Сухой Бор

Глава восьмая

В длинном узком коридоре в простенках между дверями стояли люди, гудели голоса, раздавался сдержанный смех. Под низким потолком висела серо-голубая пелена табачного дыма.

Выйдя от главного инженера, Белозеров постоял у двери, выбирая, к какой группе пристроиться, направился к Корчемахе, который стоял поблизости с Шумбуровым и Осьмирко. Корчемаха, в два обхвата мужчина, увидев Белозерова, заворковал тенорком:

— Алексей Алексеевич, золотко мое! Сто лет не виделись! — Он энергично тряс руку Белозерова, и в такт тряслись его оплывшие багровые щеки. — Живем через стенку, а встречаемся на планерках... жизнь! — Корчемаха незаметно взглянул на Шумбурова и Осьмирко.

«Вот же охламон! — подумал Белозеров. — Вчера обедал у нас со всем семейством, а сегодня я у него забытый знакомый!» Однако он не удивился и не осудил Корчемаху, а, наоборот, подыграл:

— Не говорите, Яков Карпыч! Не жизнь, а беличья вертушка!

Ни Шумбуров, ни Осьмирко не заметили игры.

— Припрашивали что-нибудь под сетевое планирование? — насмешливо-покровительственно спросил Шумбуров, кивнув в сторону двери, из которой вышел Белозеров. — Просить надо не здесь, просить надо там. — Он выразительно посмотрел в ту сторону коридора, где находился кабинет Шанина.

Белозеров в душе почему-то недолюбливал Шумбурова. Может быть, это чувство вызывалось его внешностью: со смуглого костистого лица угрюмо смотрели черные с косиной глаза, над ними нависало полторы рыжеватых косматых брови — правую бровь наполовину съел когда-то стригущий лишай.

— Был один вопрос, — сухо ответил Белозеров.

— И вопросы там не решают, — сказал Шумбуров с прежней насмешливостью.

Белозеров понял, что он насмешничает не над ним, а над главным инженером.

— У вас еще не отпала охота заниматься сетевым планированием? — спросил Осьмирко, лукаво подмигнув Корчемахе и Шумбурову; его лицо, круглое, как лунный лик, с выгоревшими на солнце и ветру волосами и бровями, сияло мальчишеской веселостью. — Наберешь темп, а тебя за это отстегают!..

Осьмирко был симпатичен Белозерову, потому что умел подшутить над ближним, но делал это необидно.

Белозеров понял намек на статью в газете. Шумбуров и Корчемаха дружно рассмеялись. Белозеров удрученно вздохнул.

— Резанули ножом по сухожилиям. А напрасно. Рабочий класс у меня за сетку горой. Пиши, говорят, в «Правду», пусть она рассудит.

— Зачем в «Правду»? Есть Шанин, — проворковал Корчемаха. — Шанин и рассудит. Сегодня же во втором отделении цирковой программы, которую у нас называют планеркой. Отделение первое — дележ, отделение второе — раздолбеж.

— Дело всем ясно: вы придумали детскую игру, — желчно сказал Шумбуров Белозерову и посоветовал, как приказал: — Бросьте! Пустая трата времени. Рабочему нужна не «сетка», а заработок.

— Ни Шанин и никто другой — время рассудит, — спокойно отпарировал Белозеров.

У Шумбурова подался вперед тяжелый, словно каменный, подбородок. Корчемаха, упреждая спор, рассыпался звонким голосом:

— Главным героем сегодня будет не Белозеров. Эта участь ждет Голохвастова! А вот и он, собственной персоной! — Подождав, когда Голохвастов подойдет вплотную, Корчемаха остановил его: — Василий Васильевич! Что же это вы без вывески? На Бумстрое вас в личность не все знают. Я бы на вашем месте повесил на грудь: «Я — Голохвастов».

Голохвастов невнятно прорычал то ли «варнак», то ли «дурак» и пошел дальше. Корчемаха переключился на Осьмирко.

— А как это вы остались в стороне? ТЭЦ-два ваш объект, и хоть бы слово в газете!

— По отношению к Голохвастову я полуначальник, — ответил Осьмирко, — он меня слушается через день, когда в настроении...

— Зажать! — бросил Шумбуров.

— Голохвастова? Не-ет... — Осьмирко усмехнулся. — У него защита — Шанин. Фронтовые друзья.

— Я слышал, будто они из немецкого концлагеря вместе бежали, — сказал Шумбуров. — Ну и что?

Белозеров взглянул на часы: что-то долго не приглашают к Шанину. В эту секунду дверь кабинета главного инженера открылась, вышел Трескин, высокий, сухощавый, с непропорционально длинной худой шеей. Не проронив ни слова, он направился к приемной управляющего, все почтительно расступились перед ним.

— А сейчас и нам сбор просигналят, — предсказал Шумбуров.

И в самом деле, как только Трескин исчез за дверью приемной, оттуда понеслись в коридор прерывистые звонки.

— Пошли, — сказал Корчемаха.

Они прошли через маленькую приемную и оказались в кабинете управляющего. Шанин сидел за столом, склонившись над бумагами и не обращая внимания на входивших. Они видели лишь его крупную черноволосую голову, но лица всех, кто переступал порог, становились озабоченными и сосредоточенными. Люди негромко здоровались с Шаниным. Он, не поднимая головы, кивал в ответ. Стараясь не грохотать стульями, инженеры усаживались на свои места.

Белозеров сел у окна — это место ему указал Шанин, когда назначил начальником Спецстроя. Окна в кабинете Шанина оставались открытыми и летом и зимой. Белозеров прикрыл окно, оставив щель в ладонь шириной: так не продует.

— Все? — спросил Шанин, наконец подняв голову. Он снял очки и окинул кабинет взглядом скошенных наплывшими верхними веками глаз. — Начнем. Промстрой.

Шумбуров встал, потрогал проплешину на брови, будто хотел спрятать ее, заговорил, глядя перед собой:

— Отставание по бетону триста кубов, не сумели вовремя подготовить фронт, мало опалубщиков. Мы вам докладывали, Лев Георгиевич...

— Ваши доклады я помню, — перебил Шанин, в его резком голосе звучало нетерпение. — Конец говорите.

— Положение выправлено, — с расстановкой сказал Шумбуров. — Мы можем принимать до сотни кубов в день. Корчемаха дает семьдесят — восемьдесят. Прошу вашего вмешательства.

— Промстрою выдавать сто кубометров, — приказал Шанин, посмотрев на Корчемаху.

— Хорошо, Лев Георгиевич, — почтительно ответил Корчемаха.

— Что еще? — Шанин опять смотрел на продолжавшего стоять Шумбурова.

— В кислотном цехе начинаем монтаж систем, но там горы мусора, не подступиться...

— Конец, конец, Фридрих Иванович! — нетерпеливо напомнил Шанин.

— Нужен бульдозер, — сказал Шумбуров.

Шанин кивнул соседу Шумбурова:

— Свичевский, отдайте Промстрою бульдозер с планировки биржи.

Свичевский, маленький, полный, с блестящей, будто полированной, лысиной, которую подпирали большие мятые уши — не уши, а фигурные вареники, как сказал однажды Корчемаха Белозерову, — торопливо поднялся со стула, запротестовал:

— Лев Георгиевич, наш бульдозер нельзя трогать...

— Отдайте, — жестко повторил Шанин. — У вас шесть машин, две стоят без дела. Обойдетесь пятью.

— Лев Георгиевич, вы посмотрели бы...

— От-дай-те! — с нажимом произнося каждый слог, в третий раз сказал Шанин.

— Лев Георгиевич!.. — Свичевский стоял на своем.

— Одну минуту! — Шанин нажал кнопку, вошла секретарша, остановилась у двери в ожидании. — Застенографируйте историческую речь товарища Свичевского. Когда он закончит, разбудите меня.

Свичевский, ворча, опустился на место. Сидевшие в кабинете насмешливо улыбались.

— Все? — спросил Шанин у Шумбурова.

— Все.

— Биржестрой!

Свичевский снова вскочил, достал из нагрудного кармана футляр желтой кожи, вынул очки, надел их, похлопал по боковым карманам пиджака, потом по карманам брюк, вытащил блокнотик, начал искать нужную страницу. Кто-то у двери прыснул.

— Отставание на планировке карт семь дней, — начал докладывать Свичевский.

— Планировку пропустите, — приказал Шанин.

— Это серьезная проблема, Лев Георгиевич...

— Я вам эту проблему решу за три дня пятью бульдозерами, которые у вас остаются, сказал Шанин. — Дальше.

Свичевский помолчал, раздумывая, продолжать войну с управляющим или сдаться, сдался:

— Отставание на бетонировании фундаментов в древесных цехах пятьсот кубов, задержала переделка неправильно залитых фундаментов...

— Что там у вас творится! — бросил Шанин, пожимая плечами. — Евгений Серафимович, почему не следите за Биржестроем, не спрашиваете за брак? — обратился он к главному инженеру.

Трескин сидел спиной к Белозерову, и Белозеров видел, как его длинная шея, четко оттененная полоской воротничка белой рубашки, густо покраснела. В кабинете повисла тишина.

— Начальник Биржестроя стоит перед вами, можете сами спросить с него! — поворачиваясь к Шанину, громко посоветовал Трескин. По напряженному повороту его головы Белозерову показалось, что он хочет сказать что-то еще, но главный инженер молча отвернулся от Шанина.

Шанин спокойно кивнул Свичевскому:

— Продолжайте. Когда сможете наверстать?

— Если Корчемаха даст сто пятьдесят кубов — за две недели. Корчемаха не дает.

Корчемаха поджал губы, промолчал.

— Корчемаха, ты понял? — спросил Шанин. — Биржестрой должен получать сто пятьдесят кубометров бетона в сутки.

Корчемаха колыхнулся, перекладывая руки с живота на колени, запротестовал:

— Лев Георгиевич, да вы разберитесь же хоть раз!..

— Конец говори.

— Резиновые бетономешалки у меня, что ли? Не могу я дать столько бетона!

— Он не может дать столько бетона, — едко повторил Шанин. — Он нас утешил!

Корчемаха не способен выдержать иронию.

— Рожать я его буду, что ли? — тонкоголосо закричал он.

Шанин откинулся на спинку кресла и несколько секунд сидел молча, насмешливо-осуждающе глядя на Корчемаху. На лицах снова появились усмешки, но не такие, как в адрес Свичевского. Корчемаху все уважали. Бесцеремонность Шанина с ним тоже была иная, нежели со Свичевским, — добрее, мягче.

— Корчемаха даст вам бетон, — сказал Шанин Свичевскому.

Происходившее в кабинете вызывало у Белозерова двойственное чувство. Белозеров восхищался умением Шанина диктовать свою волю, его способностью учитывать психологию того, с кем ведется разговор, артистизмом, с которым управляющий делал соучастниками своих решений всех присутствующих. И в то же время в глубине души Белозеров испытывал смутный протест. «Корчемаха назвал планерку цирком, ведь и вправду цирк! — думал он. — Дай сто кубометров, дай сто пятьдесят кубометров, отдуваться за всех должен Корчемаха, и ни слова осуждения Шумбурову, у которого не был подготовлен фронт работ, и упрек Трескину вместо Свичевского за брак... И сто очков против одного: Шанин снова не даст мне бетона, теперь по милости этих деятелей!»

Белозеров докладывал всегда последним из начальников строительных участков. Как только очередь дошла до Подземстроя, следовавшего перед Спецстроем, Белозеров перебрал в уме цифры, которые намеревался сообщить управляющему, — Шанин не терпел многословных докладов. Подземстроевец занял полторы минуты, однако в ту секунду, когда Шанин перевел взгляд на Белозерова, собираясь назвать его фамилию, дверь отворилась, и молодая высокая женщина торопливой скороговоркой спросила с порога:

— Лев Георгиевич, вы разрешите мне посидеть на планерке? Я по заданию редакции. Моя фамилия Волынкина.

«Лыжница, которую я вынес из леса!..» Белозеров окаменел, Глядя на женщину широко раскрытыми глазами. Все в кабинете застыли: ворваться к Шанину во время планерки, что будет? Ничего не было; помедлив несколько мгновений, Шанин любезно сказал:

— Заходите, пожалуйста, Дина Александровна! Очень приятно, что вы послушаете наш разговор, мы как раз собираемся обменяться мнениями по поводу вашей статьи. Очень талантливо написано, но есть неточности... — Шанин поднялся, жестом приглашая Волынкину сесть за зеленый стол.

— Ничего, спасибо, Лев Георгиевич, я здесь посижу, — Волынкина села на свободный стул у двери, не обращая внимания на соседа, которым оказался Голохвастов.

— Пожалуйста, как хотите, — разрешил Шанин и, вновь опустившись в кресло, кивнул Белозерову: — Докладывайте.

Белозеров поднялся.

— На укладке шпал отставание три смены: нет щебенки. Выход нашли, наверстаем. Отставание на автотрассе — восемь смен и на животноводческих фермах — десять смен. Не получаем бетона. Прошу вашего вмешательства, нам нужно...

Шанин отрицательно покачал головой.

— Бетон получать пока не будете. Выполняйте план за счет других работ, у вас много земляных на трассе, выкрутитесь.

— Какие сейчас земляные, Лев Георгиевич? — возразил Белозеров. — Дожди, развезло все.

— Придумайте что-нибудь, — нетерпеливо сказал Шанин. — Бетон идет на главные объекты, ваши коровники подождут.

— Коровники не мои. Бетон должны давать по графику, который утвердил трест! У меня под этот график спланирована «сетка», вы же знаете!

— Учитесь мыслить масштабами стройки, — спокойно посоветовал Шанин. — Ваша «сетка» не самоцель, даже газетчики сумели в этом разобраться. Я не могу оставить без бетона промблок и биржу.

Белозеров несколько секунд помедлил.

— Не могу понять, почему Спецстрой должен страдать... — Его остановил рывок за пиджак сзади. Не оглядываясь, он нащупал мягкое толстое запястье Корчемахи, сжал; Корчемаха охнул, пиджак снова повис свободно. — Страдать из-за того, что кто-то на главных объектах не умеет организовать работу!

Шанин, склонив голову набок, смотрел на него с любопытством. С удивлением, развернувшись на стуле, взглянул Трескин. Лицо Шумбурова покривилось в презрительной ухмылке. Свичевский непонятно улыбался. Несколько человек, встретившись с Белозеровым глазами, поспешно отвели их. Он почти физически ощутил, как между ним и Шаниным, Трескиным, всеми, кто был в кабинете, пролегла тень отчуждения.

— Хозяйственные решения диктуются конкретными соображениями, — сказал Шанин со спокойной доброжелательностью. — Что толку в дорогах, если по ним нечего возить? Надо строить комбинат, за дорогами дело не станет.

Шанин словно бы призывал всех не придавать значения бестактной настойчивости Белозерова, и инженеры вняли ему. С лица Свичевского сошла его загадочная улыбка. Шумбуров снова угрюмо смотрел перед собой, никто не прятал больше от Белозерова глаз. Но Белозерову вдруг самому стало трудно смотреть на сидевших в кабинете людей. Он был так расстроен, что забыл о журналистке, но спустя несколько минут вспомнил и взглянул на нее. Волынкина, показалось ему, была взволнована — щеки горели румянцем, — но словно отрешена от того, что происходило в кабинете: сидела неподвижно, опустив глаза. «Какая красивая женщина», — мелькнуло у него в голове. И тут же его внимание снова переключилось на управляющего. Шанин вытащил из ящика стола телеграмму, прочитал. Помолчал, давая возможность осознать ее катастрофический смысл. Затем заговорил резко, напористо.

Стройка испытывает затруднения с материалами сегодня, еще более серьезные трудности возникнут завтра. Этого можно избежать, если принять предложение об ускорении строительства комбината. Такое предложение сделано тресту горкомом партии, первым секретарем товарищем Рашовым от имени вышестоящих органов. Он, Шанин, считает, что строительство нужно и можно форсировать. Резервы есть. Первый — ликвидация простоев. Газета правильно раскритиковала Голохвастова за то, что рабочие у него бездельничают. Но журналистов следует упрекнуть за узость критики. Они повели огонь по прорабу, а не меньше виноват и Осьмирко, начальник ТЭЦстроя, который обязан позаботиться о бесперебойном материально-техническом обеспечении объекта. Начальник другого участка, Белозеров, снабжением занимается хорошо, даже слишком хорошо, — газета, кажется, это верно подметила. Жаль только, что журналисты не разобрались, почему материалы на Спецстрой поступают бесперебойно, а иногда даже сверх нормы — больше такого не будет! — и кто это разрешает. Если разрешает Корчемаха, надо было воздать в статье должное и ему, не позволительно заваливать материалами коровники за счет основных объектов промплощадки!

Вывод Шанин сделал неожиданный: статья работает вполсилы, а виноваты в этом Голохвастов и Белозеров. Впредь, чтобы избежать подобных случаев, вводится порядок: ни один начальник участка, прораб, мастер не вправе давать интервью газетчикам без разрешения управляющего трестом. Печать — великая сила, и не надо ее подрывать безответственной болтовней. Шанин выразил надежду, что Дина Александровна передаст мнение руководства треста о статье редактору, и встал: планерка кончилась.

Сквозь грохот отодвигаемых стульев Белозеров услыхал насмешливую реплику Корчемахи:

— С этого дня ни один журналист нас не покритикует. Будут ходить к Шанину, а он хоть кому настроит мозги на нужный лад!

Белозеров попытался улыбнуться, не смог, пошел к выходу, низко опустив голову. В приемной кто-то тронул его за рукав. Он поднял глаза, увидел Волынкину.

— Я вас жду, чтобы поговорить... Я все понимаю, но... — У нее было такое выражение лица, будто она чем-то испугана. — Очень прошу, выслушайте меня!

Белозеров пожал плечами: «Что она может сказать? Выразить сочувствие? Мне будет от этого легче?» Он стоял, молча ждал.

— Редакция приносит вам извинения... за статью... Я тоже... приношу личные извинения... Мне так неприятно... — говорила Волынкина рваной скороговоркой. — Вам будет предоставлена возможность выступить, рассказать о сетевом планировании... — Они стояли посередине приемной, инженеры уже ушли, последним вразвалку прошагал Шумбуров, задержавшийся у управляющего. Он на ходу хлопнул ладонью Белозерова по спине, бросил:

— Вот Шанин и рассудил. А вы говорите — время!

Белозеров не ответил. «Да, Шанин рассудил, — подумал он. — Материалы в последнюю очередь, «сетка» по боку... Что мне толку от извинений?» Ему хотелось, чтобы Волынкина отпустила его.

— Я бы хотела изучить ваш метод научной организации труда, — продолжала Волынкина. Она немного успокоилась и теперь говорила ровно, хотя по-прежнему очень быстро. — Пожалуйста, назначьте время, когда к вам можно приехать, посмотреть работу на объектах.

Кажется, она сказала все, но Белозеров продолжал молчать. В ее светло-карих глазах — он помнил, как в лесу они то наливались золотым сиянием, то темнели, — появилась растерянность. Ему стало вдруг ее жалко: ну, что он, в самом деле, ведь она даже личные извинения принесла, надо быть человеком!

— Боюсь, что изучение ничего вам не даст, — мягко сказал он. — Через месяц от моего сетевого планирования ничего не останется.

— Почему?!

— Вы же слышали, что сказал Шанин. Он посадил Спецстрой на голодный паек.

Волынкина несколько секунд раздумывала.

— А как вы раньше получали материалы? Вправду Корчемаха давал?

— И Корчемаха тоже. Мы получали то, что не могли взять по своим заявкам другие участки, обычно во вторую смену.

— Ну, и продолжайте получать! Другие не берут — значит, ваше!

В приемную из коридора заглянул Корчемаха, воскликнул:

— Вот он где! Алексей Алексеевич, машина ждет, пошли.

— Вы очень кстати, Яков Карпыч, — сказал Белозеров, пропустив мимо ушей приглашение. — Давайте спросим, будет он давать материалы сверх нормы или нет, — предложил он Волынкиной, усмехнувшись. — Яков Карпыч, вы не смогли бы начихать на указание Шанина? Все равно ведь остатки во второй смене будут!

— Ты посмотри, что делается! Из-за нее он получил припарку, а теперь стоят и братуются! — проворковал Корчемаха. — И пусть меня громом прибьют, если вы его не подговариваете работать по «сетке»! Или нет, Дина Александровна?

— Подговариваю, — улыбнувшись, призналась Волынкина. — Приходится.

— Не выйдет, — сказал Корчемаха. — С Шаниным такие шутки не получаются. Узнает — бедный будешь!

— Жаль! — искренне подосадовала Волынкина. — Но бывает так, что сегодня нельзя, а завтра, глядишь, будет можно.

— У Шанина так не бывает. Если он сказал «нет» — это надолго, будьте уверены, — заметил Корчемаха; напомнил Белозерову: — Ну, что? Трескин же ждет! — И пояснил Волынкиной: — Мы оба безлошадные, так нас главный инженер после планерок и собраний выручает — увозит по домам на своем «козле».

Белозеров взглядом спросил журналистку: «Могу я уйти?» Ему показалось, что она расстроена, и это останавливало его от того, чтобы сказать ей «до свидания».

— Я совершенно запуталась, — беспомощно сказала Волынкина. — Наша статья, ваша научная организация, голодный паек... Я хочу разобраться, а вы торопитесь уехать!

— Прошу прощения, это не я.

— Вам обязательно нужно, чтобы он ехал с Трескиным? — спросила Волынкина Корчемаху. — Я одна в «Москвиче», можно ведь уехать со мной.

— И чего мы торгуемся, если можно? — удивился Корчемаха. — Правда, я хотел сказать Алексею Алексеевичу пару ласковых слов, именно при Трескине, ну, так подожду, до другого случая. Поехали!

Волынкина села в «Москвич» на заднее сиденье рядом с Белозеровым. Он ждал, что она заговорит, начнет расспрашивать о сетевом планировании, но Волынкина молчала. Встречные машины, шедшие с промплощадки в поселок, освещали кузов ослепительными вспышками, тогда Белозеров видел ее лицо. Оно было бледным и словно застывшим, на черном стекле четко, будто на гравюре, вычерчивался белый профиль — длинные ресницы, прямой нос, слегка вздернутый подбородок.

— Видите, что можно натворить несколькими абзацами в газете, — вдруг сказала Волынкина своей обычной скороговоркой. — Может быть, вы знаете, что надо делать?

— Разве что взорвать шанинскую систему, — усмехнулся он. — Возьметесь?

— Надо сменить Шанина?! — Она поразилась его словам.

— Дело не в личностях. Вместо одного Шанина может стать другой. Я сказал — систему.

— Мне трудно понять, что вы имеете в виду. Шанину дают всякие характеристики, но чтобы взрывать его систему — это я слышу впервые. Разберусь, наверное, со временем — я из тех, кто до всего доходит своим умом. Но мысли не допускаю, чтобы у вас все пошло прахом!

— Почему же? Один раз я уже потерпел неудачу, теперь будет второй, только и всего.

— Потерпели? Когда?

Он молча наблюдал за красными огнями трескинского «газика», бежавшего впереди.

— Было дело... — Ему не хотелось вспоминать прошлое.

Волынкина не стала допытываться.

— Не знаю, что у вас было и кто тому виной, а сейчас виновата я. Я помешала вам — это же чудовищно!

— Не расстраивайтесь. — Он искренне сочувствовал ей. — Не все потеряно, я еще повоюю за свою «сетку», — пообещал он неожиданно для самого себя.

— Спасибо, — сказала она. — Я уверена в успехе.

Он засмеялся.

— Можно подумать, что «сетка» нужна вам, а не мне! Благодарить должен я вас — за моральную поддержку.

— Нет, — серьезно проговорила она. — Просто вы не понимаете меня.

Он действительно ее не понимал. Некоторое время они ехали молча.

— У вас бывают предчувствия? — спросила Волынкина.

— Раньше не случалось. Но сейчас, кажется, есть. — У него было почему-то очень весело и хорошо на душе. — Знаете, какое? Даже если меня ждет неудача, я все равно полезу в драку.

— Как и полагается настоящему мужчине. — Она впервые за всю дорогу улыбнулась.

— Вы опять издеваетесь? — Он вспомнил язвительную реплику, брошенную ею в больнице.

— Честное слово, на этот раз даже в мыслях не было, — сказала она, тихо смеясь. — Вы не представляете, как мне хочется, чтобы у вас все наладилось!

— Я постараюсь. Для вас. — Это была вольность; он не ожидал ее от себя и замер — как Волынкина отреагирует; но она, кажется, не придала значения его словам, и тогда он спросил: — Где я мог видеть вас до встречи в лесу?

Волынкина молчала, и он пояснил:

— Все время думаю о том, что видел вас раньше, но где — не припомню.

— Не знаю, — проговорила она нерешительно. — Если бы мы встречались, я бы запомнила... Нет, не было этого.

— Странно, — сказал он.

— Да.

«Москвич» шел уже городскими улицами. У железнодорожного переезда он остановился — шлагбаум был опущен, на стойках яростно мигали красные фонари. Из «газика», стоявшего рядом, вышел Корчемаха, открыл дверцу, спросил:

— Кончили пресс-конференцию? Пересаживайтесь, Алексей Алексеевич. Нам в другой конец, незачем гонять «Москвич» по всему городу.

Белозеров попрощался с Волынкиной, перебрался в «газик». Корчемаха сел рядом.

— Не дай боже, увидит Волынкин Дину с вами на одном сиденье — рехнется! Хватит с вас обострения с Шаниным.

— Вы считаете, произошло обострение? — спросил Белозеров невинным тоном: от него еще не ушло владевшее им в «Москвиче» веселое настроение.

— Нет, вы посмотрите на него! — воскликнул Корчемаха, склоняясь к сидевшему впереди Трескину. — Он ничего не понимает, он глупое, неразумное дитя! Евгений Серафимович, как убедить этого немыслимого человека не портить себе жизнь?

Трескин зажег спичку, раскуривая папиросу.

— Не надо убеждать. Сам поймет.

— Сметет Шанин за непочтение из начальников в прорабы, тогда поймет! — не унимался Корчемаха.

— Ну, этого-то бояться не следует, — возразил Трескин. — Алексей Алексеевич умеет работать, а за таких Шанин держится.

Белозеров понимал, что Корчемаха для острастки приукрасил опасность. «Любопытно, как относится к решению управляющего Трескин? Он ведь благожелательно принял сетевое планирование. И это он, главный инженер треста, посоветовал выбирать у Корчемахи остатки материалов во вторую смену», — подумал Белозеров и спросил:

— Евгений Серафимович, вы согласны с тем, что Шанин ограничил выдачу материалов Спецстрою?

Красный огонек папиросы у губ Трескина вспыхнул ярче.

— Ты, милый человек, хочешь, чтобы я начал критиковать действия управляющего трестом?

— Нет. Я этого не хочу, Евгений Серафимович.

«Козлик» остановился у переулка, где стоял пятиэтажный дом, в котором жили Корчемаха с Белозеровым.

Белозеров шел по переулку молча. Корчемаха решил, что он продолжает переживать нанесенный ему Шаниным удар, и сказал с досадой:

— Бросьте вы киснуть! С кем не бывало! Сегодня вас с Голохвастовым потрошил, через неделю еще за кого-нибудь возьмется, на то он и Шанин!

Белозеров поднял воротник куртки: начал моросить дождь.

— В чужой монастырь со своим уставом не ходят, так? — медленно сказал он, взглядывая в лицо Корчемахи. — А если в чужом монастыре устав нехорош?

В небольших глазах Корчемахи появилось напряжение.

— Вы мне нравитесь, Алексей Алексеевич, я ваш друг по-настоящему. И по праву друга скажу: не вам переписывать тот устав — не позволит Шанин, и не лезьте на рожон... Он Зарецкому, что до Трескина главным инженером был, хребет сломал одним замахом. На Шанине держится Сухой Бор, до него тут черт-те что творилось, если на семьдесят процентов план вытягивали, так это достижением считалось. Слушайте Шанина, делайте так, как велит Шанин, и будете чувствовать себя нормально.

— Но вы же позволяете себе возражать ему, Яков Карпыч!

— Так то ж возражать! А вы критикуете — это совсем разные вещи. Возражать и вы возражайте, только не забывайте, что возражаете Шанину.

— А как Шанин относится к Трескину? — спросил Белозеров.

— Этот вопрос мне по душе! — воскликнул Корчемаха. — Вы уже начинаете думать! Очень хорошо относится Шанин к своему главному инженеру, очень, потому что Трескин правильно себя ведет.

— Что значит — правильно?

— Трескин работает, а Шанин решает. Трескин на участках, а Шанин в тресте. Трескин учит людей, а чему их учить, решает Шанин.

Они вошли во двор и у первого подъезда пожали друг другу руки. Белозеров жил во втором подъезде, на третьем, как и Корчемаха, этаже. Иногда по предварительной договоренности они стучали в стену, которая разделяла их квартиры, чтобы одновременно спуститься вниз, когда собирались вместе, семьями, идти в кино.