит, умный, не для кого лаять, теперь хозяин и сам все понимает.
Ленивый мужик, Данилыч-то Подземный, другой бы прибежал, но должен у него быть мурашиный спирт. Попросить надо, может, даст, сколь ему добра сделано.
Панфилыч остыл и убрался обратно в зимовье и загнал Удара, тот еще хотел выскочить между ног хозяина и побежать к собакам Данилыча драться, а там… кто его знает, какую свору привел этот Данилыч, попортят Удара ненароком.
В темноте зимовья ждали и сразу обступили Панфилыча три заботушки: первая – о пенсии, вторая – о дочери-карлице, третья, новая и повеселее двух других, даже волнующая и бодрящая, состояла в том, что Панфилыч случайно набежал на свежий медвежий след и переживал теперь, успеют ли они с Мишей Ельменевым найти медведя, не навалит ли снега, ведь большие снега на подходе…
Михаил сейчас был на своих кругах, обходил плашник и должен с большой добычей появиться не сегодня завтра, а мог и подзадержаться.
Одному же теперь медведя не взять. Ну его, к лешему, одному-то все равно пополам делить надо.
Вот в этом-то положении и была мука. Будь он один – сразу бы пошел, пошел бы и убил, и мясо бы на Майке вывез, и все бы сделал, ну а раз пополам – пусть и напарник рискует.
С пенсией же вот какая история. Правда, если говорить о пенсии, то надо начинать с тех дальних времен, когда все запуталось, когда Панфилыч был еще не Панфилыч, а Петька двенадцати лет.
В те еще дальние теперь годы стал образовываться Петр Панфилович Ухалов в то, что он теперь есть.