Панфилыч и Данилыч

4

А на улице уже было темно.

Михаил развел под треногой костер, нагрел и намешал месиво для собак, поставил студить.

Собаки сели вокруг тазика и ждали команды.

Ельник на правой стороне, к Шунгулешу, потемнел. Смерзшаяся корка подплавленного за день снега проблескивала, отливала сиренью – смешивались синий ночной цвет и опитки жидко-розового заката. Над черными остриями елей вставали звездочки, помаргивали в космической стуже. Там было холоднее, чем голому в тайге.

Удар сунулся в тазик, но его настиг окрик:

– Отзынь! Кому сказал!

Удар отполз. Ельменевские же собаки и не трогались с места – профессора, ученые, дисциплину понимают.

Михаил попробовал рукой месиво и барственно скомандовал:

– Приступай, Саян, Удар, Байкал!

Псы не смели драться у пищи, даже коситься им запрещалось друг на друга – можно было схлопотать пинок. Удар, впрочем, потихоньку поваркивал. Михаил и сам недолюбливал Удара за некоторую нечестность характера, но все-таки справедливости не нарушал.

Михаил вернулся в зимовье и заметил, что продрог. Он сел к печке и вспомнил, что к нему в плашку попалось вчера два поползня. Панфилыч тоже сказал, что у него попало две синицы зараз, а потом уж спросил:

– След хозяйский стрел, нет ли?

– Стрел, – вспомнил Михаил. Он все вспоминал, вспоминал, а тут записки подвернулись тиуновские, медведя-то и забыл. – Здоровый, два ичига становятся!

– Можно завтра пойти.

Михаил закурил. Панфилыч навел густого чаю со сгущенкой. Михаил еще покурил, а потом сказал:

– Митрий вот где? За однем-то двумя конями и вывезти. Интересный медведь. Тяжелый должен быть.

– Если идем, надо спать ложится, чего торчать-то…

– Спать дак спать, – согласился Михаил.

Он подтянул дверь плотнее, насовал полную печку поленьев и скакнул, как мальчик, на пары.

– Что радикулит покажет… Вроде отпускает, а вроде опять же нет.

По голосу Панфилыча было неясно, пройдет у него утром радикулит или не пройдет. Видно, не решил еще.

Михаил пробурчал как бы про себя:

– Я сбегаю гляну. Вдруг да лег где-нибудь недалеко, на наше счастье.

– Разгибатца буду – поищем, а не буду – пойдешь на круга. Заломат – возись с тобой. Я осяду, кто тебя поташшит? Вот уж спина пройдет если – придется мне еще раз медвежью смерть попытать. Уж сколь я ее пытал.

Панфилыч дунул на лампу, В темноте запахло соляркой.

Печка из угла, разгораясь, кидала отсветы.

Михаил в армии привык закрывать глаза, ложась спать. Мыслей о жене не было, наверное потому, что близко дышал Панфилыч.

Все было ясно-понятно, а жалость скрывалась, пряталась…

Панфилыч ворочался, подкладывал под спину, укутывался; ему все казалось, что где-то внизу поддувает сквозняком, через мышиные ходы-норки.