Панфилыч и Данилыч

3

Вот что приблизительно имел в виду Эдуард Иннокентиевич Четвергов, когда подсел на стуле к дивану для разговора с Мишей Ельменевым.

– Ну, если способный, – кивал головой Михаил, благоухающий мускатным орехом, красным портвейном и одеколоном, – пусть учится, я разве против? Я его в тайгу не сманиваю. Так, мечтал, конечно.

– Очень, очень способный мальчик. Мы его не захваливаем, не портим ранней славой, но возлагаем большие надежды.

– Память у него моя. Не буду врать, а с листа запоминал наизусть. Стишок прочитаю и тут же как эхом отдам назад. Гришка тоже может, вы не пробовали? Позвать, заставить?

– Память – это хорошо, но это ведь, знаете, не главное. Он способен математически мыслить.

– Говорят, они, ранние-то, того?…

– Он не вундеркинд, успокойтесь, просто очень способный мальчик и, что очень и очень важно, имеет характер. Вы, наверное, замечали в нем эту способность в достижении цели, мужество?

– Да нет, чо же, плохого не скажу, парнишко ничего.

– Извините, вопрос, конечно, очень интимный, но я должен сказать, мальчик вас очень любит, это надо помнить и… ценить. У него в тумбочке на внутренней стороне дверцы ваша фотография, где вы с покойной женой, я обратил внимание. Мы иногда, знаете, смотрим тумбочки, незаметно. Контролируем. До десятого класса. Взрослые юноши, конечно, освобождаются от такого контроля. Ну вот, я видел. Ведь редкие дети в его возрасте столкнулись с оборотной стороной бытия, а он очень глубоко переживает, но держится как взрослый. Это показатель характера, знаете, вот я о чем.

Михаил особых замечаний по характеру Гришки не делал, ему даже удивительно было слышать, что Гришка имеет характер, но он согласно кивал головой и покраснел слегка.

Вспомнил между прочим, что ни он, ни Пана Гришку не били никогда, случая такого даже не было. Михаил всегда знал, что с Гришкой можно договориться, а уж скажет – сделает, дров там принести, в магазин сбегать, стайку почистить. Настырный, конечно, это тоже есть.

Вскользь как-то прозвучало у Четвергова, что отец – это важнейший пример для мальчика, но не в том смысле, что выпивши в школу пришел, а в том, что, дескать, видно, Миша Ельменев всегда и являлся хорошим примером для Гришки.

Вышли из учительской, шея у Михаила надулась и стала красной. Гриша стоял у батареи с книжкой. Михаил как-то по-новому взглянул на него. Он хотел позвать Гришку жить домой, но теперь подумал, что неинтересно, наверное, Гришке будет: похоже, что уже отрезанный ломоть. Летом разве потащить его в тайгу, там не физика, не математика, там Миша тоже покажет ему кое-что такое, что в книжках не найдешь.

Поговорили еще немного втроем, потом подбежал Петька Ухалов, Гришкин приятель:

– Дядя Миша, дядя Миша! Ну и медведя вы уханькали! Шкура-то на весь амбар! Мы с батей прибивали. Зверина – во! Ходят смотреть, удивляются.

Было что-то в Петьке ухаловское, кругловатое, комочком, щеки, глазки, но такой славный мальчишечка, глядит так открыто, что не подумаешь, что Панфилыч ему дядя и по нему он Петькой назван.