Панфилыч и Данилыч

Глава десятая
РЕВИЗИЯ

Весна в Задуваевой.

Солнце греет и сушит бревна домов, обветренные пористые плахи заплотов, от дерева струится легкий теплый пар, снег стал серым, зернистым, шилистым от заструг.

Прошел слух, что шеленковские внуки загнали двух сохатых возле самого Задуваева, а мясо вытащили на тракт и продали, так что инспектору Фатееву бесполезно идти и искать, и он же с шеленковскими внуками встречается и разговаривает как ни в чем не бывало, будто никаких лосей не было. Те посмеиваются, хулиганистые ребята. Инспектор же сказал им пословицу: повадился, дескать, кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить. А что сделаешь, слово к делу не пришьешь.

Костя Подземный принял магазин.

Пришел к отцу в комнату, сел.

– Ну, вот и ладно. Добрый путь, как говорится.- Данилычу хотелось открыть сыну какую-то тайну, которую он в себе чувствовал, которую можно познать, только проживши трудную, некрасивую, полную опасностей жизнь деревенского торгового работника, хотелось оградить сына, чтобы он выслушал бы завет, да так и шел дальше – молодой и кудрявый, чтобы не гнули его заботы, чтобы не было у него страха.

Но вместо того чтобы сказать эту тайну, Данилыч усмехнулся:

– Усушка, утруска, бой, мышье яденье…

Радио гремело на тонкой заборке в кухне. Арию Бориса Годунова исполнял по-русски иностранный певец. «Достиг я высшей власти!» – лился великолепным мягким черным бархатом слегка подрезанный диапазоном репродуктора лучший бас мира.

Царства бывают разные. Годунов оставлял большое, Данилыч маленькое. Купчишку Годунова судьба выбросила на берег Москвы-реки, Ефима Подземного- на шунгулешские дикие берега, но и тот и другой трепетали страстью, и тот и другой страшились за сыновей-наследников. Может, кто-то посмеялся, дав вместо царства участок Данилычу в шунгулешской тайге? Ну а человеку особенно смеяться не приходится, цена страстям не в цене объекта. У Данилыча только подотчет меньше, чем у Годунова.

– Документы-то покажи, – сказал Данилыч. Он еще раз заметил, как изменился, ослаб и запал у него голос. – Ведомости, квитанции.

Костя усмехнулся покровительственно, но послушно встал, принес портфельчик. Данилыч потянулся за очками, заложил их подрагивающие дужки за уши, в провалившиеся ямки за ушами ушли крючочки.

– Почитаю, почитаю, чем сын володеет.

– Зарплатой сын володеет, а это, батя, государственное.

– В твои годы доверили. Я в твои годы о заведовании не мечтал, к складам бы подпустили. Ну, подотчеты-то у меня побольше случались. Вот когда у меня два участка-то зараз было. Это когда же? Лет двадцать тому? Чуть не с полрайона пушнину принимали. Пистолет мне выдали, карабин, понятно, заряженный. Сяду это в кошевку – ну, думаю, набегут ребяты, ограбят. Мешок с деньгами, два тюка соболей – купец!

Сверху была приколота квитанция на получение с Задуваевского отделения выручки в количестве 2022 рубля, красивая синица под номером 757.2215 ЖЯ. Данилыч вдумчиво и неотрывно прочитал квитанцию, начиная с бланковых надписей:

– Государственный банк Союза ССР… Гляну, гляну, документы. Молода детина, а меня на очетности не проведешь. Инвентаризационная ведомость на семнадцатое марта…

– Дак ты все читать будешь? Я лучше спать лягу, – усмехнулся Костя.

– Ну-ка, мать, пошла черта имать! Домаха! Покорми директора магазина! – тихонько покричал Данилыч.

Домна стояла тут же в дверях, прислонившись к косяку, мяла в руках занавеску и с жалостью смотрела на исхудалого старика в постели. Ушла Домна на кухню, ушел и Костя, а Данилыч, позапыхиваясь, но вдохновенно продолжал читать вслух.

Не понимал, конечно, Костя, не знавший в жизни горя, тревог и страху, выросший в тепле отцовских воскрылий, на пуху материнской нежности, значения тех бумаг с сухим перечнем товаров, которые он скрепил подписью материально ответственного лица. Данилыч же глубоким взглядом видел в них контур того магнита, к которому с постоянной неубывающей энергией устремляются силовые линии каждого рубля, добытого тяжелым трудом в прилежащих к Задуваевской шунгулешских тайгах.

Легко было сыну посмеяться над отцом.

– Денег семьсот шестьдесят восемь. Товаров одна тысяча шестьсот сорок три. Коп. сорок восемь. Тара – сто семь. Коп. девяносто. Подпись материально ответственного лица: Подземный! Не разберешь сразу-то. Директорская подпись, урожденная, сложная.

Ведомость была разбита по графам: номер, наименование товара, артикул, единицы измерения, количество, цена и сумма. Так и читал Данилыч по всей строке, а не по одним наименованиям, как скользнул бы чужой взгляд. Каждая страница имела штамп с номером товара, которым открывалась, и номером товара, которым закончена, и стояли подписи членов комиссии. На каждой странице выводился итог – подбитая сумма.

Поэма ведомости звучала так: № 1. Полотно штапельное 4212 м 10,2 1-95 19-89. № 2. Тик матрасный 328 м 16 1-33 21-28.

Таков был ритм и размер стиха, ассоциировавшийся в восприятии с тенями, цветом, запахом магазина, шелестящим звуком разрываемого тика матрасного, сухим кастаньетным стуком и танцем косточек на блестящих нотных прутьях счетов. Сюжет поэмы пересказывался следующими словами:

Полотно штапельное, вольта, тик матрасный, полотно штапельное, гардинное полотно, фланель, клеенка, подвязочная резина, лента атласная, костюм детский суконный, брюки детские разм. 38, куртка рабочая х/б, брюки рабочие разм. 48, шапка-ушанка, платок штапельный, косынка штапельная, скатерть разм. 135 на 135, сорочка мужская, нитки «Конь», карандаш «Пионер», щетка одежная, иглы швейные. Итого 278 руб. 94 коп.

Иглы машинные, футляр к зубной щетке, бритва «Весна», бритва «Труд», кисть для бритья, нитки экстра, часы будильник, зеркало настольное, нитки мулине, чернильница ученическая, сумка с инструментом велосипедным, порошок чернильный, вешалка одежная, блокнот для рисования, стакан граненый, гребень частый, расческа мужская, сумка хозяйственная (дермат.), сумка дамская, сапоги резиновые разм. 33, ботинки детские разм. 19. Итого 78 руб. 43 коп.

Чувяки женские, ведро оцинкованное, папиросы «Звезда», сигареты махорочные, чулки детские, носки мужские разм. 27, детские разм. 22, чулки женские разм. 25, спички зажигат., сапоги кирзовые, мальчиковые, мужские, махорка курительная, утятница, омуль в томатном соусе, варенье яблочное, ножницы портновские, перец красный, шнурки ботиночные, компот абрикосовый, слива, ложка чайная, лампа кер. настольная. Итого 321 руб. 97 коп.

Лампа настольная, бидон алюминиевый, нож столовый, чай грузинский 1 с., тарелка глуб. фарфоровая, сепаратор «Урал», канистры 10 шт., топор-молоток, напильник трехгранный, замок висячий без ключей, коса литовка, лопата совковая, мыло банное, топор плотницкий, вино «Мадрасель», валенки детские черн., платок головной п/ш, ботинки мужские, телогрейка, матрас ватный, деготь чистый. Итого 298 руб. 52 коп.

Мыло хозяйственное, вино «Нежинская рябина», водка «Особая моск.», простая 40 гр., килька в томатном соусе, свиная тушенка, бочки оцинкованные, пуговицы для костюма, бельевые разные, ванна оцинкованная, соль рас., печенье «Шахматное», сахар, песок, раф. пил., сахар-рафинад, карамель «Фр.-яг. смесь», колосники, дверки поддувальные, подтопочные, плита чугунная, винпосуда 0,5, 0,25. Итого 644 руб. 73 коп.

Наименований 116. Общая сумма 1496 руб. 06 коп. Одна тысяча четыреста девяносто шесть рублей шесть копеек.

Подписи:

Зотошин

Липунин

Подземный.

Пока Данилыч читал ведомость, в комнату незаметно вернулся Костя, а у двери опять встала Домна. Данилыч замолчал, с трудом переводя дыхание; если бы он умер во время чтения, то, должно быть, попал бы в рай, как умерший во время молитвы верующий, но подходящего магазина в раю, наверное, не нашлось бы для Данилыча, ибо не торгуют там и не покупают.

– Все правильно, – сказал Костя.

– Всяко бывает, я тебе скажу, – отдышался Данилыч. – Принимал я ларек, помнишь, мать, когда деньги менялись? Ну вот, приколки женские были с пластмассовой головкой. Штука старыми двадцать копеек, ну, копейки и перенесли копейками, получилось «пачка – два рубля»! В десятикратном размере. Мне так сдали, не заметил, я так принял, так и торгую. Бабы сердются, а я торгую. Документ не опровергнешь, ходи потом, разбирайся, чья правда. А в Ямах, помнишь? Завезли мне тысячу пар калош! По копейке ли, по две ли, кажись, продавал. Учитель стал имя печку топить. Самые большие номера повыбрал, хитрец, сорок шестые, пятые, до сорок первого, да и перестал покупать. А больше никто не покупал, так и уехал он от нас, а калоши остались. Дымоходы забивает сажей, не разбежишься особенно топить. Ну, ему-то что, на квартире жил.

Костя засмеялся.

– Ты не смейся, люди к тебе придут с трудовой копейкой, а ты должен имя товар предоставить. Знаешь, сколь силы в рубле? Так вот! А в документе все отражается, глянешь и видишь, все отчего куда тянет, ведь живое все! Масло у тебя подсолнечное есть? Нету! Да и бочек под него одна, тебе одну и сменят, а бабы подсолнечное масло требуют. А помнишь, мать, как у меня ящик печенья висел на ревизии?

– Пустой-то?

– Но! Ящик целый: печать цела, уголки целы, по документу там печенье, а фактически его мыши съели. Ничего не знаю, ящик не открывал, печенье не торговал. Так и пиши! Так и написал ревизор. Или соль на дворе у меня, семь тонн насыпью. А дож к тому времени прошел. Ревизор посмотрел – сколь у тебя соли тут? А вот, смотри в документ, семь тонн. Так ведь дож прошел – значит размыло, несоленая она теперь! Соль-то, может, и размыло, а документ не размыло! Документ, он в столе лежал. Написано пером, как говорится, не вырубишь топором. Так и пиши мне, что у меня семь тонн на балансе. Так и записал.

– Эх, батя, все-то как ты говоришь, усушка, утруска, бой, мышье яденье!

– Опять смеешься? Отец жизнь прожил!

– Да нет, ну что ты, батя! Ты же знаешь, я тебя уважаю. Да и у нас эта статья действует. Ты вот выздоравливай скорее, однако залеживасся!

– Но-о! Это другой разговор, милые вы мои, другой, миленькие! – Данилыч посмотрел на жену и сына ясным взором и улыбнулся. – За таким сыном не пропадешь, Домаха! А я уж, видно, с полой водой…

Так оно и вышло, только до полой воды не дотянул Данилыч, не удалась ему маленькая хитрость, и хоронили его с последними весенними снегами в мерзлую землю. Хотя она и летом мерзлая, сибирская-то земля, немного сверху теплой, для жизни всего на ней сущего, а чуть ниже – там уже мерзлота, вечная.