Сухой Бор

Глава седьмая

На летучке Ивкович раскритиковал статью о строительстве ТЭЦ-два. По его мнению, не следовало противопоставлять Голохвастову Белозерова.

— Я не понимаю, — цедил он, исподлобья глядя на Энтина, — этот Белозеров что, ворует стройматериалы? Нет, ему их выделяют. Или Белозеров что, сооружает себе из этих материалов дачу? Нет, он строит объекты для комбината. Ах, он строит быстрее других?! Но, простите, за это я привык людей хвалить. Тогда за что же мы критикуем начальника Спецстроя? Сия логика моему уму недоступна, прошу разъяснить.

Несколько журналистов поддержало его. Ивкович, слушая реплики, смотрел на Энтина и саркастически улыбался — левый угол приоткрытого рта уполз вниз, а правый оставался неподвижным. Дина недолюбливала Ивковича за язвительность, но не показывала этого; Энтин не любил откровенно, не скрывая своих чувств. Ивкович платил ему тем же.

Энтин и Ивкович сидели в одной комнате и обменивались новостями, без лицемерия интересовались здоровьем, однако стоило кому-либо из них допустить ошибку в опубликованной корреспонденции, как второй выставлял автора на осмеяние редакции.

Дина расценивала их отношения как скрытое соперничество. Энтин, чьи фельетоны некогда потрясали город, с возрастом начал сходить со сцены; Ивкович, наоборот, лишь расправлял плечи. Он пришел в Динин отдел с судостроительного завода, где занимался нормированием труда. Литературной подготовки не имел и писал весьма коряво, но редактор считал, что газетный стиль — дело наживное, главное — уметь правильно оценить факты, а это Ивкович умеет.

В какой-то миг Дина подумала, что критика Ивковича не лишена логики; ведь и в самом деле — что Белозерову до отставания Голохвастова? Ему важно свои объекты строить хорошо.

— Спорить тут не о чем, — недовольно сказал Иван Варфоломеевич, почесывая дужкой очков литой подбородок. — Газета дает оценку не Белозерову, а руководству треста. Мы, кроме всего прочего, осудили стихийность в распределении материальных ресурсов строительства. Что тут неправильного? Статья одобрена в горкоме, так что спорить не о чем, — повторил он и заговорил о других газетных материалах недели.

Когда вернулись после летучки в свою комнату, Ивкович бросил:

— Я остался при своем мнении.

Он словно приглашал продолжить спор, но Дина промолчала, а Энтин проворчал себе под нос что-то насчет ослиной принципиальности. Ивкович решил пропустить его ворчание мимо ушей.

На том события, связанные со статьей, вероятно, и кончились бы для Дины, если б спустя несколько дней их не продолжил Эдик. Он пришел в редакцию в конце дня, после робкого стука нерешительно вошел в комнату, и остановился у двери. Дина уж не помнила, когда брат появлялся у нее на работе, — пожалуй, когда учился в десятом или даже в девятом классе; он и домой-то из Сухого Бора выбирается в последние годы редко — на часок забежит в воскресенье и снова умчится, поминай как звали. А тут на тебе — приехал в редакцию!

— Что случилось, Эдик?

Ответить не дал Энтин; он по-женски всплеснул руками, восторженно закричал:

— Это же Эдуард Александрович! Как он похож на вас, Дина Александровна! И уже настоящий мужчина, настоящий мужчина!

Эдик смущенно улыбался, на чистых смуглых щеках играл румянец. Дина смотрела на брата оценивающе, с удовольствием: «Мужчина он, конечно, еще никакой, но хорош, одни ресницы чего стоят — как крылышки у большой черной бабочки, — хлоп, хлоп, ими, ах ты, мой красавец!»

— Пойдем в коридор поговорим, — сказала Дина, поднимаясь.

Она предположила, что Эдику нужны деньги на покупку или еще что-нибудь такое, о чем не принято говорить на людях. Но Эдик остановил ее:

— Здесь будем говорить. — И добавил, взглянув на Энтина: — Это и вас касается.

Эдик вытащил из кармана курточки газету, развернул ее, показал Дине статью — ту самую, о ТЭЦ-два.

— Вы тут раскритиковали нашего начальника, так вот — неправильно это. Меня в общежитии ребята поедом едят, знают, что Д. Волынкина — моя сестра. Велели ехать в редакцию и сказать, чтобы опровержение дали. А если, говорят, не дадут, то передай сестрице и Энтину, что мы напишем жалобу в «Североградскую правду».

— Хе-хе, — подал голос Ивкович, левый угол рта у него поехал вниз. — И чем же вы недовольны?

— Тем, что Белозерова надо хвалить, а не ругать! — отрезал Эдик. — Белозеров, по-моему, лучший начальник участка на Бумстрое! Вы разделали еще и Голохвастова, так вот — этого поделом. А критикой Белозерова все возмущены. Белозеров, единственный в Сухом Бору, строит по сетевому графику, то есть по науке. Представляете, что такое сетевое планирование?

Все отрицательно замотали головами.

— Ну, вот пример. Мы штукатурили главный материальный склад. Белозеров отвел бригаде две секции и сказал: «По графику надо уложиться в две недели». А по нормам выработки нужны три! Как быть? Приходится думать, искать резервы. Нельзя, чтоб люди простояли даже минуту. Материал должен быть подвезен вовремя. Нажимай на механизацию, рационализируй... Трудновато, ясное дело. Но зато, когда сделаешь — хорошо. Премия идет. Рабочие довольны. Вот такая вещь наш сетевой график. Понятно теперь?

Никто ему не ответил. В комнате повисла тишина. Дине было трудно поднять глаза на брата, на Энтина и Ивковича.

— Так как? — спросил Эдик. — Будет опровержение?

— Пойдем, Эдик. — Дина вышла из комнаты первой, остановилась в коридоре перед лестницей. — Ты не представляешь, как все это плохо!

— Значит, не будет? — Эдик был расстроен.

— Не знаю, Эдик, не знаю... — Дина потерянно качала головой.

Эдик понял ее состояние, успокаивающе притронулся к плечу.

— Ладно, чего уж! Как-нибудь угомоню ребят, не будет никаких жалоб. Но как ты не разобралась — диву даюсь!

— Ах, да при чем здесь я! — с сердцем сказала Дина. — Я твоего Белозерова в глаза не видела.

— То есть как не видела? — удивился Эдик.

— Я не была на Спецстрое... Скажи ребятам, что эту ошибку мы исправим. Не знаю как, но что-то будем делать. А теперь иди домой. Я приду, покормлю тебя. Иди.

Она вернулась в комнату, спросила Энтина:

— Разве вам ничего не говорили на Спецстрое о сетевом планировании?

— Возможно, даже очень возможно. — Энтин достал блокнот. — Я делаю всегда очень подробные записи, когда беседую с людьми, по-моему, это просто необходимо... Если запись скупая, приходится думать, что она означает, это лишняя нагрузка на мыслительный аппарат, быстрее утомляешься...

Ивкович негромко фыркнул. Он наслаждался ситуацией и не скрывал этого — сидел развалившись, на лице было написано ехидное торжество.

— Записывая мысли собеседника избирательно, рискуешь потерять жемчужину. Когда я за столом осмысливаю записи, сделанные на ходу, мне открываются совершенно неожиданные вещи, которые во время беседы прошли мимо внимания... — не обращая внимания на Ивковича, рассуждал Энтин; перелистав блокнот, объявил: — Вот запись Белозерова. Да, вы правы, Белозеров говорил о сетевом планировании. Я не придал этому значения, у нас ведь была другая цель.

— Вот вы и обнаружили утерянную жемчужину, — съязвил Ивкович.

— Что будем делать? — спросила Дина Энтина.

Ответил вместо него Ивкович:

— Докладывать редактору.

— Зачем докладывать? — Энтин пожал плечами. — Любая критическая заметка у кого-то вызывает недовольство, ну и что? Не вижу предмета для вмешательства. Иван Варфоломеевич свое мнение о статье высказал.

Дина помолчала, думая о том, что в данном случае дело обстоит по-другому: допущена ошибка, ее надо исправить, но как? Поднимать на щит Белозерова с его новшеством сейчас нельзя, престиж газеты надо беречь.

— Пойдемте к редактору, — решила она. — Он должен знать.

Энтин послушно пошел к двери, стараясь не встречаться глазами с Ивковичем.

Иван Варфоломеевич, выслушав Дину, снял очки, быстро завертел их на дужке, — казалось, сейчас они вырвутся из его руки и шлепнутся об окно. Это означало, что редактор взбешен.

— Ляп! Ваш ляп! — с досадой сказал он, мотнув серебряной головой в сторону Энтина. — Вечно торопитесь! Удивительно, почему Шанин молчит? Хочет посмотреть, как мы станем выпутываться? Исправлять ошибку пока не будем. Статья одобрена горкомом, признать ошибку — значит оказаться в положении офицерской вдовы, которая сама себя высекла. Сделаем иначе — немного подождем и напечатаем несколько репортажей с объектов Спецстроя, в каждом упомянем о научной организации труда. Потом дадим слово начальнику Спецстроя... как его? Белозеров? Пусть он сам расскажет о своем методе. Это деловая сторона вопроса. Теперь об этической: перед Белозеровым придется извиниться. Ославили человека зря, и надо это признать. Извиняться поедет Дина Александровна.

— Почему я? Пусть Энтин.

— Нет! — твердо сказал Иван Варфоломеевич. — Научная организация труда — штука серьезная. Если ваш брат не приукрасил, Спецстроем придется заниматься основательно, и делать это будет промотдел. Познакомитесь с участком, с людьми и не смотрите, пожалуйста, на извинение как на унизительную процедуру. Вы признаете ошибку редакции, а не свою личную, которую, кстати, не совершали.

Когда они вышли от редактора, Энтин попытался успокоить Дину:

— Не за себя же вы будете извиняться! Не расстраивайтесь, Диночка. — Он иногда позволял себе называть ее попросту, как в те времена, когда она была корректором. — Уверен, вам понравится Белозеров, человек он деловой.

Как только Дина спустилась вниз, редакционные заботы растаяли, словно остались за дверью двухэтажного деревянного дома, в котором размещалась редакция.

Шагая по омытому недавним дождем асфальту, Дина подумала, что надо быстро приготовить вкусный ужин для брата.

Дома Эдик был один. Он стоял в гостиной около книжного шкафа, в руках у него был рисунок, тот самый, который Дина набросала в больнице.

— Итак, моя сестра никогда в жизни не видела Белозерова... — Он внимательно рассматривал сестру. — Тогда спрашивается, как ей удалось изобразить его? Не очень, правда, удачно, но тем не менее.

— Ты хочешь сказать, что это Белозеров? — с внезапным волнением спросила Дина.

— Именно это! А что скажешь ты?

Дина быстро опустилась на стул.

— О господи! Ну и история!

— Да что случилось-то?

— Этот человек помог мне тогда, в лесу. — Дина взяла лист и разорвала его. — И он же оказывается Белозеровым!

Эдик мгновенно оценил ситуацию.

— Но ты же не виновата, Дина! — воскликнул он. — Это же все из-за Энтина! Давай я поговорю с Белозеровым, объясню, что и как, а?

Дина отрицательно покачала головой.

— Нет. Я должна сделать это сама... А тебя я прошу, Эдик, никогда и никому не говорить об этом наброске... — Она подошла к плите и сунула разорванный лист в огонь.