Сухой Бор

Глава двадцать восьмая

Перебирать грибы Белозерову пришлось самому. Нина, накормив мужа, засела за письменные работы абитуриентов. Расположилась Нина на кухне за обеденным столом. Всякий раз, откладывая проверенную тетрадку, она поворачивала голову в сторону Белозерова и взглядывала на него.

Ей всегда доставляло удовольствие посмотреть на мужа и всякий раз оценить его, словно он был недешевой и нужной вещью. Иногда она с пристрастием оглядывала его, отмечая, насколько ладно сидит на нем пальто или костюм, или решая, не пора ли покупать обнову. А сейчас в ее глазах было удовлетворение от того, что вон он, понимая, как ей некогда, взял на себя домашние заботы — привез хороших грибов и сам же их к варке-засолке готовит. Все-таки ей можно позавидовать, что у нее такой муж!

Белозеров сидел на табурете в одних трусах, сунув босые ноги в шлепанцы, — от неостывшей плиты тянуло теплом, — перед ним стояла корзина с грибами и две большие эмалированные кастрюли. Беря из корзины пахнущий лесной сыростью гриб, он ножом счищал с него прилипшие хвоинки, ошметки рыжих полуистлевших листьев и осторожно укладывал в кастрюли: рыжики и волнушки — в одну, а моховики, подосиновики и подберезовики — в другую.

Он замечал ласково-насмешливые взгляды Нины, но делал вид, что ничего не видит, молча чистил гриб за грибом. Нина тоже молчала.

Проверяла контрольные работы Нина тщательно: добросовестность была чертой ее характера. Но Белозеров знал, что промолчать весь вечер она все равно не сможет. И точно, проверив половину тетрадей, Нина сказала:

— Надо браться за дрова. Тянуть больше нельзя: скоро дожди польют.

Белозеров только вздохнул. Ему эти дрова были сейчас настолько ни к чему, что хоть убегай из дому: на ТЭЦ-два работы ведутся с адским напряжением, и если он не появится там завтра, хоть этот день и выходной, в настроении людей наверняка будет сбой. Но он не возразил жене: если сказать ей слово поперек, то она вспылит, и вечер будет испорчен. Лучше подождать до утра, а может быть, ночью позвонят с ТЭЦ.

Он неопределенно покивал головой. Нина решила, что он согласен. Она снова взялась за тетради, но просмотрела лишь одну и проговорила:

— Глаза не смотрят и голова кружится, так устала.

Бросив на Нину короткий взгляд, с налитых щек сошел привычный густой румянец, — он посоветовал:

— Оставь до утра. Встанешь пораньше — доделаешь.

— Утром и так вставать чуть свет — обед готовить. Я чаю попью. Ты будешь пить?

Он отказался. Нина поднялась со стула, включила электроплитку, поставила чайник. За посудой к буфету она пробралась, прижимаясь к стене, — пройти мешали корзины и кастрюли с грибами, — провела пальцами по обнаженным плечам Белозерова.

Он остался безучастным к ласке.

— Не любит меня папочка.

Нина сказала эти слова спокойно, без обиды, словно то, о чем она говорила, касалось не ее самое, а другого, безразличного ей человека. Белозерова спокойствие жены удивило — оно было не в натуре Нины, — он изменил молчанию, спросил:

— Какой вывод?

— Выводы поздно делать, — ответила Нина с прежним спокойствием. — Двое за стенкой...

Он кивнул: можно было не спрашивать. «Разумеется, она должна была ответить именно так. Для нее все дело в детях, — подумал он, но тут же поправился: — Нет, не в детях, а в том, что она меня любит. Если бы не любила, наверное, смотрела бы на эти вещи по-другому. Просто она, сама того не понимая, подменяет основу, на которой построена ее уверенность в прочности наших отношений»...

Нина, стоя у плиты, убежденно развивала свою мысль:

— С годами в редкой семье сохраняется любовь друг к другу. На смену чувству приходит привычка и ответственность за воспитание детей. Может быть, любовь продолжает жить в сердце одного, а другой руководствуется соображениями долга и порядочности, какая разница? — Нина несколько секунд помолчала, спросила: — Ты хочешь возразить?

— Нет.

— Мне показалось... — Нина сняла чайник, приготовила себе чай. — Бывает, конечно, с ума сходят... Все на свете бывает...

Она отломила кусочек печенья, положила в рот и потянула полными губами чай из белой с розовым ободком чашки.

— Бывает, это верно, — подтвердил он и вдруг спросил, холодея: — А вот если бы твой муж сошел с ума, интересно, как бы ты поступила?

Нина поперхнулась, прокашлявшись, укоризненно бросила:

— Придумал, чем шутить!

— Извини.

Белозеров сунул нож в щелку в борту берестяной корзины и, встав со стула, открыл нижний ящик буфета: нет ли сигарет? Он курил лишь в компании, если пили что-нибудь крепкое, или если был очень расстроен. Сигареты нашлись, он задымил.

Нина быстро допила чай, поставила посуду на край стола и раскрыла очередную тетрадь. Но прежде чем начать читать, повернулась к Белозерову и язвительно сказала:

— Вдохновил! Явится, когда все уже спят, испортит настроение и чуть свет укатит! А ты тут молоти, как каторжная, — день отработай, потом всех накорми, обстирай, обштопай и садись на ночь за тетради! Муж называется!

Белозеров бросил недокуренную сигарету в приоткрытую дверцу плиты и, виновато вздохнув, принялся за работу.

«Напрасно я так, — раскаивался он. — Тем более что предмета для раздоров нет. Дина ясно дала мне это понять, запретив звонить... И упрекает Нина меня справедливо: семья держится на ней...»

Он дочистил грибы. Вместе молча прибрали кухню и пошли в комнату. Проходя через прихожую, Нина открыла дверь в детскую — посмотреть на девочек. Белозеров заглянул через ее плечо. Маша спала, натянув одеяло до носа, Света разбросалась, в полумраке белели худенькие голые коленки.

— Дай я поправлю, простынет, — шепотом сказал Белозеров.

Нина отодвинулась, понаблюдала, как он закутывает дочь в одеяло, проговорила:

— Все равно сбросит. Сбросит, свернется в клубочек, ножки под себя, — и так будет спать.

Белозеров обрадовался тому, что жена подала голос: решил, что размолвка позади. Но он ошибся; разобрав постель, Нина отошла к письменному столику, села на стул.

— Если ты действительно сошел с ума, — она подчеркнула последние слова, — держать не буду. Можешь уходить, следом не побегу и в парторганизацию жаловаться не стану.

Лицо у нее было белое, зеленоватые глаза косили от волнения.

— Ты напрасно придала такое значение моим словам, — пробормотал Белозеров; он чувствовал себя преступником. — Я никуда не собираюсь уходить. Просто так спросил...

— Я говорю серьезно. Мысли не допускаю, чтобы стала препятствовать, если у тебя кто-то появился! Любишь другую — уходи.

— Да нет у меня никого, — сказал он, теперь уже твердо, с досадой. — Нет, понимаешь?

Она долго испытующе смотрела ему в глаза, стараясь понять, говорит он правду сейчас или правдой было то, что она предположила, когда услышала слова, потрясшие ее.

Белозеров выдержал взгляд, Нина будто бы успокоилась, стала раздеваться.

Сморенные усталостью, они уснули сразу. Среди ночи Белозеров вдруг проснулся, словно его кто-то толкнул. Не понимая, что произошло, он несколько мгновений лежал не шевелясь, потом понял: Нина плакала. Его душу заполнила острая жалость к жене; он шептал ей ласковые, успокаивающие слова, поглаживая по мокрым от слез щекам, убеждал, что ничего не случилось, что она сама придумала свое горе. Нина притихла, забылась. И как только Белозеров остался один на один с собой, перед ним возникло лицо Дины. Оно было смутным, расплывчатым, лишь большие светло-карие глаза он видел четко, словно на картине.

— «Я действительно сошел с ума, — думал он. — Что же мне делать? — Но тут же сказал себе: — Все уже сделано, все решила Дина». Закинув руки за голову, Белозеров смотрел в серый сумрак, заполнявший комнату, и убеждал себя, что все хорошо, а в душе ртутным серебром стыла холодная заводь тоски...

Утром Белозеров встал по обыкновению рано. Надев старый костюм и резиновые сапоги, он спустился во двор. После того, что произошло, уехать в Сухой Бор ему казалось невозможным. Открыл дровяник, взял пилу-лучковку и топор.

Из всех домашних работ пилка дров ему была больше всего по душе. Руки радуются нагрузке, глазам в удовольствие следить за разлетающимися белым веером опилками, грудь ходит, как кузнечный мех, голова свежа, будто лесной родник. И колоть березовые дрова приятно. Ставишь кругленький толстенький катыш на бревно, приподнимаешь топор на полметра, с размаху бьешь острием по белому срезу, и катыш разваливается на две части. Надо только ударить обязательно по центру среза. Если не попадешь и ударишь сбоку, лезвие топора увязнет, и его придется вытаскивать, долго расшатывая поскрипывающее топорище. Целый кубометр Белозеров переколол, ни разу не промахнувшись.

Утро было хмурое — над землей нависали тяжелые темные тучи, — но по предосеннему свежее, бодрящее прохладой чистого, чуть влажного воздуха. И мысли у Белозерова были хмурые, но чистые: он утверждался в правильности принятого ночью решения и словно бы очищался от замутившего его разум непрошенного чувства к Дине Волынкиной.

Во двор спустилась Нина, постояла около мужа, наблюдая за его работой. Он мельком взглянул на жену: как она? О слезах напоминали лишь легкие припухлости под глазами; настроение у Нины, кажется, было нормальное.

— Может быть, в кино сходим? — предложила она. — Забыла уж, когда и были.

— Ладно.

С улицы во двор зашел рослый парень с огненной шевелюрой, остановился, огляделся по сторонам. Ласавин. Карман оттопырен, ясное дело: купил спиртное и ищет укромный уголок.

— Алкоголики проклятые, — сказала Нина, глаза у нее сузились. — Я ему сейчас покажу.

Белозеров жестом остановил жену.

— Ласавин, вы кого ищете?

Ласавин узнал Белозерова, изобразил на лице радостное изумление:

— Вас! Вас, начальник! Давно разыскиваю, наконец-то! — Он приблизился к Белозерову, бросил на Нину пристальный взгляд. — Есть интерес побеседовать по производственному вопросу, но, как говорится, тет-а-тет, извиняюсь перед вашей супругой.

— Оставь нас, пожалуйста, — попросил Белозеров жену,

Нина поджала губы. Уходя, бросила:

— Пожалуйста, покороче!

Ласавин проводил Нину взглядом.

— С характером, извиняюсь, супруга... Дело у меня такое, что получил я бригадирскую получку и очень мне хочется пригласить вас в ресторан «Север».

— Покурим, — сказал Белозеров, садясь на бревно и протягивая Ласавину «Шипку». — Прошу.

Ласавин широким жестом выхватил из кармана красную коробку, открыл перед Белозеровым:

— Курим «Столичные»! Пожалуйста!

— Спасибо. — Белозеров спрятал «Шипку», вытащил сигарету из коробки. — Значит так: в ресторан мы с вами не пойдем...

— Правильно! — перебивая его на полуслове, воскликнул Ласавин. — Я всегда поражаюсь вашей мудрости, начальник! На кой черт терять несколько часов, если можно управиться за несколько минут! Чуток есть, — он хлопнул себя по карману, — мало будет, еще сбегаю. Сейчас раздобудем стаканчик и...

— Вы нахал, Ласавин, — спокойно сказал Белозеров. — Подите прочь.

Ласавин не шевелился, лицо его бледнело, в нем появилось что-то жалкое.

— Если у вас появится намерение услышать комментарий к моему заявлению, я к вашим услугам на ТЭЦ-два, милости прошу.

Белозеров поднялся, поставил на конец бревна чурку, поднял топор.

— Извините, начальник, я не думал... — виновато сказал Ласавин. — Я от всей души...

— Врете! — жестоко оказал Белозеров и с размаху вогнал топор в торец лежавшего в штабеле бревна. — Вы понятия не имели, что я живу в этом доме. Зашли, чтобы раздобыть у жильцов стакан и выпить — вот это правда.

— Начальник!... — перебил Ласавин, в его голосе были угрожающие нотки.

— Ах, вы недовольны? Вы оскорбились? — Белозеров с убийственной иронией растягивал слова. — Позвольте мне все-таки не извиняться. Для людей, которые пьют под углом, у меня нет других характеристик. Вы меня обманули, Ласавин. Помните разговор при назначении бригадиром? «Жалеть не придется, начальник», — ваши слова?..

— Бригада работает хорошо, — вклинил Ласавин.

— Вы обманули отличную девушку, — не слушая его, продолжал Белозеров, — Капу Ядрихинскую, которая в угоду вашей прихоти даже школу бросила...

— Чего это я обманул? У меня других девчонок нет.

— Даю слово: если увижу хотя бы навеселе, бригадиром вы не будете. Разжалую при всем честном народе, включая Капу. А теперь — до свидания! — Белозеров взялся за топорище, с силой нажал, выворачивая его из торца.

Но Ласавин продолжал стоять на месте.

— Получил, вы знаете, сколько? Что мне, солить эти деньги?

— Пригласите Капу в ресторан, по-человечески отдохните, — посоветовал Белозеров, чуть смягчаясь. — А вообще, советую жениться. Гарантирую: хватать денег не будет. Счастливо, синьор!

Ласавин медленно пошел к калитке.

В конце дня Белозеров с Ниной пошли в кино. Они опоздали, сеанс уже начался. Контролер, поворчав, все же пропустила их в зал.

Белозеров любил кино. Обычно, следя за экраном, он забывал обо всем, но сейчас что-то мешало ему сосредоточиться. Он понял — что, когда сеанс кончился: он увидел Дину. Она шла к выходу по соседнему проходу. Белозеров сразу выхватил глазами в людском потоке ее прическу. Наверное, Дина почувствовала его взгляд, потому что повернула голову сначала в одну, затем в другую сторону. Он встретился с нею глазами, и с этого момента потерял реальность зрительный зал, исчезли люди, двумя медленными потоками двигавшиеся к дверям, остались лишь он и Дина. Их разделяло не менее полутора десятков метров, но Белозеров видел выражение ее золотистых глаз, в них были радость и испуг.

Потом она исчезла в дверях, и Белозеров вернулся в привычный мир.

— Где ты витаешь? — Нина теребила его за рукав. — Третий раз спрашиваю: кино понравилось?

— Хорошее кино, — пробормотал Белозеров жене, а себе пообещал: «Завтра позвоню Дине».

Придя домой, он лег на диван, взял в руки газету. Скользнул глазами по заголовкам, не понимая смысла. В прихожей звякнул телефон, послышался голос Светы:

— Але-е.

Видимо, телефон молчал, потому что Белозеров услышал стук положенной трубки. Но через минуту звонок раздался снова, и Света опять сказала:

— Але-е? — Повторила громче: — Але-е! Але-е!

— Из автомата звонят, наверное, — сказал Белозеров в прихожую.

Света залезла на диван, села на отца верхом.

— Папа, она позвонит теперь с другого автомата?

— Кто?

— Тетенька, которая два раза звонила.

— Не знаю, доченька. Почему ты думаешь, что это была тетя? Это мог быть и дядя.

— Я не хочу, чтобы это был дядя.

— Почему?

— Тебе всегда звонят дяди, и ты после этого уезжаешь. А я не хочу.

Белозерову вдруг пришла мысль о том, что это могли быть звонки Дины. Он бережно снял с себя Свету и, выйдя в прихожую, набрал ее номер.

— Да-а, — сразу ответила Дина.

Во входной двери щелкнула задвижка замка; Белозеров положил трубку, не сказав ни слова.

— Пытаешься дозвониться до ТЭЦ? — спросила Нина, протягивая мужу хозяйственную сумку. — Такой хлеб продают сегодня — прямо паром пышет!

«Дина была в кино одна, без Волынкина, — думал Белозеров, унося сумку на кухню. — Наверное, из кино она зашла в редакцию и позвонила».