Сухой Бор

Глава двадцать девятая

Многоэтажный корпус из стекла и стали, занимавший по фасаду целый квартал, сверкал, весь залитый лучами яркого утреннего солнца. В правом крыле была проходная, и к ней шли люди. Людской поток заполнял всю улицу, это напоминало демонстрацию, и Белозеров подумал, что, может быть, когда-то именно здесь собирались рабочие, чтобы идти к Зимнему дворцу просить у царя лучшей доли. И возможно, на этой же улице вооруженные рабочие строились в колонны, готовясь штурмовать Зимний. Белозеров испытал почтительную робость перед людским потоком, и одновременно его не покидало состояние праздничной приподнятости, вызванное чувством общности с этими людьми. «Да, это вполне могло быть, — думал он. — Надо спросить у дяди, что здесь было до революции...»

Белозеров стоял на тротуаре, рабочие двигались неторопливо по четыре, пять и шесть человек в ряду, переговариваясь или молча. В походке, в выражении лиц было достоинство и серьезность. «Идут и идут, сколько же их? — думал Белозеров. — Две, три, пять тысяч? И эта проходная, наверное, не единственная».

Наконец поток поредел, а затем как-то сразу оборвался, из-за подстриженных деревьев вынырнуло еще несколько человек, и улица опустела. «Вот это дисциплинка! — воскликнул мысленно Белозеров. — И сознательность и все что хочешь! Семь часов — и у проходной уже ни одной души, все на заводе! Не чета нашему Сухому Бору, у нас опоздания не диво...»

Он вошел в проходную и спросил у женщины-вахтера, не проехал ли на завод генеральный директор. Женщина окинула Белозерова с ног до головы недоверчивым взглядом.

— Ждите там, — сказала она, кивнув на улицу.

Белозеров вышел к резным металлическим воротам, и в ту же минуту к ним подошла сверкающая черным лаком кузова легковая автомашина. Ворота раскрылись, но проехать машине Белозеров не дал. Он сошел с тротуара и встал перед нею. Шофер дал сигнал, «Волга» возмущенно рявкнула. Белозеров не пошевелился. Он смотрел в ветровое стекло на седого пожилого человека, сидевшего рядом с шофером, и улыбался.

Из проходной выскочила женщина-охранник.

— Вы с ума сошли! — крикнула она Белозерову. — Отойдите сейчас же!

Дверца «Волги» открылась, из нее выбрался седой пассажир.

— В чем дело? — резко спросил он, взгляд его глаз был пронизывающ и суров, затем в них мелькнуло удивление. — Лешка?!

— Слава богу, узнал, — засмеялся Белозеров. — Я уж думал, в милицию отправишь.

Они обнялись, дядя долго не разнимал рук, глаза его влажно блестели.

— Спасибо! Никак не ждал! Ну, молодец! — с паузами восклицал он, а сам все прижимал к себе племянника.

Отпустив машину и оформив пропуск, дядя повел его к себе. Услышав, что племянник с делом, всего на один день — прилетел самолетом утром, а вечером самолетом же улетает, — дядя попросил немного подождать. Белозеров сказал, что хотел бы побродить. Он спустился на второй этаж и повернул в бесконечно длинный коридор. Ему хотелось получить хоть какое-то представление о том, что составляло предмет деятельности генерального директора объединения приборостроительных предприятий, основателя одной из первых промышленных фирм в стране, доктора наук, лауреата, депутата Верховного Совета, Героя Социалистического Труда Панфила Алексеевича Белозерова.

Он шагал по коридору, обе стены которого были стеклянные, за ними виднелись бесчисленные ряды чертежных досок. Около них стояли и сидели молодые и пожилые мужчины и женщины, одетые в белые халаты.

Потом чертежные доски сменились письменными столами, а когда коридор повернул налево, появились лаборатории, за стеклом засверкали хромом и медью неведомые аппараты.

Когда Белозеров вернулся в приемную, секретарша, пожилая чопорная дама, сказала, что генеральный ждет его. Белозеров прошел в кабинет и сел в кресло. Дядя говорил кому-то по телефону:

— Вы правы, вопрос не пустяковый, но почему вы думаете, что я оставлю свои дела и сломя голову начну заниматься вашими? К кому вы обращались, прежде чем звонить мне? Ни к кому? Плохо! У генерального директора не хватит времени заниматься снабжением каждого цеха, для этого есть заместители и отделы. Если там не решат, милости прошу ко мне. — Дядя положил трубку и тут же снова поднял ее, набрал трехзначный номер. — Мне позвонили с восьмого завода, просят помочь с заготовками. Почему звонят мне, а не вам? — Он сделал паузу, слушая ответ, недовольно сказал: — Невоспитанность — одна сторона дела, есть и другая. Вам не кажется, что он не верит в вашу способность решить вопрос? Разберитесь и сделайте так, чтобы меня не заставляли вас подменять! — Он положил трубку и, обращаясь к Белозерову, сказал: — Я обязан прежде всего думать, видеть перспективу. Если я позволю себе поддаться текучке, объединение через два года прогорит.

— Ну, так уж и прогорит, — усмехнулся Белозеров.

— Не в смысле банкротства, разумеется. Попробуй-ка посадить сейчас рабочий класс на один тариф, оставить без премий, без тринадцатой зарплаты! Я сейчас изучаю, какие требования к нашей продукции предъявит рынок, и мировой и внутренний, через пять лет, надо готовиться, иначе можно остаться без покупателей.

— Время заставило думать, — сделал вывод Белозеров. — У нас в строительстве пока еще больше по старинке.

— Это мы и на себе испытываем, — оказал Панфил Алексеевич. — На сооружение цеха уходят годы, куда это годится? Темп! Темп! — Он пристукнул ладонью по полированной поверхности стола, еще и жестом подчеркивая, насколько важен высокий темп в хозяйственной жизни, перевел разговор: — О себе расскажи. Семья, дети, работа, кто, что, как? Когда мы с тобой последний раз виделись? На похоронах твоей матери, восемь лет назад. Мог бы и приехать! Рассказывай.

Белозеров рассказал о семье, о детях, своей работе. В глазах дяди был спокойный интерес. Когда племянник замолчал, он похвалил:

— Чувствую, мыслишь широко, многое видишь, молодец! — Но тут же упрекнул: — По уму — не в начальниках участка ходить надо.

— Да я о карьере не хлопочу.

— И я не о карьере говорю, — сказал Панфил Алексеевич, глаза у него похолодели. — Делать надо то, на что способен. Если не дают — то почему? Строптив? Распутен? Небрежен? Я в твои годы был парторгом ЦК на заводе с двадцатью тысячами рабочих.

— Ты не меняешься, дядя! — Белозеров улыбнулся. — Всегда тебе надо до сути докопаться! Был я одно время главным инженером управления на строительстве лесовозных дорог. Попытался внедрить научную организацию труда, а конкретно — оперативное сетевое планирование. Слышал о таком, наверное?

— Давным-давно на всех заводах объединения внедрено, — ответил Панфил Алексеевич. — Дальше что?

— Дальше так. Я предложил начальнику управления передавать все стройматериалы для обеспечения четырех механизированных колонн из пяти. Выгода в чем? Эти четыре колонны смогли бы работать в полную силу, без минуты простоев. А пятую следовало ликвидировать. По расчетам у меня все получалось. Но он и слушать не захотел. Схлестнулись, а кончилось тем, что он посоветовал мне поехать на прием к психиатру. Надо было, пожалуй, драться, да я не стал: обязан был начальству выдвижением из мастеров в прорабы, из прорабов в начальники колонны, а потом и в главные инженеры. В общем, не хотелось выглядеть неблагодарным, человеческая слабость, так сказать. Возможно, жизнь и заставила бы начать борьбу, но обстоятельства сложились иначе. Как раз в то время главк дал указание направить инженера-строителя из нашего управления на Бумстрой. Я и попросился к Шанину, прельстился возможностями. Шанин фигура тоже крупная, держит все в кулаке, вокруг него кипение, шум, грохот, а у тебя в кабинете тишина, как в санатории.

— У меня такой порядок. Иного не приемлю. Работает система, моя забота — следить, чтобы она работала без перебоев. Каждый занимается своим делом, любой вопрос может быть решен без меня. Если не решается — значит какое-то звено системы не срабатывает. Вот тогда-то я и вмешиваюсь, чтобы заставить его работать.

— Значит, если система работает без перебоев, у тебя каникулы? — пошутил Белозеров. — Легко живешь, дядя!

Панфил Алексеевич принял шутку, улыбнулся. Белозеров подумал, что жестковатость его лицу придает темная щелочка между передними зубами, крупными и белыми.

— Решения принимаются... — начал дядя, но в этот момент зазвонил телефон, стоявший отдельно от множества других за дядиной спиной, и он снял трубку.

На этот раз разговор был длинным, причем теперь слушал дядя, прижимая плечом трубку к уху: руки были заняты, он делал на листке коротенькие пометки.

«А теперь на проводе его начальство, — подумал Белозеров. — А начальство не оборвешь на полуслове ни при какой самой совершенной системе». Эта мысль его развеселила, и он стал смотреть на старшего Белозерова уже не снизу вверх, чувствуя его превосходство, а как на близкого человека, родного дядю, и его сердце окатила светлая волна благодарного чувства к этому человеку за все то, что он для него, Белозерова-младшего, сделал в жизни — помогал его матери, нажимал на него, чтобы он закончил десятилетку, поступил в институт...

— Я все понял, — сказал в трубку дядя. — Предложения подготовлю. А насчет иностранцев — прошу освободить, нет времени. — Он ненадолго умолк, хмыкнул, переспросил: — Сам его величество интересовался? Придется ехать!

Положив трубку, дядя извинился перед племянником:

— Исполком. Едет из Москвы высокая делегация, просят быть на приеме... На чем мы остановились? Вспомнил. Решения принимают в пределах системы, а систему-то перестраиваю я! Не перестраивать, не совершенствовать нельзя — требование жизни. Каждое мое решение — шаг в неведомое. Хочешь, скажу, над чем думаю? — Панфил Алексеевич наклонился к Белозерову, понизил голос, хотя никто не мог их слышать: он как бы подчеркивал огромную значимость того, что собирался сказать племяннику. — Восемь заводов входит в объединение, на каждом директор, главный инженер, аппарат, а потом идут цеха. Так вот, я хочу всех директоров с аппаратом уп-разд-нить! — Он сделал резкий жест рукой, словно смахнул со стола что-то лишнее. — В объединение будут входить цеха. Узкая специализация, кольцевая связь! Посоветовался с одним коллегой, с другим. «Что ты, что ты, говорят, как можно без директоров!» А я думаю: можно! — Панфил Алексеевич выпрямился, смотрел на племянника испытующе: — Что ты скажешь?

Белозеров молчал.

— То-то, — удовлетворенно сказал дядя. — Всю жизнь мне говорят: «Что ты, что ты, Белозеров!» А я свое делаю.. Думаешь, за умение цыкать на замов дали? — Дядя покосился на лацкан пиджака, где тускло блестела Золотая Звезда. — За это не дают!

— Без директоров... — задумчиво произнес Белозеров. — Сколько на твоих заводах, тысяч пятьдесят работает? Мне тоже хочется сказать: что ты, что ты! Можно ли из одного центра обеспечить хорошее управление целой армией?

— Можно! — твердо ответил Панфил Алексеевич. — В новых условиях заинтересованному работнику не нужен контролер. Лишнее звено в управлении только мешает, сдерживает развитие производства. Я уверен, что выиграю, и сделаю это. Приезжай года через три — убедишься!

— Неприятностей ты на этом деле наживешь, дядя! Сместить восемь директоров!

— А вот с этим я считаться не привык, — сказал Панфил Алексеевич, и жестковатинка в лице проглянула особенно явственно. — Буду убеждать. Надеюсь поймут, раньше удавалось... Доказательство имею, хочешь? Двадцать пять лет на руководящей работе, двадцать пять лет — член парткома, и ни разу не получил на выборах ни одного голоса против. Как думаешь, почему? Видят люди, что думаю не о себе, а о пользе народу. Прощают, если и обижу кого... Ну, ладно, это я по-родственному с тобой разоткровенничался. О себе скажи: на новом месте научную организацию сумел внедрить? В наше время без нее далеко не уедешь, будь ты хоть семи пядей.

— Пытаюсь, — ответил Белозеров. — И приходится нелегко, скажу тебе честно.

Он рассказал о своем эксперименте на ТЭЦ-два.

— Мой приезд к тебе вызван тоже этим экспериментом. Откажешь — и я стою на грани провала, — закончил он.

— Что нужно?

— Приборы. Дубли в цехах установили, а на главный щит монтировать нечего, заказчик не учел в заявке, — пояснил Белозеров. — Обращались к тебе с просьбой помочь — ни ответа ни привета: похоже, твоя система и тут действует! — с усмешкой сказал он. — Вот послали меня в надежде, что родственные связи спасут.

— Усмехаешься напрасно! — проговорил дядя. — Пожарные ситуации создают головотяпы, пусть они за них и отвечают. Ворота нашей фирмы закрыты для толкачей, каждый получает только то, что ему положено по фондам, и в установленные планирующими органами сроки, ни одного прибора ни на час раньше!

— Я так и представлял себе, — сказал Белозеров; внутри у него все похолодело.

— Только потому, что у тебя эксперимент, а я по себе знаю, что это такое, сделаю тебе исключение, — сказал Панфил Алексеевич. — А на родственные связи ты рассчитывал напрасно.

— Что тебе нужно? Дай заявку. — Дядя посмотрел список. — Если есть сверхплановые запасы — получишь. За счет других потребителей не дам. — Он набрал номер. — Говорит генеральный. Вам передадут заявку строящегося Рочегодского ЦБК, проверьте, что есть на складе сверх суточной отгрузки. Результат доложите мне лично.

Он вызвал секретаршу, передал ей заявку:

— Отправьте срочно. — Затем снова обернулся к племяннику, спросил: — Значит, две девчонки? Жаль, кончаются Белозеровы. Мы последние два мужика из Белозеровых, и оба без сыновей. Жаль!

— Дядя, ты любил кого-нибудь, кроме жены? — спросил вдруг Белозеров. — Я имею в виду женщину?

— Сейчас без ума! — воскликнул Панфил Алексеевич. — Любимая женщина у меня — ух! Дня прожить не могу! Съездим домой — познакомлю.

Белозеров сообразил:

— Внучка?

— Внучка, — подтвердил дядя. — Жена да она, а больше, представь себе, за всю жизнь ни к одной женщине слабости не питал. Спрашиваешь-то почему? — Он испытывающе заглянул в глаза племяннику. — Может, сам — того? Лишнее это, по-моему, как считаешь?

Раздался звонок, Панфил Алексеевич взял трубку, выслушал доклад.

— Заявка может быть удовлетворена, — сказал он Белозерову, опуская трубку.

Вышел из-за стола, обнял Белозерова за плечи, чуть тиснул.

— Здоров! Весь в отца!