Сухой Бор

Глава сорок первая

За окном играло солнце. Оно заставляло сверкать снег на Рочегде, окутывало белые заречные луга в сияющую морозную дымку, трепетало в длинных ледяных сосульках, висевших за окном. По сосулькам ползли вниз тяжелые медлительные капли, и в каплях тоже отражалось солнце, маленькое и яркое.

Белозеров приоткрыл форточку, отломил у ближней сосульки влажный кончик длиной с мизинец, взял в рот. Дина сказала:

— Мой сын за такие вещи гуляет в угол. Тебя тоже поставить?

Ее слова прозвучали спокойно, и смысл слов был будничный, покойный, и это потрясло Белозерова. Они не виделись почти месяц: он рассказал ей о разговоре с Ядрихинским на свадьбе, и Дина перестала ездить в Сухой Бор, чтобы не компрометировать его. Он просил о встречах, Дина осталась непреклонной. Но когда Волынкин уехал в Североград, она сама позвонила и сказала, что можно встретиться.

Белозеров приехал с твердым намерением переговорить с Диной о будущем. Они должны наконец обсудить, как им быть. Неопределенность тяготила его, он считал противоестественным, что они не вместе. Белозерову было трудно сделать последний решающий шаг, но он был готов его сделать. Ему нужно было лишь услышать, что и Дина согласна.

Она остановила его после первых же слов:

— Не надо, Леша.

Он отошел к окну, пытаясь понять, что означает ее нежелание говорить о самом важном для них.

— Ну, пожалуйста, давай поговорим серьезно, — снова попросил он.

Дина не ответила, даже не обернулась; она убирала посуду после завтрака.

Белозеров вздохнул, закурил.

Дина медленно протирала тарелки полотенцем. Она знала, что он начнет этот разговор. Ничего на свете Дина не желала так сильно, как сказать ему «да» и тем раз и навсегда решить свою и его судьбу. Чем больше она узнавала Белозерова, тем сильнее любила его. И объяснялось это не какими-то особыми человеческими качествами Белозерова. Он был обычен, пожалуй, более обычен, чем другие близкие ей люди. Куда привлекательнее муж Валентины — Рашов с его броской внешностью, глубоким умом, высоким положением в городе. Даже Волынкин внешне был более ярок, чем Белозеров. Правда, то время, когда Дина по-девчоночьи гордилась седыми висками и должностью мужа, давно позади. От привязанности, которая была у нее в первые годы замужества, ничего не осталось.

Ей нравится все в Белозерове — его манера говорить, хмуриться, улыбаться, его походка, жесты, глаза, волосы — все, все; она его любит, и этому нет объяснения. И все же Дина по-прежнему не решалась на крутую ломку, на которой он настаивал. В ее душе не угасало опасение, что его любовь к детям окажется сильнее любви к ней и он очень скоро вернется к семье. Ведь когда отпала нужда в круглосуточном бдении на блоке цехов комбината, он расстался с общежитием и снова живет в городе. «Нет, уж лучше пусть все остается так, как есть, чем потом всю жизнь жалеть о неправильном решении», — думала Дина.

— Хорошо. Я попытаюсь угадать. Можешь ты хотя бы головой кивнуть? — спросил он. — Ты жалеешь мужа. Человек в беде, как можно его оставить, так?

Дина медленно покачала головой.

— Волынкин ни при чем. Если хочешь знать, с тех пор, как мы стали с тобой встречаться, я сплю на диване. И Волынкин совсем не чувствует себя в беде, если ты имеешь в виду его смещение. Он воспрянул духом, снова такой же бодрый и румяный, сто лет проживет, дай бог нам с тобой.

— Значит, дело не в муже, — констатировал Белозеров. — Ты боишься людских пересудов, выговора и всего прочего, что связано с развалом семьи, это?

— Ничего я не боюсь, Леша. Оставь. — Дина открыла дверцу буфета, сложила посуду. — Очень тебя прошу, не спрашивай больше.

— Буду, — упрямо сказал он. — В конце концов, я имею право знать, почему женщина, которую я люблю, не хочет быть со мной.

Дина села на краешек дивана, поежилась словно от озноба, натянула на колени юбку.

— Ну, ладно, — сдалась наконец она. — Все это закончилось бы и без этого разговора, но если ты так хочешь... Скоро ты уедешь отсюда. — Она взглянула на Белозерова, улыбнулась; улыбка была пустая, искусственная. — И там тебе все представится иначе, чем здесь. Ты разберешься, кто тебе дороже, и, я уверена, выберешь семью. Я не хочу, чтобы ты связывал себя обещаниями.

— Во-первых, никто еще не сказал, что я еду...

— Леша, ты прекрасно знаешь это. Ты сам говорил, что все руководители управления уже получили объекты второй очереди, кроме тебя. Тунгусов говорил о переводе, Шанин не дает назначения... Тут и гадать нечего.

— Но почему ты так уверена, что я выберу не тебя?

Дина пожала плечами, по ее мнению, это само собой разумелось.

— Пройдет несколько месяцев, и я уйду из твоего сердца. Останутся дети, дети не уходят.

— А если я все-таки позову тебя, ты приедешь? Если меня действительно переведут в другой город, на другую стройку, все равно куда?

— Не знаю... — Дина помедлила, повторила твердо: — Не знаю, Леша.

— Значит, снова Волынкин? Вот этого я не понимаю.

— Волынкина больше не будет, — голос Дины прозвучал с непривычной для нее жесткостью. — До лета работаю, потом уеду на учебу, это уже решено. Не знаю, приеду я к тебе или нет, но к Волынкину не вернусь, это точно.

— То есть ты хочешь, чтобы решило время? — предположил он. — Ты хочешь меня проверить? Пусть так. — Он был согласен на все, только бы не конец. — Обещаю тебе: буду ждать, пока ты закончишь школу и приедешь ко мне. Ты приедешь?

Дина грустно усмехнулась.

— Это годы, Леша. Зачем тебе лишать себя радости на годы? Будем считать, что ты мне ничего не обещал.

Он подошел к Дине, опустился на колени и прижался к ней.

Белозеров вошел в сушильный цех, остановился. В глубине огромного помещения виднелись две сушильные машины, одна из них работала.

Шла первая, пробная варка целлюлозы. Медленно вращались дышащие теплом полутораметровые цилиндры, по ним, провисая, тягуче ползла широкая суконная лента, на ленте лежал слой истекающей водой серой рыхлой целлюлозной массы. Машина была окутана паром, как паровоз на подъеме. У наката суетились сушильщики. Целлюлоза, напоминавшая на выходе из машины беловатый картон, не хотела наматываться на барабан, рвалась, и сушильщики — молодые рабочие и работницы с потными лицами — торопливо отбрасывали влажные и почти сухие ее куски на площадку перед Белозеровым.

К площадке подходили люди, наклонялись, выбирали кусочки целлюлозы посуше и побелее и внимательно рассматривали: так вот она какая! Это были строители из второй смены, которые хотели собственными глазами увидеть целлюлозу, ту самую целлюлозу, ради которой они год, или два года, или пять лет назад приехали в Сухой Бор.

Белозеров стоял и смотрел на машины, на сушильщиков, на строителей. Комплекс цехов, которые он достраивал, стал называться сульфит-целлюлозным заводом. Бригады одна за другой ушли на объекты второй очереди или были расформированы из-за того, что многие рабочие перешли на комбинат. Вон возле наката стоит, срывая с барабана и отбрасывая в сторону куски целлюлозы, белоголовая сушильщица Капитолина Ласавина, бывший маляр третьего разряда Капа Ядрихинская, а подальше у щита с приборами дежурит лаборантка Надежда Рамишвили, бывшая звеньевая маляров Надя Кучкарева. Сдав цеха эксплуатационникам, получили новые объекты прорабы и мастера, лишь Белозеров остается в неведении, чем будет заниматься завтра...

Он вспомнил вчерашний разговор с Диной, ее предсказание: «Ты уедешь отсюда» — и подумал, что, наверное, действительно уедет. Его охватило предчувствие, что он уедет очень скоро, может быть, он видит сушильный цех в последний раз и, сам того не ведая, прощается с ним.

У сушильной машины появился Скачков. Он тоже взял из кучи большой белый кусок целлюлозы, оторвал от него кусочек величиной с ладонь, поломал, помял, понюхал, бросил, оторвал новый, теперь с ученическую тетрадку, сложил вдвое и сунул в карман. «Клавдии Ивановне покажет», — догадался Белозеров. Скачков почувствовал его взгляд, обернулся, посыпанное родинками худощавое лицо заулыбалось, он подошел, протянул руку.

— Главному строителю привет и поздравления! — торжественно сказал Скачков. — Сделано дело-то?

— Можно считать, что сделано.

— Теперь куда?

Белозеров пожал плечами.

— Не говорят.

— Всех начальников СМУ, которые были на первой очереди, уже определили. Заходил давеча в партком, дак Илья Петрович сказал. А куда вас, он не знает. Значит, и сами вы не знаете?

— Не знаю, Виктор Иванович.

— Ну, ладно. — Скачков пожал Белозерову руку, ушел.

Белозеров проводил его взглядом: у него было такое чувство, будто он и Скачкова видит в последний раз. Из-за сушильной машины показался Корчемаха, вероятно, шел из отбельного цеха и тоже взял кусочек целлюлозы, заметил Белозерова, повернул к нему.

— Стоял он дум великих полн, — по-своему поприветствовал Корчемаха Белозерова и спросил: — Слышали, Трескина забирают в главк? Я подумал, не вас ли на его место, так нет же, Осьмирко, чтоб ему было пусто, хоть он и земляк! А куда вас — весь Бумстрой гадает. Может, вы знаете, да в секрете держите, а?

— Честное слово, не знаю.

— Вот же история! И что вы думаете делать?

— Ждать, что еще.

— Характер у вас! Я бы уже сто раз у Шанина спросил куда.

— Придет время, скажет.

— Афанасия Ивановича видели? — переключился Корчемаха на новую тему. — Сидит у щита управления на стульчике, как Наполеон. Если не видели — сходите, это стоит посмотреть.

— Посмотрю.

— Ну, ладно, — закончил разговор Корчемаха теми же словами, что и Скачков, и развернул свой дюжий торс к двери.

В то самое время, когда Белозеров уходил из сушильного цеха, Шанин разговаривал по междугородному телефону с Тунгусовым. Начальник главка поздравил его с пробной варкой целлюлозы:

— Домучил? Ну и молодец! Наваливайся на вторую очередь! С Белозеровым что решил? Назначение не дал?

— Как вы просили, Лука Кондратьевич, придерживаю.

— Ладно. Был снова разговор у Рудалева. Я настаиваю послать Белозерова в Усть-Полье, а Рудалев в ответ: что Шанин? Вот я у тебя тоже спрашиваю: что ты? Изменил мнение о Белозерове?

— Да.

— Что, что? Изменил?!

— Я сказал: да.

— Согласен, что потянет Усть-Полье? Браво, Левушка! Значит, я могу доложить Рудалеву, что Шанин со всей ответственностью рекомендует Белозерова на должность управляющего Усть-Польским стройтрестом, так?

— Да.

— Ну, спасибо! Сегодня же пошли его в Североград самолетом, завтра представлю в обкоме и сразу направлю в Усть-Полье, у меня там горит! Все понял?

— Да.

— Очень разговорчивый ты сегодня: да, да, да! Будь здоров.

— До свидания, Лука Кондратьевич.

Закончив разговор, Шанин вызвал машину, проходя через приемную, приказал срочно вызвать в трест Белозерова. Поехал на сульфит-целлюлозный завод, ему хотелось увидеть пробную варку целлюлозы. Поднявшись в сушильный цех, он быстрым шагом прошел к машине, поздоровался с наладчиками, постоял, наблюдая за движением суконной ленты между цилиндрами. К нему подошел Замковой, лицо было желтее обычного, мешки под глазами казались синими. Шанин участливо спросил:

— Вы не больны, Афанасий Иванович?

— Здор-ров, Лев Георгиевич! В такие ночи не заб-бо-левают, набираются энергии на с-сто лет, — ответил Замковой высокопарно.

— А! — понял Шанин. — Вы всю ночь в цехе? И зачем вам это нужно? Генералы ротами не командуют.

Замковой, увлеченный происходящим, не заметил иронии в его голосе.

— Ррра-разве можно уйти из цеха в такие ис-стор-рические часы! Сутки, сутки не выхожу!

— Поздравляю вас, Афанасий Иванович, — пряча усмешку, любезным тоном сказал Шанин и пошел к выходу.

— С-спасибо! Вас поздравляю, Лев Георгиевич, стро-строителей поздравляю! — кричал Замковой вслед.

На пути Шанину встретился Белозеров. Шанин взял его под руку.

— Вам сообщили, что я просил срочно приехать ко мне?

— Нет, я был в цехах, Лев Георгиевич. А что такое?

— Вас вызывает начальник главка, надо лететь самолетом, сегодня же. Видимо, домой попадете не скоро, возьмите с собой все необходимое.

— Что значит не скоро?

— Вам все скажут в Северограде, — нетерпеливо ответил Шанин. — Доеду с вами до треста, а потом машина отвезет вас домой и в аэропорт.

Через несколько минут шанинская «Волга» тронулась с места, направляясь к проходной комбината. Шанин и Белозеров сидели рядом на заднем сиденье, молчали. «Коллега», — подумал Шанин.

Он подумал об этом серьезно и уважительно, как не думал о Белозерове никогда.