Сухой Бор

Глава десятая

Белозеров вошел в кабинет управляющего ровно в пять. Шанин любил точность.

— Напомните мне, что за нужда у вас в бетоне, — любезно сказал Шанин. — Вы так настойчивы, что превращаете мои планерки в профсоюзные собрания. Впрочем, на собраниях ведете себя тоже весьма оригинально. Ничего, что я задержал вас после работы? Днем ни минуты свободной, извините.

— Ну, что вы! Я сам намеревался проситься к вам на прием. И как раз из-за бетона. Но не только.

Белозеров держался свободно — не многие в Сухом Бору позволяли себе так держаться в присутствии управляющего, — но Шанин не испытывал желания поставить начальника Спецстроя на место, как незаметно поступал с другими работниками. Упрямство, которое в последнее время проявлял Белозеров, вызывало у него неудовольствие, но не оно определяло отношение Шанина к Белозерову. «Одет как на дипломатический прием, — отметил Шанин. — Явление на стройке, где даже инженеры ходят на работу в одежде, которую городской интеллигент вытаскивает из чулана лишь для ремонта квартиры!» Шанин молча ждал, пока Белозеров неторопливо сядет. Пригладив ладонями пушистые дымчатые волосы, он спросил взглядом, можно ли начинать. Шанин коротко кивнул, и Белозеров заговорил.

Шанин мог сам рассказать Белозерову, зачем и сколько ему нужно бетона для автотрассы, для ферм подсобного хозяйства, для железнодорожного вокзала — так хорошо знал он положение дел на всех объектах строительства. Но сейчас для него было главным не это. Шанин тонко чувствовал людей, их отношение к себе. От него не укрылся тот критический настрой, который владел Белозеровым на планерке и на партийном собрании, он хотел в зародыше погасить его. Белозеров был членом парткома — его душевное состояние следовало держать под контролем.

— С понедельника вы будете получать бетон, — сказал он. — Я обещаю это потому, что вы сумели убедить, а не потому, что жаловались секретарю горкома.

— Это была не жалоба, Лев Георгиевич, — возразил Белозеров. — Рашов хотел знать наши трудности.

Шанин неодобрительно покачал головой.

— Для секретаря горкома ваши трудности — мелочь, ему незачем их знать. Точно так же, как и ваши сомнения относительно реальности обязательств.

Это были те слова, ради которых он, собственно, и заговорил с Белозеровым о бетоне. Шанин преподавал начальнику Спецстроя урок. Работники треста должны знать, как себя вести с секретарем горкома, чтобы не подставлять его, Шанина, под удар. Развивать свою мысль он не стал, Белозеров умен — поймет и так. Но делалось это между прочим; пригласил Шанин Белозерова для беседы с другой целью. Он хотел присмотреться к этому парню, понять, что у него за душой, как он мыслит, какова его цена. Ему, Шанину, нужны были крепкие люди, на которых он мог бы всецело полагаться. Сейчас ему нужен был человек для руководства Промстроем.

— Что у вас еще? Вы хотели поговорить о чем-то, — прежним любезным тоном сказал Шанин.

— Я хотел бы просить вас снять запрет на выделение материалов объектам Спецстроя сверх нормы, — торопливо, словно боясь, что Шанин его остановит, заговорил Белозеров. — Мы ведь берем то, чего не могут взять другие. Без резерва немыслима научная организация труда, ради которой я разработал сетевые графики...

Шанин слушал Белозерова, думая о своем. Месяц назад с Промстроя поступил сигнал о том, что начальник участка выписывает липовые наряды, а незаконно полученные деньги пропивает с прорабами и мастерами. Все подтвердилось, ревизия обнаружила фиктивные документы. Шанин отстранил начальника от должности, назначил временно исполняющим обязанности Шумбурова. Он же — первый кандидат на утверждение в этой должности, однако против Чернаков. Илья Петрович считает Шумбурова горлохватом, народ таких не любит. Положим, Чернакова он, Шанин, сумеет убедить, но, может быть, действительно назначить начальником Промстроя другого, например, Белозерова?

Когда Белозерова перевели в Сухой Бор, Шанин предложил ему место в аппарате треста. Но Белозеров отказался — согласен на что угодно, только не с бумагами возиться. Шанин назначил его прорабом, а через год дал Спецстрой. До него участок отставал, Белозеров вытащил в передовые. Рискнуть? Инженер грамотный, есть организаторская хватка. Сработаются ли они с Шумбуровым? Или понесут вразнос, колес не соберешь?

Сделать окончательный вывод, принять решение Шанин не торопился.

— Я вас понял, — сказал он, когда Белозеров замолчал. — Каждый участок должен получать то, что ему нужно, и даже с запасом. В принципе вы правы, но бетонный завод дает тысячу кубометров, а участки просят полторы тысячи, где взять?

— Сегодня полторы, а завтра восемьсот. Разрабатывая сетевые графики, надо это учитывать.

Шанин кивнул.

— Я ничего не имею против графиков, они нужны для ориентировки. Но работать по ним нельзя. — Шанин прекратил разговор на эту тему. — Что еще?

Но Белозеров не остановился, он заявил, что на Спецстрое производительность труда рабочих выше, чем в целом по тресту. И это потому, что они приняли научную организацию, не возражают против второй и даже третьей смены...

Шанин кивнул. «Дай любому участку материалы без нормы, и выработка пойдет вверх, не надо никаких сетевых графиков, — мысленно усмехнулся Шанин. — Этот парень не глуп, но увлекается. Романтик, идеалист, назначение его на Промстрой может обернуться ошибкой, там надо делать, а не экспериментировать».

— Мне кажется, мы рассмотрели проблему всесторонне, — нетерпеливо сказал Шанин. — Для сетевого планирования в Сухом Бору условия пока не созрели. Если вы разумный человек, то должны согласиться с этим.

Ему хотелось, чтобы Белозеров признал его правоту. В этом случае романтические завихрения в его голове испарятся, а заодно исчезнет почва и для критического настроя.

— Я рискую потерять репутацию разумного человека, но вы не правы, Лев Георгиевич, — взвешивая каждое слово, медленно проговорил Белозеров. — По сетевым графикам работать у нас можно.

Шанин подумал, что Белозеров не отдает себе отчет в том, чего ему будет стоить упрямство. Он, Шанин, не потерпит инакомыслия. А жаль, хороший парень. Симпатия к Белозерову у него не исчезла. Шанин предпочел бы убедить его, нежели потерять, но как? Вдруг он вспомнил предложение Трескина о передаче Белозерову ТЭЦ-два. Вот и решение! Если Белозеров не внемлет словам, он, Шанин, заставит его согласиться другим способом.

— Будем считать, что высокие договаривающиеся стороны к взаимному пониманию не пришли, — пошутил он. — Мы говорили о том, что у вас было ко мне. Теперь позвольте сказать, зачем я хотел вас видеть. Голохвастов не обеспечивает пуска ТЭЦ-два в нужный срок, вы это знаете из статьи, из выступления Валерия Изосимовича на партсобрании. Решено передать ТЭЦ-два в другие, более надежные руки. Трескин назвал вашу фамилию. Пустить ТЭЦ-два надо через три месяца. Кстати, здесь вы тоже можете разработать сетевой график, и для этого объекта ваши заявки будут удовлетворяться в первую очередь. Если не готовы сразу дать согласие, пожалуйста, ознакомьтесь сначала с ТЭЦ-два. Одного дня достаточно, я надеюсь.

Белозеров, подумав, согласился съездить на ТЭЦ. В черных глазах Шанина мелькнула усмешка, лицо осталось бесстрастным.

— В таком случае до завтра, — сказал он.

За день Белозеров облазил ТЭЦ-два по всем отметкам. Старший прораб Голохвастов весь извелся, гадая, что означает этот осмотр.

Голохвастов пришел на ТЭЦ-два со Спецстроя, где был начальником. В глубине души у него жила обида на Белозерова, который принял Спецстрой — вроде бы дорогу перешел. Белозеров это чувствовал, и сейчас, когда ему предстояло уже второй раз принять от Голохвастова хозяйство, испытывал неловкость.

Белозеров в конце дня попросил Голохвастова собрать мастеров и бригадиров.

— А по какому вопросу? — спросил Голохвастов; на его породистом лице была написана враждебность.

— Я надеюсь, вы не думаете, что я убиваю здесь время оттого, что мне нечего делать? — спокойно ответил Белозеров. — Обо всем узнаете на совещании.

В прорабском вагончике на полу валялись окурки, через разбитое стекло тянуло сквозняком. «Какие сами, такие сани, — думал Белозеров. — Все тяп-ляп!..»

Инженеры, бригадиры, рассаживаясь, переговаривались вполголоса:

— По партийным делам, поди...

— Член парткома...

Когда Белозеров сказал, что ему предлагают принять и через три месяца пустить ТЭЦ-два, люди оживились. В углу кто-то раздельно сказал: «Ха! Ха! Ха!» У Голохвастова глаза округлились, — казалось, он сейчас на самом деле захохочет.

«Если я не сумею их убедить, мне ничего не сделать. Надо, чтобы они поверили», — подумал Белозеров.

— Я могу отказаться, меня не насилуют, — сказал он. — Если возьмусь, но не сделаю... Ну, вы не хуже меня понимаете, что это значит, а я дорожу своей репутацией. По всем статьям здравого смысла лучше отказаться, верно? Так вот, я хочу взяться. По-моему, пустить ТЭЦ за три месяца можно.

— Год, — сказал тот, в углу. — Самое малое.

Теперь Белозеров увидел его: молодой парень с длинными волосами, в цветастой рубашке.

— Вы мастер? Как фамилия? Что ведете?

— Лифонин, котельный цех.

— Понятно, — сказал Белозеров. «В котельном не брались за системные отсеки, отставание против машинного цеха на полгода, о чем они тут думают!» — Сколько у вас народу?

— Сейчас тридцать человек.

— Сколько смен?

— Одна.

— Будете вести работы в три смены, людей получите сколько надо.

— Где вы видели, чтобы на стройках работали в три смены? — едко сказал парень.

Белозеров не ответил на реплику, окинул взглядом лица. Прямо перед ним сидел пожилой рабочий, сосал трубку, в прищуренных глазах под высоким с залысинами загорелым лбом светилось хитроватое любопытство.

«Дядя из тех, которые спешить не любят и не каждому слову верят», — подумал Белозеров и не ошибся. Дядя выдохнул клуб дыма, смял серым, изъеденным бетоном пальцем пепел в трубке, встал.

— Бригадир Манохин я. Извиняюсь, товарищ Белозеров, только вопросик у меня: за счет чего ты собираешься так скоро ток дать?

— За счет научной организации строительных и монтажных работ. НОТ, значит. Слыхал?

Манохин снова сунул в рот трубку, пососал ее, ответил:

— Не шибко я образованный, товарищ Белозеров. Ты бы на пальцах растолковал, что оно такое есть.

Белозеров помедлил, ему казалось, что Манохин насмешничает и его следовало бы, может быть, одернуть, однако сдержал себя, ответил спокойно и доброжелательно:

— Как мы строим сейчас? Трест дает каждому участку людей, стройматериалы, обеспечивает рабочими чертежами. Дает, исходя из своих возможностей. Объект можно строить год, и два, и пять лет — это определяется тем, что выделяет ему трест. Вот такая схема. Теперь о ТЭЦ-два, как ее строить? Если мы решимся пустить ТЭЦ-два за три месяца, надо точно рассчитать, сколько нам потребуется людей, чтобы выполнить весь объем строительства и монтаж, какие для этого нужны материалы, средства механизации, оборудование. Далее, необходимо разработать график, сетевой график, которым были бы определены сроки производства всех работ, их очередность и последовательность. Трест даст нам все, что требуется в установленные нами сроки. Схема, как видите, иная. Такой подход я считаю научным, ясно это?

— Ага, — подтвердил дядя. — А как же тогда твое заявление на партсобрании? Я понял тебя так, что не все можно построить в срок, как начальство хочет?

— Примерно так, — сказал Белозеров. — Но комбинат и ТЭЦ — объекты неравноценные. Для того, чтобы достроить за три месяца ТЭЦ-два, в Сухом Бору найдутся люди, материалы и все другое. Я верю в это и призываю вас разделить мою веру. Мне нужны помощники, а не наблюдатели. Кто боится, тому лучше уйти.

Внутри у него все напряглось. А ну, как ахнут один за другим: говорить ты горазд, не хотим с тобой связываться!

Люди молчали. Голохвастов подался всем корпусом вперед. Длинноволосый парень смотрел в верхний угол вагончика.

«Кто-то должен все-таки начинать. Ну-ка, дядя!»

— Что скажете, например, вы? — Белозеров приглашающе кивнул бригадиру с трубкой во рту.

— Я, например, Берлин брал, — сказал дядя. — Как-нибудь.

— Спасибо. — Белозеров несколько секунд помолчал. — У кого другое настроение? Нет таких? Спасибо.

Он не заметил, чтобы кто-нибудь выражал желание ринуться с ним пускать ТЭЦ. Дядя тоже не заявил об этом прямо, его Берлин — это согласие с середины на половину — посмотрим, дескать, увидим. Но Белозеров сделал вид, что вопрос решен. Главное сейчас — не выпустить инициативу из рук.

— Прошу прорабов и мастеров подготовить расчеты потребности рабочей силы и материалов на эти три месяца. Советую планировать запас времени недели в две-три на случай непредвиденных задержек. Расчеты будут положены в основу сетевого графика. Сдать расчеты товарищу Голохвастову.

— Начало новой эры, — сострил мастер в цветной рубашке, выбираясь из вагончика после совещания.

Белозерова задержал Голохвастов.

— Вы не оговорились насчет сдачи расчетов мне? Пожалуй, мне лучше уйти с ТЭЦ-два. Это и в ваших интересах, люди привыкли считаться со мной.

— Я не оговорился, — в тон ему ответил Белозеров и добавил: — Люди считаются с вами, а вы будете считаться со мной.

Когда Белозеров явился к Шанину, он был принят немедленно.

— Что вы решили? — спросил Шанин.

Он был убежден, что Белозеров или откажется, или попросит увеличить срок до пяти-шести месяцев. А это то, что требуется. Можно будет ткнуть Белозерова носом в угол, заставить поднять руки кверху.

Но Белозеров не собирался ни отказываться, ни просить отсрочки.

— Я понял вас, Лев Георгиевич, так, что ТЭЦ-два получит все необходимое. Если это на самом деле, через три месяца ТЭЦ-два даст энергию.

— Уточните, что именно вы хотели бы получить.

— Людей на три смены. Материалы по потребности и без перебоев. Никто не должен вмешиваться в мои дела...

— Я дам вам широкие полномочия. Ваши указания, касающиеся ТЭЦ-два, будут выполняться так, словно вы мой заместитель.

— Спасибо. В таком случае мне необходимо для разработки сетевого графика послать на ТЭЦ-два двух инженеров из технологического отдела, для обсчета объемов работ двух экономистов, долго я их не задержу, авансовый премиальный фонд, далее, перевести три-четыре бригады с объектов Спецстроя на ТЭЦ-два. Если вы позволите, я отдам эти указания от вашего имени.

— Пожалуйста, — разрешил Шанин. Он предвидел, что за этим последует: горисполком поднимет шум, почему сняли людей с цехов лимонадных напитков и кондитерских изделий; подсобное хозяйство начнет жаловаться на то, что не строятся коровники; Замковой взвоет из-за материального склада; экономисты и технологи заявят, что у них своей работы невпроворот. Белозерову придется туго, но еще хуже ему будет, когда настанет время вести монтаж ТЭЦ-два во вторую и третью смены. Черта с два заставишь монтажников работать ночью! На что этот парень надеется?

— С этой минуты вы полновластный хозяин на ТЭЦ-два и вся ответственность на вас, — сказал Шанин. — Обязательства, которые вы считаете нереальными, могут стать вполне реальными, если вы дадите энергию в срок, помните об этом. Ответственность вы несете не только передо мной, но и перед горкомом тоже, как коммунист.

Шанин смотрел на Белозерова: понимает ли он, что означают для него эти слова? Белозеров кивнул, показывая, что принял к сведению то, что сказал Шанин.

— Кому я должен передать Спецстрой? — спросил он.

— Никому. На ТЭЦ-два вы командируетесь до ее пуска. Спецстрой остается за вами.

У Белозерова взметнулись вверх светлые широкие брови.

— Вы удивлены? — спросил Шанин. — ТЭЦ-два входит в состав ТЭЦстроя, но Осьмирко основное внимание уделяет ТЭЦ-один, которая является ведущим объектом, так как на нее приходится семьдесят процентов капвложений участка. Мы передаем ТЭЦ-два Спецстрою, рассчитывая, что для вас она также станет ведущим объектом. Если вы будете строить только ТЭЦ-два, мне придется сделать вас старшим прорабом. Зачем вам терять в зарплате?

Белозеров согласился.

Прожектер? Шанин следил взглядом за уходившим к двери Белозеровым, походка его была пряма и тверда, и это мешало Шанину вынести окончательный приговор этому человеку. Один раз он, Шанин, ошибся, не поверив в возможность того, во что верил другой человек, Синев. Та ошибка обошлась очень дорого. Но тогда шла война, и то, что должен был сделать Синев, требовалось для победы. Мост, построенный Синевым, в конечном счете сохранил жизнь в сотни, в тысячи раз большему числу людей, чем те, которые погибли во время ледохода. Белозеров хочет повторить Синева? Сейчас другое время, Синев не может повториться. Этот парень расшибет себе лоб о ТЭЦ-два, не иначе.

...Шанин посмотрел на часы, нажал кнопку вызова секретаря, чтобы заказать машину на завтра раньше обычного. Нужно было встретить дочь.

Он нетерпеливо считал проплывающие вагоны. Дочь ехала в пятом, он сразу увидел ее в окне. Лена приникла к стеклу, вглядываясь в стоящих на перроне людей. Заметив отца, она замахала ему руками. Выйдя из вагона, расцеловала его в щеки, в нос и глаза. Шанин гладил ее темные волосы, схваченные на затылке белой гребенкой.

— Как хорошо, что ты меня встретил! Как я рада видеть тебя, папа! — говорила Лена, стуча каблучками рядом с ним. — А Север совсем не такой, как я представляла. Думала, холодище, а тут теплынь!

Сдержанно улыбаясь, Шанин любовался дочерью. Как она повзрослела за то время, что они не виделись! Он ласкал взглядом ее невысокий лоб, тонкие полоски бровей, чистые розовые щеки. Ни на него, ни на мать Лена не похожа, лишь в разрезе глаз, в легком наплыве верхних век смутно угадывается шанинское.

— Ты должна решить, где будешь жить. — Шанин остановился у машины и передал водителю чемодан дочери. — Можно в Рочегодске. В городе тебе будет веселее. А можно в Сухом Бору, со мной, но я всегда допоздна занят. — Он внутренне напрягся, ожидая ответа.

— Если можно, с тобой, папа, — не раздумывая, ответила Лена.

Шанин был счастлив.

По дороге он показал ей Рочегодск, обыкновенный провинциальный городишко. Строящийся комбинат создаст ему славу, его будет знать весь мир. Говоря о комбинате, Шанин думал, что похож сейчас, наверное, на Замкового, с той разницей, что он, Шанин, говорит о комбинате так, словно признается в любви к женщине, а для Афанасия Ивановича славословие — дело обыденное.

— Сейчас ты увидишь стройку, — сказал он, когда машина выбралась на бетонку, и замолчал, предоставляя дочери самой оценить масштабность им содеянного.

— Ох, папа! — прошептала Лена, и для Шанина эти слова значили больше, чем самая громкая похвала.

«Волга» въехала в новый каменный поселок и остановилась у пятиэтажного дома.

Они поднялись на третий этаж. Шанин открыл дверь. Лена подошла к окну.

— Ой, как красиво! И он хотел оставить меня в Рочегодске!

Внизу, отделенная от дома зеленой полосой бульвара, приглушенно блестела широкая река. Вода медленно несла бесконечно длинный плот, охвативший полукругом желтый песчаный остров. На той стороне реки зеленел луг, а за ним, сколько охватывал глаз, голубело лесное море. На опушке еще были видны вершины деревьев, а дали затягивала светло-зеленая дымка. У горизонта она сгущалась до темно-синих тонов и терялась в плотных облаках, медленно надвигавшихся с севера.

Лена обошла квартиру. Небольшая комната — в нише узкая кровать, заправленная узорчатым пледом, рядом стол, на нем стопка книг и настольная лампа, у стены книжный шкаф. Крохотная кухонька, ванная...

— Ты мог бы жить просторнее, папа.

— Мне больше не нужно. Я здесь только сплю.

Шанин растопил колонку: горячей воды в доме еще не было.

Лена ушла мыться, он взял газету, но тут же отложил ее, сидел, ждал. Может быть, его любовь к дочери объяснялась тем, что Лена была трогательно-пряма и доверчива? Его покоряли ее милая бесхитростность и откровенность — она всегда говорила ему не таясь все, что приходило на ум. По редким встречам, по письмам он знал Ленины привязанности, желания и мечты, опасения и заботы. Шанин был доволен дочерью и в то же время тревожился, не слишком ли Лена открыта, не окажется ли она по своей чрезмерной простоте жертвой пошлости — двадцать лет есть двадцать лет.

Поздно вечером они вышли погулять по поселку. Ватное небо висело над сонной землей. На душе Шанина было покойно. Разговор шел об учебе дочери, о планах на будущее.

И вдруг этот вопрос, похожий на удар:

— Папа, почему ты все-таки не пишешь маме? Только, пожалуйста, не повторяй того, что я от тебя уже слышала, я все равно не поверю. Ты извини за откровенность, но я думала, что у тебя другая женщина...

Лена задала свой вопрос будто между прочим, но от Шанина не укрылось глубоко скрытое волнение, владевшее дочерью.

— Тебе придется поверить, что дело обстоит именно так, как я объяснил: я занят и пишу тебе для всех. — Ответ у него был готов давно.

— Но почему именно мне, а не маме?

— Чтобы дать тебе тот или иной совет, маме это не нужно.

Она наконец поняла свою оплошность.

— Да, конечно, мне это не пришло в голову, — сказала Лена и заговорила о другом: — Мне хочется туда. — Она кивнула в лес за рекой. — Отпустишь на денек?

Он был убежден: Лена ему не поверила, но все равно он обрадовался тому, что откровенный разговор откладывается.

— Я скажу, чтобы тебе нашли рюкзак и компас, лес хороший, бор, за лесом дорога, заблудиться здесь невозможно, — ответил он.