Панфилыч и Данилыч

2

– Что ж, Мишке у тебя хорошо живется.

– Как мы стали собой промышлять – на глазах переменился. Жить они стали – дай бог! Он сознает, как же. Пана его, жива была, через улицу здоровалась. Они мне как дети будто.

– Жалко парнягу. Молодые бабы – и помирают, а?

– Старых-то черт не берет, с молодыми тешится.

– Что ж он думает? Жениться надо – парень молодой. Хозяйство бросил, ни скота у него, ни огорода.

– Привык он к Пане-то, скучает, видно. Я, знаешь, не касаюсь. Молодежь. У них свое на уме. Но скучает за ней. Ночью разговаривает.

– Но, паря? Видится, стало быть. С ней, что ли, говорит-то?

– Может, видится, может, жарко натопили.

– Имя-то называл?

– Известно. Пана, мол, платок одень. Холодно, ветер.

– Это он ей говорил?

– Платок, мол, одень. Я, мол, сейчас встану, сам подою, корову, значит.

– Видится. Видится она ему. Уж ты гляди, жалей парня-то. Приглядывай, чего бы не нагрезил. Портнов-то, помнишь? С кладбища пришел, гости сели, а он в анбар, да и застрелился. С ночи там ружье спрятал. Жену тоже любил. Все специально и сделал, ни слезинки, спокойно, чтобы не следили за ним.

– Да уж что говорить! Мишку жалко. На похоронах мимо него в сенях прошел – не узнал. Стоит чей-то парень, а не Мишка Ельменев. За стол усадили, а он есть не может, не пьет, давится. Костюм новый залил вином, никого не узнает.

– Говорят, на кладбище сказал, мол, закапывайте и меня с ней. А?

– Врут. Стоял в сторонке. А тут поезд прошел, как даст сирену. Он и очнулся, на поезд поглядел, поглядел, потом подошел к могиле. Дайте, говорит, я ей помогу в последний раз.

– Зарывать то есть?

– Ну да, зарывать. А закапываться не хотел, врут люди. Сын ведь на руках, не закопаешься.

– Выправится. Женится еще. Все проходит, зима, лето…

– Нет, он на меня не обижается. Вы, говорит, со мной останетесь, Панфилыч, спина, дескать, кругла, рано вам на пенсию. Пенсия, мол, не пенсия, тайга, мол, по гроб ваша, и я этого не забываю.

– Справедливо. Сколь же крови тайга стоила, хоть Полякова взять, ломал с ним спину. А теперь – отдай за просто так? Несправедливо.

– Я тоже говорю, несправедливо.

– Значит, Миша предлагает выходить на пенсию и охотиться с ним? Позволяет, значит? Благородный парень. – Данилыч немного перегнул, голос его выдал.

– Как понимать «позволяет», а? – побагровел Панфилыч. – Мне – мою тайгу? Старый ты дурак! Я из него человека сделал, у него ковры дома-а!

Данилыч между тем залез под нары и вдоволь насмеялся там, елозя ватными штанами и телогрейкой по пыли. Достал оттуда грязный пузырек с деревянной струганой затычкой. Мутная вялая жидкость перекатывалась медленно на донышке. Стерли пыль – оказалось, что там плавала и божья коровка. Похоже было на осадок от постного масла.

– Есть маленько, – сказал Данилыч.

– Спасибо тебе, отлей-ка малость.

– Размазывать по бутылкам! Всю бери…

Бутылка с мурашиным спиртом стояла на столе среди чашек и зеленовато отсвечивала на солнце, проникавшем до самой жидкости через мутное окно и мутные жирные стенки самой посудины.

Муравей для лекарства берется самый ранний, весенний, майский мураш. Муравьев живьем запаривают, собрав в мешок, выжимают из запарки весь сок и этим так называемым «спиртом» натираются от ревматических болей и многих других попутных болезней. Считается, что помогает. Промысел этот строго запрещен. Данилыч же делает мурашиный спирт давно, научился от тестя. У него даже давилка есть специальная, руками давить – вся кожа слезет. Тесть натирался этим спиртом и ложился в тепло, назавтра вставал, выпивал на радостях чекушку, простуживался, болтаясь по избе, по сеням и стайкам, распустив рубаху и открыв напаренную поясницу, снова охал и снова залегал, и тянулось это долгие его стариковские годы, так что муравьи вокруг Задуваева сильно поубавились, не принеся своими, страшно сказать, сколько миллионными смертями ощутимой пользы человечеству.

– Лечись, Петро, – сказал Данилыч, не очень-то веря в лекарство, простоявшее на морозе два года.

– Ты до седьмого досидишь?

– Не знаю, может, раньше управлюсь… Товар, сам понимаешь, товар.

– Это правильно, – нехотя согласился в благодарность за мурашиный спирт Панфилыч. – Заходи, чайку попьем… Досидишь, дак уж мяса тебе дам. Братан должен подойти, мясо домой повезет, на твою долю добудем.

– Спасибочки.

Поскрипев на обледенелом крыльце, Ухалов ушел в темный от сильного солнечного света лес. Кочковатая тропа была скользкой, занастившейся. Собаки Данилыча побежали было за ним следом, но от ельника вернулись. Шапка вякала молодо, трусливо, любопытно, играючи. Гавлет же, пес дворовый, не шутя проводил гостя до воображаемой границы охраняемой для хозяина территории.