Сухой Бор

Глава тридцать четвертая

— А теперь дай-ка я на тебя получше посмотрю! — скороговоркой сказала Дина сыну, раздеваясь. Она прямо с вокзала зашла за ним в садик и привела домой.

Вова, сняв пальтишко и шапку, отошел на середину комнаты. Он решил, что должен показать матери свой шерстяной костюмчик.

— Красный весь, видишь! — с гордостью проговорил Вова.

Костюмчик был куплен прошлой зимой, но сын, видимо, забыл об этом и считал, что мать его еще не видела. Дина схватила сына в охапку, посадила на колени, прижала к сердцу: «Ах ты мой красный, мой прекрасный, мой самый лучший, любимый, золотой и еще не знаю какой!» Вова прижимался к ней; в садике он, когда мать поцеловала его, застеснялся — истинный мужчина!

— А папе ты скажешь, что приехала? По телефону? — спросил Вова, когда она отпустила его. — Он говорит, мы тебя заждались и соскучились...

— Сначала мы посмотрим, что у нас творится, как вы тут без мамы хозяйничали, а потом и решим, звонить или не звонить папе. — Дине не хотелось приближать встречу с Дмитрием.

Она обошла дом, везде было прибрано и чисто, в холодильнике лежали продукты. Дина быстро приготовила обед.

После обеда она уложила Вову на свою кровать и прилегла рядом. Вова сразу уснул. Дине ни о чем не хотелось думать и спать тоже не хотелось, она лежала и слушала тихое посапывание сына и отдаленные шумы города: осторожное погукивание судов в порту, перестук колес маневровых поездов на станции, гудение машин на соседней улице. У нее было состояние человека, сделавшего неимоверно трудное дело, от которого надо отойти, отдохнуть, прийти в себя. Такое состояние она однажды пережила, это было двенадцать лет назад, когда умерла мать.

Дине тогда только-только исполнилось семнадцать, а Эдику не было еще десяти. После того как маму похоронили, а рухлядь перевезли к тетке и они с Эдиком переехали к тетке, Дина впала в какое-то оцепенение. Она не могла заставить себя пойти в школу, ей не хотелось ни о чем думать, никого не хотелось видеть, не хотелось жить. Она уходила в комнату, которую тетка отвела ей с Эдиком, ложилась на кровать и неподвижно лежала, пока тетка чуть ли не силком отправляла ее из дому. Как тогда, так и сейчас душа Дины не выдержала, нужен был покой.

Дина лежала на высоко взбитой подушке, что-то теплое согревало ее щеку, и она поняла, что в окно смотрит солнце.

Потом перестал посапывать Вова, и Дина, по-прежнему не открывая глаз, догадалась, что сын проснулся. Несколько минут он будет лежать не шевелясь, пока не поймет, что мать не спит.

— Мам, а ты позвонила папе? — шепотом спросил Вова. — Он приедет?

Так всегда: сначала он спрашивает об отце, потом уже вспоминает обо всем остальном.

— Приедет, приедет. Оденься, возьми в холодильнике пироженку, скушай и поиграй.

Она слышала, как сын, пыхтя, одевается, ест пирожное, возится с заводным лягушонком. «Если бы сын не любил так сильно отца, может быть, все было бы иначе, — думала Дина. — Нет, все равно ничего не было бы. Дело не только в Вове, а еще и в детях Алексея, у него двое. И он их любит; если бы не любил, наверное, давно ушел бы из семьи. Дети есть дети. Она не имеет права лишать их отца, ничего не может быть, ничего, ничего...»

В обычное время пришел с работы Дмитрий. Дина поднялась, начала собирать на стол. Муж расспрашивал, как прошла стажировка, на радостях сбегал в магазин, принес бутылку шампанского, коробку конфет.

— Праздник, понимаешь ли это, для нас с сыном. Вова каждый день спрашивал, когда да когда мама приедет. А я себе места не нахожу с того дня, как из санатория раньше срока уехала!

— Я сто раз тебе объясняла: из-за стажировки. Время стажировки было согласовано; редактор вообще не хотел отпускать меня в отпуск, ты же знаешь, — сказала Дина.

В ее голосе прозвучало раздражение. Дмитрий начал оправдываться:

— Да я ведь без претензий. Я к слову, к слову!.. Приехала неожиданно, я думал, телеграмму дашь... — говорил он, раскручивая сильными пальцами проволоку на пробке и поглядывая на Дину. — А выглядишь неважно, бледная вся, — круто меняя тему, сказал он вдруг.

Дине почудился намек, она язвительно переспросила:

— Неужели вся? Может, ограничимся хотя бы лицом?

Дина в упор смотрела мужу в глаза, в них появился испуг. Второй раз она видела в них это выражение. Первый раз, когда Дмитрий спустя много дней начал разговор о ее позднем приходе домой после встречи с Алексеем на берегу. Тогда она тоже, мгновенно ощетинившись, ответила резко и насмешливо: «Мне запрещено отлучаться из дому? Может, увольнительную выписывать, по-солдатски?» И сейчас Дмитрий испугался ее тона.

— Бледная, потому что дорога, наверное, вымотала... Чего сердиться-то?

— Голова болит, — ответила Дина.

— Поедим, и ложись отдыхай. — Дмитрий беззвучно выпустил газ из бутылки, разлил шампанское в высокие хрустальные бокалы. — Ну, с приездом тебя, голубушка! Ты приехала, а я тоже скоро уезжаю, и тоже в Североград, на пленум...

Дина кивнула, выпила бокал до дна; заметив удивленный взгляд мужа, сказала:

— Может, пройдет голова...

Она не умела пить, в компании за вечер две-три рюмки по половинке с трудом осилит. С Алексеем за две недели она выпила, пожалуй, больше, чем с Дмитрием за год.

— Ну-ну, попей, попей, — согласился Дмитрий. — И поешь как следует.

Она ела и пила, надеясь, что вино сделает настроение веселым и легким, но чувствовала, что вот-вот заплачет.

— У тебя как дела? — спросила Дина, пересиливая желание встать и уйти, выплакаться. — Кончилась нервотрепка с работой?

— Все в порядке, — не раздумывая ответил Дмитрий, но голос его был не тверд. — Поправили Рашова, отвяжется...

— И слава богу, — сказала Дина, думая о том, что ничего не кончилось. Если Рашов в чем-то убежден, то рано или поздно все равно выведет на свое. Но ей не хотелось утешать мужа.

Утром, по дороге в редакцию, Дина думала о том, что через несколько дней вернется Белозеров и попросит о встрече. Она была уверена в этом, но твердо решила отказать.

Прошла неделя. Белозеров не звонил. Дина заволновалась: может быть, с ним что-то случилось?

Вечером, во время дежурства, она вышла к семичасовому поезду, но Белозеров не приехал. Через два часа Дина встретила второй поезд, его снова не было. Оставался последний, одиннадцатичасовой. Дина заколебалась, идти встречать или нет, она решила позвонить Эдику, возможно, у него удастся что-либо узнать.

— Как дела, братик? Что нового?

— Да ничего, все как обычно, — ответил Эдик.

— Ну-ну, очень рада. Значит, ничего нового?

— Да, все по-прежнему, — подтвердил Эдик и вдруг воскликнул: — Ой, чуть не забыл! Сопромат сдал, можешь поздравить.

Дина поздравила, шутливо спросила:

— Теперь жениться можно, как говорят студенты?

— Повременю пока, — серьезно ответил Эдик.

— Ну, ладно. Я решила позвонить, а сама думаю: не на собрании ли? Не всегда тебя застанешь.

— Мне сейчас не до собраний: семинар по политэкономии на носу.

— Желаю успеха на семинаре, — сказала Дина. — До свидания брат.

— Салют, сестра.

Дина вышла на улицу, падал снег, дорога, тротуар и деревья были белые. Снежинки в свете уличных фонарей опускались плавно и торжественно, и все вокруг казалось торжественным и просветленным этой снежной белизной. Дина медленно шла по тротуару, снежинки цеплялись за ресницы, щекотали нос, пытаясь рассеять ее скверное настроение.

В последнем поезде пассажиров было немного и Дина сразу увидела Белозерова. Отойдя за угол багажного отделения, она пропустила его вперед. Он шел небыстрым широким шагом, глубоко засунув руки в карманы теплой куртки и опустив голову, то ли думая о чем, то ли пряча лицо от снега. Они прошли через виадук, их разделяло полтора десятка метров. Пока дошли до переулка, в котором стоял его дом, расстояние сократилось втрое: Дина незаметно ускорила шаг и почти нагнала Белозерова. На углу — старый одноэтажный деревянный дом. Сейчас он минует его, повернет — и все.

— Леша...

Белозеров остановился, замер — послышалось? — медленно, не веря себе, обернулся.

Он целовал ее в губы, в глаза, в лоб, щеки, потом он нес ее по безлюдным улицам засыпающего города на руках, как тогда, в лесу... Она смеялась и просила опустить ее, тяжело же! Он принес ее в старый парк, к детской площадке; поставив на ноги, перевел дыхание, вытер лицо платком.

— Наверное, мне следует спросить, почему там ты поступила так странно, — сказал он. — Но мне кажется, я понимаю это, и спрошу о другом: как ты живешь?

— Как живу... — повторила она. — Так и живу: работаю, воспитываю сына и не думаю о тебе.

— Приятное занятие, — похвалил он. — Я занимаюсь тем же.

— Поэтому и не позвонил?

— Поэтому.

— И вообще не позвонил бы? — спросила Дина с обидой оттого, что для него это было так легко и просто.

Он почувствовал обиду, привлек Дину к себе.

— Ты не представляешь, чего мне стоило не звонить! Еще день-два, и я бы наверняка не выдержал.

— Видишь, как получается: то от тебя убегаю, то сама разыскиваю...

Белозеров засмеялся тихо и счастливо.

— Сегодня я говорю: о небо, будь благословенно! — В его голосе звучала шутливая торжественность.

Белозеров проводил Дину до дома. Окна были не освещены, он спросил:

— Тебя не ждут?

— Некому ждать, — ответила она, останавливаясь у калитки. — Волынкин в Северограде, сын у тети. Я дежурила сегодня.

— Можно посмотреть, как ты живешь? — попросил он. — Мне очень хочется. Я всегда пытаюсь это представить... Как ты работаешь по вечерам, как собираешься по утрам в редакцию... Смешно, да?

— Нет, — серьезно сказала Дина; она колебалась, потом открыла калитку. — Проходи.

Он снял куртку и берет, повесил на вешалку, помог ей снять пальто, потом положил ей руки на плечи и привлек к себе. Она почувствовала, как крутыми толчками бьется в его груди сердце...