Сухой Бор

Глава тридцать третья

Когда Чернаков спустя несколько дней навестил Белозерова, в палате у него была Нина. Они встретились как старые друзья и полчаса предавались воспоминаниям. Белозерову оставалось лишь молча слушать. Ему Чернаков сказал всего несколько слов, но очень важных: после выздоровления его ждет командировка в Североград, приглашает Бабанов. Зачем — Чернаков не знал.

— Вызов высокого начальства таит в себе неожиданности, иногда приятные, чаще наоборот, но всегда волнительные, — сказал он, морща в улыбке желтое лицо. — Тебе, по-моему, неприятностей ждать нечего.

Он ушел.

— Никак не могу представить Илью большим начальником! — сказала Нина. — А он ведь считается большим, да?

— Немалым, — подтвердил Белозеров, усмехнувшись. — А почему не можешь?

— Никогда не считала его личностью. Сравни с Рашовым! Тот в другой школе учился, а его все ребята знали. Понимаешь, Илья был какой-то... — Нина напряженно потирала руки. — Стандартный, что ли! И комсорг, и отличник, а все не то. Чего-то не хватало. Росточка маленького, чересчур старательный, чересчур исполнительный... В общем, не котировался он у нас, а почему — не знаю. Просто или человек — личность, или нет, это нельзя объяснить. Рашов личность, ты личность, а Илья — нет.

Белозеров засмеялся, сжимая грудь ладонями: когда он набирал много воздуха в легкие, они болели. Чего-чего, а такого комплимента в свой адрес от жены он не ждал.

— Даже я? Спасибо!

— А как же? Пошла бы я за тебя замуж, будь ты середняк!

— А принципиальность-то у Ильи была в школе или нет? — пропустив ее слова мимо ушей, спросил Белозеров.

— Принципиальность? На своем стоять умел.

— Вот это в человеке главное. Если умеет стоять на своем — значит, уже личность.

— Бывают такие ослы, что не дай господи! Упрется — ничем не сдвинешь.

— Я о другом.

— А хоть о третьем. Где-то надо настоять на своем, а где-то и уступить.

Белозеров закрыл глаза.

— Ну, ладно, отдыхай, я пойду, — заторопилась Нина; уже от двери сообщила: — Надоели звонки по телефону. Снимаешь трубку — молчание.

— Да? — Белозеров даже голову приподнял, но тут же снова опустил: — Не обращай внимания. Надоест — перестанут.

— Завтра приведу девчонок, просятся.

— Приводи.

— Пока, папочка.

— Пока.

Нина закрыла дверь. Белозеров продолжал лежать не шевелясь. Итак, снова звонки... Дина? Но ее нет в городе. Она уехала на Кавказ вскоре после того, как он увидел ее в кинотеатре. Тогда же был первый немой звонок — ее звонок, как думал он тогда. Дина, видимо, хотела сказать ему о своем отъезде, но не смогла. Для него не имело значения то, что она не смогла; важно было то, что она хотела сказать. Значит, он ей не безразличен. Так думал он, и эти мысли, наполняли его жизнь радостью. А сейчас оказывается, что звонит все-таки кто-то другой, поскольку Дина на юге. В этом случае остается в силе ее просьба не звонить ей больше: «У нас была какая-то ненужная встреча...» Стало быть, Дина сказала те свои страшные слова не из-за дурного настроения, вызванного неприятностями мужа. И стало быть, ему, Белозерову, следует раз и навсегда признать: «Я ей не нужен».

«Повтори-ка еще разок! — ожесточаясь, приказал он себе мысленно и произнес вслух снова по слогам: — Я ей не ну-жен. — И тут же, словно подброшенный пружиной, в ярости сел на постели. — Но она, она! Она мне нужна! Я ее люблю, люблю!!»

Он сидел на кровати в той самой комнате, в которой лежала с разбитой ногой Дина. Не хватает лишь, чтобы Дина приехала выразить сочувствие, она ведь ему обязана, почему бы ей не проявить внимание к больному! Ах как бы это было мило с ее стороны! Не менее мило, чем его собственный визит к ней за свитером! Черт бы побрал этот свитер! Черт бы побрал все овраги на свете! Черт бы побрал эту проклятую ТЭЦ-два! Он вышвырнет Дину из головы, вытравит о ней память и позвонит: «Дина Александровна, прошу извинить, хочу сказать, что у меня больше нет потребности вам звонить».

Его взгляд остановился на телефонном аппарате, он снял трубку, набрал номер.

— Редакция? Скажите, пожалуйста, когда будет товарищ Волынкина?

— Теперь не скоро, очень не скоро, — ответил картавый голос.

Белозеров понял, что говорит с Энтиным, швырнул трубку.

Спустя некоторое время его ярость прошла. «А какое это имеет значение? — спросил он себя; но уже через минуту подумал: — Да нет же, не так все, не так... Если меня любит женщина, но я не люблю ее, то я не чувствую себя ни счастливым, ни несчастным. Если я люблю женщину, а она меня нет, то я счастлив и несчастлив одновременно. Что же лучше? Пожалуй, последнее, — лучше такое счастье, чем никакого. Значит, я не должен прятаться от своего чувства, мне надо нести мою боль, мое счастье, какое бы оно ни было, с благодарностью судьбе? И несчастье не в том, что я люблю без взаимности, несчастье — разлюбить, перестать быть счастливым? Да, это и есть истина: несчастье самому разлюбить. Любовь во мне, моя любовь — это я сам, и разлюбить — значит потерять себя. Останется пустота; так когда-то было. Я не жил, а сейчас я снова живу, я снова бываю счастлив и несчастлив, в душе страдания и радость, тоска и свет, отчаяние и надежда... Так и буду жить... Думать, ждать случайных встреч, читать ее заметки в газете, пока это не пройдет...»

Он думал о том, что Дина могла уже вернуться. Но Энтин сказал: «Теперь очень не скоро». Что это значит? Может быть, нервы у Волынкина расшатались настолько, что он продолжил отдых и лечение еще на месяц?

Ему захотелось снова позвонить в редакцию, но он подавил в себе это желание.

В тот же день, когда Белозеров, выздоровев, появился в Сухом Бору, его вызвал к себе Друкер, замещавший управляющего.

— С нетерпением ждем вас, — сказал он, по-шанински протягивая Белозерову руку через стол; рука у него была полная, мягкая, тяжелая, в манжете белой нейлоновой рубашки сияла в солнечном луче янтарная запонка в золотой оправе. — Зачем-то вызывает Бабанов, звонил дважды. — Друкер подражал Шанину, но это подражание было чисто внешним: по натуре он был прост и общителен и с инженерами держался на равных. — Так что сделайте галоп за билетом и отправляйтесь в Североград.

— Кого оставить за себя? — спросил Белозеров.

— Да кого хотите!

— Голохвастова можно?

— Если не боитесь, что он пропьет Спецстрой. — На барственном лице Друкера появилась брезгливая усмешка.

— Он не пьет. И, думаю, больше не будет.

— Я не возражаю, — по-шанински нетерпеливо сказал Друкер и снова протянул руку через стол.

Белозеров оформил командировку и уехал в город за билетом. Вечером он должен был сесть на североградский поезд.

На вокзал его никто не провожал. У Нины были уроки, а девочкам он не разрешил выходить на улицу: накрапывал дождь, и было по-осеннему холодно. По дороге Белозеров свернул в старый парк. На аллее было безлюдно. Деревья стояли мокрые. Белозеров прошел на детскую площадку, постоял, вспомнил встречу с Диной. Ему нестерпимо захотелось узнать, когда все-таки она вернется и почему «теперь уже не скоро».

Он вышел из парка к будке телефона-автомата и, поставив чемодан на пол, набрал Динин номер.

— Вы не можете сказать, когда вернется товарищ Волынкина из отпуска?

— Товарищ Волынкина из отпуска уже вернулась. Она в Северограде, на стажировке в областной газете, — ответил Энтин. — Ее замещает товарищ Ивкович, пригласить его к телефону?

Белозеров молчал.

— Алло! Вы меня слышите? Алло!

Белозеров повесил трубку. Но уже в следующую секунду начал шарить по карманам, ища двухкопеечную монету. Найдя ее, он снова набрал тот же номер, спросил, слегка волнуясь:

— Простите, еще один вопрос: она уехала в Североград неделю назад?

— Совершенно точно, — прокартавил Энтин.

В душе Белозерова клокотала бешеная радость.

Бабанов встретил Белозерова как старого знакомого. Поинтересовался его здоровьем, даже о семейных делах расспросил: где трудится жена, сколько детей, какого возраста. Потом полюбопытствовал, на каких должностях Белозеров работал до Сухого Бора, где учился. Услышав, что он закончил Североградский политехнический институт, Бабанов обрадовался: «Очень хорошо!» Он попросил Белозерова прочитать для студентов этого самого института цикл лекций. Когда Белозеров выразил сомнение, не рано ли ему учить других, Бабанов засмеялся, показав из-под усов крупные с желтизной зубы, похвалил: «Скромность — бесценное качество коммунистов, Алексей Алексеевич!»

Эта просьба оказалась не единственной. Лекции он должен был написать так, чтобы их можно было выпустить отдельной брошюрой в областном издательстве.

— Пожалуйста, пишите как можно подробнее, не скупитесь на цифры и примеры, — просил Бабанов. — Не нужно думать, что ваши лекции совершат переворот в строительстве, но если из пяти прочитавших их инженеров хотя бы один сумеет повести дело так, как оно велось на ТЭЦ-два, вы будете вправе сказать себе: я не зря старался!..

Кроме того, Белозерову предстояло написать статью для областной газеты. Напечатать статью планировалось в день открытия областного совещания строителей, на котором Белозеров должен выступить. И наконец, Белозерову поручалось разработать сетевой график строительства санатория в Лявле — курортном городке на озере неподалеку от Северограда. Белозерову поручалось организовать строительство санатория по графику.

— Мы хотим сделать этот объект образцово-показательным, — пояснил Бабанов и закончил: — Вот такая программа. Что вы можете сказать?

— Какой смысл говорить? Надо браться за дело, раз нужно.

Бабанов рассказал, как проехать в Лявлю, где Белозерова уже ждали, и с чувством потряс на прощанье руку.

Выйдя из обкома, Белозеров, ощущая холодок в груди, из ближайшего автомата позвонил в редакцию. Ему не повезло: Дины в редакции не было, она уехала в командировку до конца недели. Он спросил, где Дина остановилась в Северограде. Этого в отделе не знали: кажется, у кого-то из родственников или знакомых...

Белозеров сел в трамвай и поехал на автобусную станцию. Автобусы на Лявлю шли каждый час; вскоре он был уже на месте.

Комната Белозерова находилась в деревянном коттедже на втором этаже. Коттедж стоял на песчаном холме в окружении вековых сосен. Между высокими стволами виднелось озеро, к берегу одна за другой плыли белопенные полосы волн.

Белозеров вставал в шесть утра, делал зарядку и садился за стол. До десяти писал, потом завтракал и отправлялся на стройку. Узнав, что Белозеров за три месяца пустил электростанцию, объем работ на которой был в несколько раз больше, чем на строительстве санатория, строители признали его авторитет и выполняли рекомендации безоговорочно.

После обеда он снова садился за стол и работал до десяти часов вечера с коротким перерывом на ужин. Подготовка лекций шла споро: Голохвастов по просьбе Белозерова прислал в Лявлю все расчеты, графики, отчеты по ТЭЦ-два.

В воскресенье после завтрака Белозеров решил прогуляться и спустился к озеру. По берегу медленно шли парами и в одиночку прохожие. Одна из женщин была одета в демисезонное пальто песочного цвета и серую шапку, точно так же одевалась Дина весной. Белозеров прибавил шагу: в Лявлю на выходной день приезжали горожане, почему бы среди них не оказаться Дине! Женщина обернулась, и Белозеров увидел, что это не Дина.

Неожиданно Белозеров решил поехать в Североград. Он вышел на дорогу и сел в автобус. Определенной цели у него не было. Он побродил по улицам, вспоминая студенческие годы, зашел на почтамт написать письмо Нине.

У деревянного барьерчика стояли люди. Он окинул их безразличным взглядом, задержал глаза на рослой девушке в прямом коричневом плаще. Черные волосы девушки были уложены в высокую прическу; точно так же укладывала волосы Дина. Белозеров не видел ее лица, но все в ней: линия плеч, посадка головы, нежный рисунок высокой шеи — было, показалось ему, Динино. «Бред, — сказал он себе, — на пляже были Динины пальто и шапка, здесь Динины прическа и фигура... Бред!»

Белозеров купил набор для письма и присел к большому круглому столу, стоявшему посередине зала. Когда вытаскивал из конверта бумагу, у него дрожали пальцы. Девушка по-прежнему стояла у окошка выдачи корреспонденции до востребования. Вот она кивнула и пошла к выходу. В руках у нее ничего не было. Белозеров увидел ее профиль. Это была Дина.

Несколько секунд он продолжал сидеть, в ушах звенела кровь. Потом вскочил и опрометью бросился к двери, оставив на столе бумагу, конверт, авторучку. Дина медленно удалялась от почты. Белозеров пошел за нею; если бы она оглянулась, он не смог бы, наверное, выговорить слова, так был взволнован.

Услышав шаги, Дина обернулась, выражение глаз было жестким; видимо, она подумала, что ее преследуют, но в следующий миг в них отразился испуг, Дина побледнела, с губ слетел легкий вскрик. Она остановилась и смотрела на Белозерова широко раскрытыми глазами.

— Вы... здесь, — слабым голосом сказала она и повторила тверже: — Вы здесь?

— Да, — сказал он и торопливо добавил: — Я здесь в командировке.

Они медленно пошли куда-то к окраине, он не знал — куда, это был Динин путь.

Она молчала, он заговорил снова:

— Вот, брожу по городу и думаю о вас... — Во время свидания на вышке он называл ее то на «вы», то на «ты» и сейчас тоже почему-то не мог обратиться к ней просто, может быть, потому, что она назвала его на «вы». — Зашел на почту — и вдруг вы!

Дина взглянула на него, ему показалось, что она хочет что-то сказать и не решается. Он ждал.

— Я надеялась получить письмо от вас, — проговорила она тихо.

— От меня? — переспросил он. — Но я даже не знал, где вы!

— Это можно было узнать у Эдика... или в редакции... Не понимаю, что со мной происходит... — Дина шла, опустив голову, словно рассматривая носки туфель. — Я вам звонила, когда уезжала на юг... И когда приехала — снова звонила. И все неудачно... Куда вы пропали?

Его переполняло счастье.

— Вы в самом деле приехали сюда не из-за меня? — спросила она. — Вы меня разлюбили?

Белозеров взял ее руку, прижал к щеке, рука была влажная от дождя и прохладная.

— Это как сон, — сказал он. — Я знал, что встречу, и все равно не верю...

Они снова шли молча, переживая то огромное и значительное для них, что еще час назад казалось невозможным, а теперь стало реальностью, волнующей, радостной и тревожной.

— Куда мы идем? — спросил он.

— Я здесь недалеко живу, — ответила Дина. — У родственников.

— Тебе обязательно нужно идти к ним? — Не замечая, он снова назвал ее на «ты». — Сегодня воскресенье, мы могли бы что-нибудь придумать.

— Мне тоже очень хочется побыть с тобой, — она тоже перешла на «ты». — Но не могу, завтра надо сдать статью, а она не готова... Между прочим, пишу о стройке — побывала в Усть-Полье. Ты недоволен шанинской организацией, но посмотрел бы, что там творится... Это мой первый материал на практике, хочется написать получше.

Они встретились на следующий день.

— Я сдала статью об Усть-Полье и получила новое задание: разыскать приехавшего из Сухого Бора передового строителя Белозерова и помочь ему написать статью. Как тебе это нравится? — сказала Дина.

— Это больше, чем я решился бы просить у бога. Я стану верующим, можно?

— В другой раз. С завтрашнего дня я работаю на тебя. Тебя устроит читальный зал Дома политпросвещения? В редакции шумновато.

— Может быть, у меня, в Лявле? — предложил он. — Это рай на земле.

— Нет, Леша. Не сердись, но я не смогу поехать в твой рай. Работать мы будем в городе, — сказала она твердо, глядя ему в глаза. — А в Лявлю, если хочешь, можно поехать побродить у озера.

— Пусть будет так, — согласился он.

...Удивительные это были дни. Белозеров открыл то, что составляло в последние месяцы, как ему казалось, высший смысл его жизни: он узнал, что любим. Женщина, которую он любил, была с ним. Его душа была переполнена этим.

Он удивился, как много ему удается сделать. Он читал лекции в институте и продолжал готовить новые; быстро подвигалась вперед брошюра; организацию работ на строительстве санатория он в считанные дни перевернул.

— Знаешь, мне кажется, что я мог бы за три месяца написать диссертацию о научной организации труда, — сказал Белозеров однажды Дине. — Может быть, я сумел бы написать даже роман. Я не знаю, есть ли у меня талант, но если бы ты была рядом, я бы написал! Вот что такое ты для меня.

Они сидели в кафе на берегу озера, за окном сыпал дождь. Буфетчица поставила на стол кофе и ушла. Кроме них, никого в зале не было.

В глазах Дины была серьезность. Она молчала, и он спросил.

— Ты ничего не скажешь в ответ?

— Я не настолько хорошо знаю тебя, Леша, чтобы соглашаться или возражать. Мне приятно это слышать, но насколько реально твое желание, не берусь судить.

Он и не ждал от нее восторгов. Дина вообще не склонна к высоким излияниям, или, может быть, она все еще прислушивается к нему, хочет понять, что он такое. Они ведь очень мало знают друг о друге, о характерах и склонностях. Лично ему и не нужно ничего знать, он ее любит, и этим сказано все, но это он так считает, а Дина, возможно, думает иначе.

Они виделись каждый день в городе или в Лявле, чаще в городе. Белозерову приходилось ездить туда сначала на лекции, а затем на совещание строителей, которое длилось несколько дней. Освободившись, он звонил Дине в редакцию. Они вместе ужинали и шли в кино, в театр или, если не было дождя, сидели в укромном уголке парка.

Белозеров хорошо выступил на совещании, о нем говорил в своем докладе начальник главка Тунгусов. Фамилию Белозерова назвал в речи на совещании Рудалев. Имели успех лекции. В областной газете была напечатана статья. Все это было ему очень приятно, но по сравнению с тем, какое счастье приносили встречи с Диной, не было главным.

Расставшись с Диной, он отсчитывал часы: скорее бы ночь! Ночью просыпался: скорее бы утро! А утром не мог дождаться вечера, чтобы с замирающим сердцем набрать номер Дининого телефона и наконец услышать ее голос.

Дина должна была уехать из Северограда домой раньше Белозерова. Чем меньше оставалось дней до ее отъезда, тем он становился угрюмее и неразговорчивее. Белозеров думал о том, что в Рочегодске Дина снова отдалится. Дина спрашивала, что с ним. Белозеров уверял, что все хорошо. Не добившись ответа, она тоже замкнулась, ушла в себя. Иногда молчание становилось невыносимым. Белозеров злился на себя и ничего не мог с собой поделать.

— Если ты не хочешь объяснить, это сделаю я, — однажды, когда они сидели в кафе, сказала она. — Ты жалеешь, что встретил меня. Ты мог бы проводить время себе в удовольствие, а вынужден все вечера быть со мной, разве не так?

Белозеров покачал головой.

— Не так. — Неизвестно почему, ему вдруг сделалось хорошо и легко на душе; может быть, от нелепого предположения Дины, он почувствовал в нем ее любовь. — Совсем даже не так.

— А как? — Голос ее был резок и требователен, в золотистых глазах были недоверие и обида.

«Если я скажу сейчас хоть одно слово невпопад, — подумал он, — Дина уйдет и не вернется».

— Я прошу тебя только об одном: верь мне, — сказал он. — Верь, больше ничего не надо. Я люблю тебя.

— Почему мне так плохо, Леша? — жалобно спросила Дина. — Ты можешь объяснить?

— Ты тоже любишь меня. И у нас осталось три дня, а потом пустота. И мне тоже больно от этой мысли. Не знаю, можно ли за это благодарить, но я хочу сказать тебе спасибо. — Он нагнулся и поцеловал ее руку.

Дина не ответила. Он не был уверен, что она услышала его спасибо и заметила его поцелуй, она вся ушла в себя, в ней шла какая-то внутренняя борьба. Он почувствовал это по сжатым губам. Потом в ее глазах он прочитал непонятную ему решимость и вызов, крутой подбородок был вздернут.

— Едем, — сказала она. — К тебе. Быстрее!

— Но ты через полчаса собираешься уехать домой! — воскликнул он; он еще не понимал того, что она сказала.

Она нетерпеливо повторила:

— Быстрее!

Не дожидаясь, пока он расплатится с буфетчицей, Дина пошла к выходу, и лишь теперь до него дошел смысл происходящего. Автобус подошел тут же, они вошли, народу было немного. «Это должно быть не так, она не должна этого делать», — думал Белозеров. И он знал, что, если остановить ее, она оскорбится и никогда не повторит того, что делает сейчас.

В холле их встретил невысокий мужчина в очках, преподаватель из лесного техникума, сосед Белозерова по столу.

— А вы с дамой, как хорошо! — воскликнул он, поднимаясь с кресла. — Знаю, что возвращаетесь в это время, и жду, и вот наконец вы!.. У меня день рождения, приехала супруга, войдите в бедственное положение!

Они пили коньяк, шутили. Белозерову было покойно оттого, что рядом сидит оживленная, разрумянившаяся Дина, он еще не видел ее такой веселой и обаятельной, его переполняла любовь к ней. Около одиннадцати Дина посмотрела на часы, встала.

— Очень жаль, но мне пора, — сказала она.

Как Белозеров ни упрашивал ее остаться, она не согласилась.

Белозеров проводил ее до остановки. Она обняла, поцеловала его, улыбнулась — улыбка была какая-то бескровная — и, сделав прощальный жест рукой, быстро вошла в автобус.

На следующий день Дины в редакции не оказалось. Он отправился на главпочту, туда, где встретил ее. Его ждало письмо, он вскрыл его, на листе бумаги было несколько слов: «Прощай. Навсегда прощай. Приедешь — не ищи встреч, не звони. Ничего не может быть. Дина».