Сухой Бор

Глава шестнадцатая

В дверь вагончика заглянул Эдик.

— Можно, Алексей Алексеевич? — Получив разрешение, он добавил: — Я не один.

Эдик поднялся по ступенькам, держа за руку начальника Энергомонтажа Лещенка. Впечатление было такое, будто Эдик тащит его силой. Узкоплечий и длинноногий Лещенок с бородкой и острым носом, на котором взблескивали очки, был похож на тощего, сердитого журавля.

— Перестаньте же, Эдик! — с досадой сказал Лещенок, выдергивая ладонь. — Ведете себя, как пятиклассник!

— Не выражайтесь, профессор, — посоветовал Эдик. — Не надо переводить наш принципиальный спор в плоскость личных отношений.

В двери появился Ядрихинский, снял заляпанную краской кепчонку, сел в угол.

— Интересно, — ответил он на немой вопрос Белозерова и замолчал.

— Вот видите, Алексей Алексеевич, — сказал Эдик. — Калистин Степанович тоже ждет положительного решения, а профессор упирается.

— Да в чем же все-таки дело? — нетерпеливо спросил Белозеров. Он корректировал график монтажа котельного цеха и не хотел отрываться от дела, которое казалось ему важнее всего.

— Вы, Алексей Алексеевич, просили нас подумать, как отштукатурить котельный цех побыстрее. Вот я и ломал голову над этим несколько дней. На обе бригады — мою и Ядрихинского — требуется, если жать в три смены, две недели. А по графику отведена неделя. Что делать? Высота стен — почти сорок метров. Представляете, какие леса нужны и сколько на них уйдет времени? Надо обойтись без лесов, тогда справимся. Вместо лесов — люльки. Нужен мостовой кран, а профессор Лещенок не дает. Это честно?

Лещенок уже успокоился и приобрел интеллигентный, вполне профессорский вид, хотя профессором Эдик называл его по другой причине: начальник Энергомонтажа преподавал в вечернем политехническом институте, где Эдик учился.

Вольность в обращении объяснялась тем, что Лещенок был дружен с Рамишвили, и они все трое были на короткой ноге.

— Видите, какой крутой вывод: «нечестно», — сказал Лещенок. — Дерягину нет дела до того, что мостовой кран нужен мне самому для монтажа котлов, который я веду в три смены. Не могу я ему дать кран.

— Не эгоист ли? — возмущенно воскликнул Эдик. — Лишь бы ему было хорошо!

Белозеров решительно отодвинул график в сторону.

— Пойдемте!

Он быстрым шагом двинулся в котельный цех.

— Это все напрасно, Алексей Алексеевич, кран я не отдам, — торопливо повторил Лещенок, едва поспевая за ним. — Топор подари Феде, а сам — в зубы медведю. Спасибо.

Белозеров промолчал. Войдя в котельный цех, он широко расставил ноги и задрал голову вверх. В высоте медленно катился подферменный кран, с него свисали тросы с крюками на концах, приближаясь к штабелю экранных труб. У штабеля стояли двое монтажников. Они подцепили крюками небольшую секцию, раздался свист, и секция, поднявшись, поплыла к тому месту, где монтировался котел.

— Видели, Алексей Алексеевич? — язвительно спросил Эдик. — Это называется монтаж! Поднимают в час по чайной ложке! Я ему предлагаю...

— Не горячитесь, Дерягин! — перебил его Лещенок. — Я и сам знаю, что кран поднимает сотню труб, но как их собрать? Мы собираем с помощью крана уже на котле.

Похоже, Лещенок был прав. Но по-своему прав был и Эдик: оштукатурить цех без лесов — это же находка!

— Да, хорошо бы что-нибудь придумать, мечтательно проговорил Белозеров.

— Придумано уже, Алексей Алексеевич! Но он даже договорить не дает! — негодующе воскликнул Эдик. — Я что предлагаю? Дать ему автокран или гусеничный. Трубы можно монтировать и с ним. А мостовой кран освободится для нас!

— Что вы скажете? — спросил Белозеров Лещенка.

— Что ж, пожалуй... Можно попробовать... — ответил тот.

— Ура! — закричал Эдик. — Победа!

Но как только он умолк, за спиной Белозерова раздался сипловатый голос Ядрихинского:

— Раствор-то вверх на такую высоту не подать, насос не потянет. Не с чего радоваться...

Эдик опустил голову. Белозеров яростно стукнул кулаком по красному кирпичу стены.

Ночью Белозерову приснился растворонасос — маленький, плотно свитый клубок металлических труб, обросших щетиной из ржавой проволоки. У него было свиное рыло, похожее на наконечник пожарного шланга. Оно членораздельно хрюкало сиплым голосом: «Не подам, не подам!..» — и пыталось боднуть Белозерова, а он убегал, задыхаясь и холодея от ужаса. Потом, распластав руки, он долго летел в густых зеленоватых сумерках и вдруг оказался на крыше ТЭЦ-два. Там стоял Скачков. Он сказал Белозерову: «Да вы не расстраивайтесь, Алексей Алексеевич, мы его сейчас заставим». Затем он увидел, что Скачков держит в руке на весу растворонасос за ржавый щетинистый загривок и короткими спаренными движениями с призвоном простукивает разводным гаечным ключом по рылу. Простукивая, он приговаривает: «Не можешь вверх — гони вниз...» Он подмигнул Белозерову, исчез, а в отверстии появилась Дина Волынкина. У Дины было отчужденное, непонятное выражение лица, в золотистых глазах таял испуг...

«Я, наверное, помешаюсь, пока пущу эту ТЭЦ», — пробормотал Белозеров, проснувшись.

Было семь утра. Белозеров тихо, чтобы не разбудить жену, встал. Позавтракал и отправился на вокзал. «Рассказать кому-нибудь — не поверит, — думал он, шагая по пустынной улице. — Впрочем, Менделеев ведь открыл периодическую систему во сне...» Спустя минуту он вспомнил о Дине: «Снится, вот так-то!..»

Вагончик у ТЭЦ-два был пуст. На ступеньках сидел Ядрихинский.

— Василия Васильевича не видели? — спросил Белозеров. Старший прораб должен был дождаться его и доложить, как прошла третья смена.

— Может, в цехах? — предположил Ядрихинский. — Если, конечно, не загулял опять.

Белозеров нахмурился и поднялся в вагончик. Ядрихинский последовал за ним, по обыкновению сел у двери.

— Поближе, поближе, Калистин Степанович, — нетерпеливо сказал Белозеров. С удивлением вспомнил: — Постой, вы ведь во второй смене. Что за нужда приходить с утра?

— Соображение, Лексей Лексеич, у меня вот какое. Что, ежели растворонасос на крышу поднять?

— Не приснился вам? — деловито спросил Белозеров.

— Кто? — не понял Ядрихинский.

— Растворонасос.

— Нет, — покачал тот головой. — Я не вижу снов. Даже не представляю, какие они.

— Бывают интересные, — сказал Белозеров. — Оформите вашу идею как рацпредложение. По-моему, это выход.

— И еще. — Ядрихинский положил на стол чертежик. — Люлька-подмост для работы на высоте.

— И это продумано! Очень хорошо. Прочности хватит? Высота вон какая? Надо дать на заключение, — решил Белозеров. — Вот и оппонент! Заходи, Эдик!

Он протянул вошедшему Эдику чертеж, пояснил, в чем дело. Эдик пробежал глазами по карандашным линиям, сказал:

— Если сварить из углового железа, будет прочная.

Но как бы из-под ног не уходила. Может, сделать не подмости, а кабину? Как у лифта.

— А что, башка у него работает, — сказал Ядрихинский. — Тогда пусть лифт он оформляет как рационализацию.

— Идея ведь ваша была. Впрочем, оформите совместно, — посоветовал Белозеров. — Все, ребята! — сказал он. — Мне надо не только ваши идеи претворять в жизнь, своих дел под завязку.

Ядрихинский не пошевелился, словно не слышал. А если один сидит, то и второй с места не сдвинется.

— Морошно, — проговорил Ядрихинский, показывая глазами на окно, за которым начинал моросить мелкий дождь. — Может, отделать тебе, Лексеич, кабинет на ТЭЦ?

— Обойдется, — отмахнулся Белозеров. — До благоустройства ли сейчас, Степаныч?

— Ну, ну. — Ядрихинский надел кепчонку, пошел к выходу. Эдик выпрыгнул из вагончика вслед за ним. Белозеров снял трубку, намереваясь позвонить насчет гусеничного крана для Лещенка.

В дверях появился Голохвастов. Лицо испитое, но, кажется, трезв.

— Добрый день. — Голос был трубный.

— Добрый день. — Белозеров безучастно смотрел в окно, предоставляя Голохвастову начать разговор первым.

После прошлого загула он хотел поговорить со старшим прорабом, но тот оборвал на полуслове: «Я не мальчик, Белозеров, и нотации твои мне надоели. Если я тебя не устраиваю, давай расстанемся. Между прочим, я к тебе не набивался». Может быть, и стоило последовать его совету, но Белозеров решил не отступать.

— Слышал, хотите штукатурить котельный без лесов? — спросил Голохвастов.

Белозеров молча смотрел в окно.

— Мысль хорошая, — одобрил Голохвастов. — Можно несколько дней сэкономить. Кто придумал?

Белозеров снова не ответил. Голохвастов разгадал белозеровскую тактику, его лицо побагровело.

— Сколько тебе лет, Белозеров? — хриплым голосом спросил он.

— А что?

— Тридцать пять — тридцать шесть, не больше. А мне пятьдесят, понял?

— Понял, — сказал Белозеров спокойно, почти доброжелательно. — Есть такая притча. В старину некий адмирал начал выговаривать командиру корабля за упущения по службе. Командир был самолюбив и вспыльчив, он сказал: «Господин адмирал, не вам меня учить, я тридцать лет плаваю на корабле!» Адмирал ответил: «Мой сундук плавает пятьдесят лет, но он остался сундуком, господин капитан первого ранга!» Надеюсь, вы тоже меня поняли?

Голохвастов медленно бледнел, в светлых чуть навыкате глазах кипела холодная ненависть.

— За такие вещи бьют морду!

— Не советую, — все тем же тоном сказал Белозеров. — В армии у меня был разряд по боксу. — Он помолчал, рассматривая склеротические прожилки на щеках Голохвастова, продолжил: — Первый раз я вам спустил. Вы не поняли доброго отношения. Теперь будете строго наказаны. Не одумаетесь — разжалую в мастера, на посмешище всей стройке.

— Но-но, не очень. — Голохвастов рычал. — Нос не дорос. Разжаловать старшего прораба может лишь управляющий.

Белозеров пропустил его слова мимо ушей.

— Все! А сейчас прошу выехать к Свичевскому за гусеничным краном. Две трети кранов — на Биржестрое, пусть поделятся. Если Свичевский упрется — можете пустить в ход вашу дружбу с Шаниным, в данном случае это уместно.

Голохвастов неторопливо, сохраняя достоинство, двинулся к двери. Победа? Как бы то ни было, это первый случай, когда Белозеров сказал слово последним. Раньше Голохвастов всегда находил способ показать, что хоть и вынужден подчиниться, но не считает Белозерова авторитетом.

Да, это победа, очень маленькая, но победа. Если выбить из него амбицию, Голохвастов перестанет чувствовать себя обиженным и бросит пить — из-за этого ведь пьет! О деле начнет думать Голохвастов, работать начнет. «Доложу-ка я об этом случае Шанину, и посмотрим, чем кончится», — решил Белозеров.

Теперь можно было пойти по цехам, посмотреть, как идет дело в бригадах. Поднявшись на второй этаж, где размещались помещения будущего управления ТЭЦ, он увидел, что во всех комнатах работают девушки.

— Надя! Кучкарева! — окликнул он звеньевую, затиравшую стену в коридоре. — Это что за новости? Кто вас перевел сюда? И почему вы в первой смене? Вы должны работать во вторую на распределительном устройстве. Что за партизанщина?

Надя спрыгнула вниз.

— Четыре вопроса одним залпом, и все сердитые? Партизанщины никакой нет. Мы были во второй смене и есть. А сюда пришли сами, вроде как на воскресник.

— Кто разрешил?

— Да не спрашивали мы ни у кого. Сами решили.

Белозеров пошел искать бригадиров. Оба были в в будущем кабинете начальника электростанции, затирали стены.

— Перешли на двенадцатичасовой рабочий день? Что хочу, то и ворочу? У Эдика ветер в голове, но вы-то, Калистин Степанович! Никак не ожидал! — укоризненно сказал он.

— Я спасибо ждал, а он на-ко! — Ядрихинский растерянно заморгал белесыми ресничками: — Нарушили чего?

— Нельзя работать в две смены. На воскресник извольте получить разрешение профсоюза. Законы же существуют!

— А-а, это! — Ядрихинский успокоился. — Сам-то, Лексеич, в сколько смен работаешь?

— При чем тут сам! Мне, как говорится, господь бог велел.

— Никому он ничего не велел. И, между прочим, у меня душа болит не меньше твоей за ТЭЦ. Я тоже строю ее не за грамоту. Так-то, Лексей Лексеич!

— Ладно, извините, — примирительно сказал Белозеров. — Спасибо, конечно, только не так надо. Зачем голову мне туманить? «Морошно...» — повторил он слово, сказанное Ядрихинским в вагончике.

— За туман меня ругайте, Алексей Алексеевич, — сказал Эдик из-под потолка. — Я уговорил. Вы понятия ни о чем не имеете — и вдруг пожалуйста: «Въезжайте в отдельный кабинет!» А рядом с кабинетом — комната для мастеров, красный уголок... Блеск! Испортили вы все, Алексей Алексеевич, — с грустью закончил Эдик. — Был праздник, нет праздника.

— Виноват, ребята, — сказал Белозеров. — Больше не буду!

Он собирался уходить, но Эдик остановил его.

— Когда котельную штукатурить будем?

— Возможно, в ночную смену. Днем установим растворонасос. Задумано так, во всяком случае.

— Начинать буду я, — объявил Эдик.

— В третью смену? Не допущу. Свалишься, чего доброго, — сказал Белозеров.

— Ничего со мной не случится.

Они пришли оба, Эдик и Ядрихинский, в двенадцатом часу ночи, отработав свои смены на отделке помещений. У обоих были серые от усталости лица.

Они вошли в кабину, Белозеров махнул рукой: «Вира!» Над головой заскрипел трос в шкиве, кабина медленно поплыла вверх. Ограждение было по грудь. Эдик высовывался наружу, поглядывая на свисавший шланг с наконечником. Белозеров смотрел вниз, расстояние от земли быстро увеличивалось, и ощущение высоты заставило его ухватиться за брусья ограждения.

— Фу, леший! Голова кружится, — сказал он, переводя глаза вверх. — Может, ремни приспособить, как у верхолазов?

— Это потом... — Эдик встал на цыпочки, вытянулся, пытаясь достать наконечник.

Крановщик подвел кабину к шлангу.

— Порядок! — сказал Эдик, втаскивая шланг. — О сигналах договорились так: один раз дерну — включай, два — выключай. Ну что? — Он вопросительно посмотрел на Белозерова.

Белозеров кивнул: давай!

Эдик дернул за шланг, прошло несколько секунд, шланг затрепетал, из наконечника ударила серая тугая струя.

— Пошла, милая! — крикнул Эдик и прочертил снизу вверх по красной кирпичной стене широкую серую полосу, затем сверху вниз, вплотную к первой, провел вторую, и третью, и четвертую; наконечник упруго бился в его руках, словно хотел вырваться.

— Хорошо! — кричал Эдик. — Мы еще краскопульты затащим в кабину! Мы еще на покраске недельку сэкономим! Хорошо-о-о!..