Сухой Бор

Глава двадцать четвертая

Начальник главного управления строительства Тунгусов был вызван к Рудалеву в тот же день, когда приехал из Усть-Полья. Пожав руку, Рудалев пригласил его сесть возле журнального столика. Это означало, что разговор предстоит длинный и серьезный; Тунгусов давно изучил привычки первого секретаря обкома. Выдвинув энергичным рывком кресло из угла, Тунгусов сел.

Рудалев хотел знать, можно ли ожидать в Усть-Полье перемен к лучшему. Тунгусов обрисовал положение на стройке: все поры пронизывает неорганизованность, во всех звеньях разболтанность, хаос! Нет хозяина! Усть-Полью нужен Шанин! Он имел в виду не конкретно управляющего Бумстроем Шанина, а сильного, волевого руководителя, который взял бы в руки молодой, еще не слаженный строительный организм и заставил его работать в полную силу.

— Да где его взять-то, второго Шанина?!

Рудалев кивнул, соглашаясь с тем, что Шанин руководитель немалых достоинств. Однако утверждение Тунгусова о единственности Шанина вызвало у секретаря обкома возражение: «Это вы напрасно!» Рудалев советовал Тунгусову поехать в Сухой Бор, присмотреться к главному инженеру, руководителям ведущих объектов: возможно, среди них встретится работник, способный поднять Усть-Полье.

Одновременно Рудалев просил Тунгусова выяснить, насколько реальна возможность досрочного пуска Сухоборского комбината. Рашов считает, что надежд никаких нет.

У Тунгусова было позарез дел в главке — полторы недели отсутствовал! — но отклонить просьбу первого секретаря обкома он не мог. «Хорошо, Степан Петрович, завтра я вылечу в Сухой Бор и через три дня сообщу вам свое мнение». Он положил напружинившиеся руки на подлокотники кресла, спрашивая взглядом, закончен ли разговор. Рудалев остановил его:

— Еще одно. В конце года в Москве должно состояться Всесоюзное совещание строителей. Нет ли резона раньше провести свое, областное совещание?

Рудалев поручил Тунгусову вместе с заведующим отделом строительства обкома Бабановым подумать, как его организовать.

— Хорошо! — отчеканил Тунгусов и, встав, толчком поставил кресло на место.

По объектам сухоборской стройки начальника главка сопровождал Трескин.

— Не вы со мной, а я с вами, — сказал ему Тунгусов.

У Тунгусова был расчет: не зная, кто он такой, люди будут заниматься делом, решать с Трескиным свои проблемы. А это как раз то, что ему требовалось. Тунгусов хотел знать, что из себя представляет Трескин, насколько он авторитетен и требователен. Начальнику главка было известно, что главный инженер треста раньше работал начальником производственно-технического отдела. Из его канцелярской карьеры отнюдь не следовало, что он подготовлен к руководству огромным строительством, но чем черт не шутит, когда бог спит!..

Тунгусова ждало разочарование.

На Биржестрое прорабы доложили Трескину о браке; барабаны в окорочных ваннах не ложились на подшипники, были смещены по оси подушки фундаментов. Трескин потребовал рабочие чертежи; забыв о Тунгусове, минут десять орудовал логарифмической линейкой, просветлел: есть выход из положения! Сказал прорабам, что им следует сделать, и заявил начальнику главка: «Можно ехать на другие объекты». И все. Тунгусов представил себе, какой разнос устроил бы бракоделам Шанин. А он, Тунгусов, и разносом не ограничился бы, создал бы комиссию, издал приказ, вкатал по выговору, сделал денежный начет. Трескин же нашел выход из положения и рад!

Когда объехали основные объекты, он спросил Трескина, можно ли, по его мнению, пустить комбинат досрочно?

— Теоретически — да, — ответил Трескин, смущаясь под испытывающим» взглядом угольно-черных тунгусовских глаз. — Конечно, это очень сложно... Пока трудно сказать наверняка.

В его голосе отсутствовала твердость, и Тунгусов решил, что Трескин — нерешительный, бесхарактерный человек.

— А практически?

— Не берусь что-либо утверждать, — ответил Трескин, стараясь не смотреть на начальника главка. — Лучше спросить у управляющего.

— Главному инженеру надобно иметь и свое мнение! — отрезал Тунгусов.

Трескин пожал плечами, отмолчался. Это окончательно убило у Тунгусова к нему интерес: если имеет мнение, да боится высказать — грош цена; а не имеет — и на грош не потянет.

На рыбалку выбрались рано. Небо было серое, не понять — то ли затянули его светлые облака в вышине, то ли до сих пор не рассеялись еще сумерки долгой белой ночи.

Голубой полуглиссер, задрав нос, рассекал стеклянную поверхность реки, оставляя за кормой расходящиеся к берегам полосы. Поднявшись вверх по течению километров на десять, катер резко сбавил ход и свернул в неширокую протоку с заросшими ивняком высокими берегами. Крохин встал на переднем сиденье, держась за выпуклое ветровое стекло. Он еще вчера по поручению Шанина облюбовал место для рыбалки и сейчас боялся проскочить мимо. Место было отличное: ивняк на левой стороне отступал, между водой и крутым береговым откосом лежала полоса земли, поросшей осокой.

— Прибыли! — сказал Крохин, обращаясь к Тунгусову. — Есть бредешок, есть сетка, спиннинг, удочки. Как предпочитаете? Лучше всего, конечно, бредешком. По-над берегом неглубоко, ежели пройтись, то вот она и уха! — Его маленькие глазки, лысина, лицо сияли желанием угодить начальнику главка.

— Не суетись, — недовольно поморщился Тунгусов. — Ухой займись сам, а нам с Шаниным дай по удочке.

— Будет сделано, Лука Кондратьевич! — отчеканил Крохин, делая вид, будто не заметил недовольства Тунгусова. — Поднимитесь на бережок, красота тут какая! Мы с мотористом в момент все приготовим!..

Тунгусов и Шанин, хватаясь руками за траву, выбрались по крутому откосу к ивняку, продрались сквозь заросли. Вид, открывшийся их глазам, был великолепен. На запад уходила светло-зеленая луговая равнина, там и сям на ней ютились приземистые изумрудные рощицы; по правую руку вдали тянулась полоса леса, она была цвета густо разведенной синьки, а по левую, за рекой, смутно желтел в белесой утренней дымке размытый вешними водами высокий глинистый берег Рочегды.

— Часто выбираешься? — спросил Тунгусов, покосившись на Шанина. Он имел в виду рыбалку, природу, красу раннего утра — все то, ради чего они находились на лугу.

— Редко, — коротко ответил Шанин.

Этих слов было достаточно, чтобы они поняли: в их отношении к подобным вещам ничего не изменилось. Тунгусов не понимал людей, которые могли обходиться без рыбалки и охоты, а Шанину всегда было жаль попусту тратить время, в дни отдыха он любил читать.

— Лука Кондратьевич, Лев Георгиевич, все готово! — подал голос Крохин. — Пожалуйте сюда! И удочки, и спиннинги оборудованы!

Когда они вернулись на берег протоки, Крохин, находившийся на полуглиссере, оттолкнулся веслом, сказал:

— А мы отойдем, чтобы не пугать вам рыбу, и поставим сеточку и бредешок. Уха будет знатная, не сумлевайтесь!

Удочки лежали на траве с размотанными лесками, с наживкой на крючках — осталось забросить и ждать клева.

— Где добыл этого холуя? — берясь за удочку, поинтересовался Тунгусов, не выражая, впрочем, недовольства тем, что Крохин так расстарался.

— Сам добылся, — усмехнулся Шанин. — Не будь Крохина, я бы потчевал тебя одной строительной информацией.

— А уж это извини-подвинься! — отрезал Тунгусов. — Я без помощников отработаю тебе такие снасти, что закачаешься! Крохин, Свичевский, еще кто? — язвительно спросил он. — Любишь угодников, смотрю я!

— Клюет, — спокойно сказал Шанин, указывая взглядом на поплавок тунгусовской удочки, от которого по воде пошли мелкие круги.

Тунгусов замер. Дождавшись, когда поплавок ушел под воду, рывком дернул удочку, она прогнулась упругой дугой. Тунгусов ахнул и начал медленно вываживать рыбу, а Шанин схватил сачок.

— Щука, Лева! — В приглушенном голосе Тунгусова звучал мальчишеский восторг.

Вытащить ее ему, однако, не удалось. У самого берега щука стальной лентой взметнулась над водой, сверкнув чешуей, ударила хвостом по воде и рванулась на глубину. Растерявшийся Тунгусов не успел отпустить удочку, леса натянулась, как струна, и лопнула.

— Сте-е-ерва! — застонал Тунгусов, бессильно опуская удилище, но тут же с воодушевлением выкрикнул: — Как-кая она! С метр, не меньше! Видел? Ну, следующая не уйдет! — пригрозил он и взялся за другую удочку.

Вторую щуку он и в самом деле вытащил, но была она гораздо меньше первой. А потом пошла мелочь: подлещики, караси, язики. Шанин, как и Тунгусов, стоял в воде, ему рыбалка не доставляла никакого удовольствия. Он пытался угадать, зачем приехал начальник главка. Вчера Тунгусов целый день пробыл на объектах, вечером листал личные дела начальников участков. Дойдя до дела Свичевского, уколол: «Долго будешь держать этого дурака?» Утром чуть свет отправился на рыбалку. Не за этим же он приехал? Скоро ли он заговорит о своей настоящей цели? Приезд Тунгусова растревожил Шанина, как-то так случалось, что Тунгусов оказывался причастным к тем событиям, которые особенно круто ломали жизнь Шанина — не к тому ли и сейчас идет?

В институте Тунгусов ухаживал за Анной. До смешного случая с ботинками у него было несколько свиданий с Аней. Но на том у них все и кончилось.

После института Тунгусов получил назначение в Наркомат обороны. Встретились они, Тунгусов и Шанин, уже во время войны.

Это было на строительстве моста через Рочегду. Тунгусов возглавлял комиссию, которая расследовала причины гибели людей во время ледохода. Шанину казалось безумием идти на риск. Начальник строительства Синев шел. Если бы он остановил работы, строительство задержалось бы месяца на три. Тем не менее Шанин за три дня до ледохода, хотя и был отстранен от обязанностей главного инженера, предложил Синеву эвакуировать хозяйство на высокий берег, к барачному поселку. «Бетонирование подводной части должно быть закончено до ледохода, — ответил Синев, — фермы смонтируем по высокой воде. Не мешайте мне, Шанин».

К тому времени, когда начались первые подвижки льда, «быки» были подняты на высоту, которой достигает вода в годы среднего паводка. Но Синев считал, что паводок будет максимальным, и работы не прекращались.

Начался ледоход. Синева не было, он уехал в речной порт, там ремонтировались плавучие краны. За Синева оставался Свичевский, прораб левого берега. Когда лед тронулся, Свичевский растерялся, скомандовал всем выбраться на берег, это было ошибкой. Тем, кто находился на «быках», надо было оставаться на местах и туда же надо было поднять возчиков бетона. Погибли бы лошади, и только. Но люди, услышав команду Свичевского, бросились на лед; многим добраться до берега не удалось...

Синев все взял на себя. Перед отъездом в Москву он восстановил в правах Шанина. До сих пор Шанин не понимает, что им руководило; Синев отстранил его от обязанностей на три дня, на те самые три дня, когда «челнок» каждую секунду мог пойти под воду. Может быть, Синев боялся, что Шанин вопреки его приказу остановит бетонирование? Или было что-то другое? На вокзале, провожая Синева, Шанин хотел спросить его об этом, но не спросил: показалось неуместным задавать вопросы человеку, которого, возможно, ждал трибунал.

Синев был спокоен; на худом выскобленном лице застыло задумчивое, рассеянное выражение, которое Шанин знал по институту: Синев, углубленный в себя, немного не от мира сего, занятый какими-то своими мыслями. Казалось, его не интересовало, что будет с ним в Москве, он ни разу не вспомнил о трагедии на Рочегде. Но так только казалось. После долгого молчания он произнес: «Главное — поезда с углем пойдут в срок, все остальное не имеет значения». Слова предназначались не для собеседника; словно спохватившись, Синев заговорил о другом. Шанин понял, что Синев судит себя.

Спустя несколько недель эту же мысль почти дословно повторил инженер-подполковник Тунгусов. Он вывернул наизнанку и Синева, и Шанина, и Свичевского, вынес свой приговор: всех можно отправить в штрафной батальон: Синева — за то, что не прекратил бетонирование до начала ледохода; Шанина — за то, что позволил в такой момент отстранить себя от работы; Свичевского — за то, что дурак. «Но Синева простят, — добавил Тунгусов, — потому что он все-таки построил мост, значит, Москва получит уголь и начнет клепать больше пушек, чем сейчас, — это главное. А если простят Синева, не судить же прораба!»

Тунгусов оказался прав: Синева не судили, он остался в Москве, в главном управлении инженерных войск. Шанин узнал об этом, когда вернулся из Словакии в последние месяцы войны. Тогда же он узнал о том, что Анна вышла замуж за Синева. И тогда же инженер-полковник Тунгусов в ответ на яростную просьбу Шанина отправить его на фронт спокойно сказал: «Погеройствовал, и хватит. Будешь строить завод — установка свыше!»

Над ивняком поднялось солнце, огромное, раскаленное, как кузнечная поковка. Клев прекратился, лишь пупыри продолжали тревожить поплавки, вызывая сонную рябь на воде.

Стало тепло. Тунгусов сбросил ватную телогрейку, сел на нее, с наслаждением вытянув на траве ноги, сказал:

— Пока твой Крохин возится с ухой, поговорим. Не возражаешь?

— Не возражаю, — отозвался Шанин, присаживаясь рядом. — О чем будем говорить?

— Например, о том, что твое обязательство пустить комбинат — милый треп.

Высказав свое мнение, Тунгусов замолчал, ожидая, что ответит Шанин. Шанин ничего не ответил, спросил:

— Еще о чем?

— Еще о том, что я должен доложить об этом Рудалеву и мало тебе не будет, понял?

— Понял, — невозмутимо подтвердил Шанин. — Вся программа?

— Пока вся. — Тунгусов снял резиновые сапоги и, развернувшись на телогрейке, опустил босые ноги в воду; по его полному моложавому лицу разлилось блаженство. — Очень это тебе было нужно?

— Очень, — подтвердил Шанин.

— Одно удовольствие — поговорить с тобой, Левушка, — констатировал Тунгусов. — Могу избавить от неприятностей, переходи в Усть-Полье, — предложил он.

— Спасибо, — сказал Шанин. — Я и в Сухом Бору поработаю.

— Смотри, — разочарованно и одновременно предупреждающе проговорил Тунгусов. — Почет-то какой! Усть-Полье не твоему комбинату чета. И все неприятности по боку! Даем новое назначение, и просчет с обязательством превращается в неприятное воспоминание о вчерашнем дне в биографии выдающегося строителя Шанина.

— Обком может не пойти на перевод, — усомнился Шанин.

— Это моя забота! — отрезал Тунгусов. — Ты понятия не имеешь, что такое Усть-Полье. Ну?

Шанин наблюдал за поплавком; с насадкой, должно быть, играла крупная рыба, хитрая и осторожная. Поплавок ходил из стороны в сторону, так ни разу и не встав дыбом: рыба, наверное, обгладывала червяка, не беря крючок.

Шанин имел понятие, что такое нефтехимический комбинат в Усть-Полье, — объем капиталовложений в четыре раза больше, чем в Сухом Бору. Но в Усть-Полье лишь создается подсобная база, строительство наверняка растянется на десяток лет, а в Сухом Бору уже не за горами готовая продукция. Шанин увидел мысленным взором дымящиеся трубы электростанций, окутанные клубами пара трубопроводы, суету тепловозов на подъездных путях, грохот транспортеров на эстакадах, полет собранной в пакеты древесины между кабель-кранами. В Сухой Бор его послали за год до пуска домостроительного комбината, который он строил, а на тот комбинат перевели с незаконченного гидролизного завода. Он, Шанин, создает, затрачивая миллиарды единиц нервной энергии, но за всю жизнь ни разу не мог сказать себе: это мое создание, плод моего ума и моей воли. Полной радости творца он еще ни разу не испытал, неужели и сейчас должен лишить себя этой возможности? Стало быть, цель Тунгусова — сосватать его, Шанина, на Усть-Полье. Даже невыполнением обязательств припугнул! Решает все план. Дашь план — значит стоящий работник; за план прощают любые просчеты. Пусть докладывает Тунгусов Рудалеву. Потреплют ему, Шанину, нервы, ну и что? Мало ему их трепали!

— Могу отдать на Усть-Полье Трескина, — предложил он. — Умница, дело знает.

— Мне нужен организатор, а не теоретик-канцелярист! — отрезал Тунгусов. — Трескина, достроите комбинат, заберу к себе начальником производственного отдела. Так что, не идешь? — в упор глядя на Шанина, спросил он.

— Нет, — сказал Шанин.

— Не пожалел бы.

Шанин пожал плечами: все в руце божией. Но в уголках его губ проступили жесткие упрямые линии, и Тунгусов подумал, что он настроен совсем не так фаталистично, как хочет показать. Тунгусов достаточно хорошо изучил натуру Шанина и знал, что за его мнимой готовностью к жертве таится неукротимая воля борца.

— Не хочешь — не надо, — сказал Тунгусов, помимо желания в его голосе прозвучало уважение к шанинской твердости; исправляясь, он добавил с досадой: — Как говорится, была бы честь!.. — Привстав, он резким движением руки развернул телогрейку, лег, закрыл глаза. — Подремлем! — Однако дремать не стал, спросил: — Может, есть кто получше Трескина? Имей в виду, нужна не дырке затычка, а фигура.

Шанин молчал, Тунгусов открыл глаза, покосился на него: раздумывает? Или считает, что отвечать — время терять? Но по лицу Шанина понять это было невозможно.

— Хороших работников за здорово живешь не отдают? — предположил Тунгусов. — А ты приподнимись над Сухим Бором. Кроме всего прочего, мы еще и коммунисты, Левушка.

— Никого не вижу. Я рекомендую — я отвечаю, — сказал Шанин. — Фигуры для Усть-Полья у меня нет.

— Задачка! — Покряхтывая, Тунгусов перевернулся на живот, щелкнул ногтем по торчавшей перед носом жухлой осочине, прогоняя ткавшего серебряную сеть паучка. — Был в Москве, зашел в Госстрой к ребятам — еще в Наркомате обороны вместе работали, вроде свои парни: «Выручайте, говорю, нужна кадра!» Что, думаешь, ответили? «У тебя шесть трестов, Лука, стыдись! Мы, говорят, в некоторых областях на голом месте начинаем раскручивать такое строительство, что ахнешь». Вот так, Лева! Да, у меня шесть трестов. Твой не из последних, и у тебя некого выдвинуть, ха! Рудалев считает, что этого не может быть, — может, правильно считает?

— Можешь взять любого, — разрешил Шанин. — Личные дела смотрел, кого выбрал?

В другой ситуации Тунгусов удовлетворился бы отрицательным ответом Шанина: нет так нет, на «нет» и суда нет. Но сейчас ему нужно было решать вопрос не откладывая, и он начал перебирать одного за другим начальников участков Бумстроя: что это за человек? требовать умеет? в коллективе какая обстановка? Ни об одном руководителе Шанин не дал вполне положительного отзыва: тот неважный администратор, этот не умеет строить взаимоотношения с подчиненными... Для начальников ведущих участков Тунгусов потребовал подробных характеристик. У Осьмирко слабый характер — в чем это проявляется? Сколько было случаев, когда Осьмирко не сумел заставить прорабов выполнить свои требования? У Шумбурова характер тяжелый — как это понимать? Часто он скандалит со своим главным инженером? Шанин воздерживался рекомендовать Шумбурова, но говорил о нем более уважительно, чем о других работниках, и Тунгусов начал склоняться к мысли, что, возможно, именно его следует послать в Усть-Полье. Но вдруг замолчал, в лице появилось напряжение.

— Имя — Фридрих? Знаю его! Работал твой Шумбуров управляющим трестом на Урале, с треском выгнали. Я в министерстве тогда сидел, шуму было! Хам каких мало, сняли за нетерпимое отношение к людям! Я еще вчера, когда личные дела смотрел, удивился: как так, руководил трестом, а теперь на участке сидит? Решил, что в семье что-нибудь, переженился и удрал от Урала подальше, бывают такие типусы. А оно вон что! Говоришь, неплохо работает?!

— Умеет жать масло, — подтвердил Шанин.

— А с людьми как?

— Заносит. Поправляю.

— Поправлять ты умеешь. — Тунгусов усмехнулся. — Кто еще остался? Свичевский? Этого мне даром не надо, и удивляюсь, зачем он тебе нужен? Я его дважды выгонял с руководящих должностей, Шанин пригрел, ха!

— У тебя Усть-Полье проблема, а у меня каждый участок был проблемой, когда приехал в Сухой Бор, — ответил Шанин.

— После того как ты приехал, я Бумстрою столько инженеров дал, что на два треста хватило бы, — заметил Тунгусов. — А в начальниках по-прежнему Шумбуровы ходят... Шумбуров, Свичевский, Крохин — не многовато ли держишь около себя всякого барахла? — И предупредил с официальной ноткой в голосе: — Смотри, Лев!

Шанин спокойно пообещал:

— Буду смотреть.

Он поднялся, взглянул в ту сторону, где орудовал у костра Крохин: тот уже снимал уху с огня.