4

Пятого ноября, вернувшись с Талой после истории с Михаилом и украденными соболями, Данилыч ходил к старшей дочери колоть бычка. Шестого он резал своих двух боровков, седьмого и восьмого гуляли, само собой, девятого приехал Костя – он отгулял праздники в городе на расставание с друзьями юности, – и еще три дня гуляли по этому случаю, так что Данилыч после всех этих гулянок попал в больницу в Нижнеталдинск, но скоро вышел оттуда, через пару недель, так как главного врача по кишечнику не было. Не терпелось ему наглядеться на Костика, да и в конторе были дела, решался вопрос о переезде, о закрытии задуваевского участка.

Костик в городе не избаловался, аккуратная прическа, костюмчик, галстук на беленькую рубашку, посмотришь – жених. А он все время так ходит, просто рубашечки стирает. Ведет себя солидно, помалкивает, не в свое дело не встревает, а уж скажет – отрежет. Заспорили между гостями, кто шведам во втором периоде шайбы положил, ну, разнобой, каждый успоряет. Костя головку наклонил, сказал, да и отошел. Так и оказалось, а чего успорять с дураками. Или сидел, сидел, за занавесочку стал покурить в форточку. Как запоет – вдруг откуда ни возьмись Людмила Зыкина! Завертели головами – приемник выключен, что бы это? Поет Зыкина! Засмеялся Костя, занавесочку отодвинул, поклонился, Звукоподражает. Он и Утесовым пел-дышал-сипел, и Магомаевым – ноги расставлял, да и все похоже. Ну, это когда уж немного выпили. Тут друзья заскочили, не усидел Костя, убежал, но вежливо извинился.

Приезжая из конторы, Данилыч каждый раз кидал шапку в угол и пугал Домну. Вздыхал: «Ну, мать, собирайся! В Золотоношу согласие дал. Переводят нас. Все, решение принял, подписал все бумаги». Домна суетилась, переживала.

Данилыч был все-таки худой и больной, плохо помогало и лекарство, которое выпросила у Шарапутовой Домна, какие-то настои из трав, укрепляющие черева. Иногда эти лекарства вдруг отказывали, и он по двенадцать раз на день бегал в уголок. Несмотря на все это, Данилыч жил своими маленькими делами: то унывал на пятачок, то веселился на десять копеек.

В конторе Данилыч нарвался на неприятность. Он, конечно, всем рассказал, кому мог, по большому секрету, что Ухалов ограбил Ельменева на соболя. Слух этот быстро распространился и через бухгалтера дошел до Балая.

Балай-то и спросил Подземного:

– А что, Ефим Данилыч, правду говорят, будто Ухалов соболей на черный рынок пускает, укрывает от напарника и продает?

– Не знаю. Слышал, что-то вышло промеж них в тайге. Брат его Митрий вроде приезжал, медведя, что ли, вывозил, а на обратном пути Панфилыч и сунул ему связку соболей. Не знаю – верить, не знаю – не верить. Передовой ведь охотник!

– Интересно получается, вы не замечаете? Охотники в тайге. Брат на брата не скажет. Откуда эти порочные слухи поползли?

– Не знаю.

– Охотники в тайге, – настойчиво повторил охотовед. – Дмитрий Ухалов старшего брата закладывать не будет, не пойдет же рассказывать, что он его соболя на черный рынок перепродает. Значит… что значит?

– Что значит?

– Значит, четвертый кто-то есть?

– Кто?

– Ну, сосед, например! На базе у него орехи лежат, он и ездил туда проверить, а теперь болтает! Понятно?… Ефим Данилыч?

– Что?

– Слухи распускать не надо, вот что! Сами друг на друга болтаем, потом получается, что у нас тут один черный рынок действует!

После больницы Данилычу надо было побюллетенить хорошенько, отлежаться, но он в контору ходил наблюдать за развитием дел, и с орехами сам ездил, чтобы проследить. Вот и теперь он совсем не планировал заезжать в Талую, рисковать встретиться с Панфилычем, но машины вдруг пробуксовали, ходом проскочить не удалось, ездка затянулась, и нужно было где-то ночевать, и вот что вышло с Ухаловым-то! Все знает, проехидна! Мишка Ельменев протрепался. Ему добро делал, и он же заложил.

Не надо добро людям делать, они не понимают.

Загрузка...