Сухой Бор

Глава вторая

Сегодня Дину перевели из общей палаты в тихую одноместную комнату в конце коридора, с телефоном и радиоприемником.

Когда-то Дина навещала здесь редактора газеты Ивана Варфоломеевича.

«Не иначе переселением я обязана редакции, — подумала она, — и мне наверняка приволокут сюда статьи Ивковича для просмотра... А лучше бы обошлись!»

У нее было состояние человека, который проделал долгий и утомительный путь и прибыл наконец к месту отдыха, где можно забыть о делах, об обязанностях, обо всем на свете.

Полежав, Дина поставила на колени телефонный аппарат и начала набирать номер Бумстроя. Было около четырех часов дня, время «пик» на линиях связи. Дина набирала свой номер, наверное, в сотый раз, но в ответ раздавались короткие гудки.

— Тема для фельетона, — с сердцем сказала она. — Для злого-презлого фельетона, какие Энтин пишет, когда ему наступят на любимую мозоль!

Дина знала, что Иван Варфоломеевич не позволит напечатать о плохой работе телефонной станции ни строчки. Она представила сердитое лицо редактора. Стекла очков зло блестят, но говорит он спокойно: «Разве вы не знаете, что в Сухом Бору работает уже около десяти тысяч человек? Телефонная станция с трудом обслуживает город, а тут еще подключили сухоборскую стройку! Кого прикажете критиковать? Связистов? Они и так рвутся на части! Может быть, Шанина? За то, что не хочет строить новую телефонную станцию? Спасибо, пусть его критикует кто-нибудь другой! Шанин поднимет на ноги горком, обком, столицу, но докажет, что городская газета не права, потому что у него Всесоюзная ударная стройка, а не обоз с лопатами для расчистки мусорных завалов в Рочегодске!..»

Наконец в трубке послышался ровный непрерывный гудок — свободно! Теперь дай бог, чтобы у Дмитрия не было занято.

— Волынкин у себя?

— Председатель постройкома у себя. — Секретарша у Дмитрия опытная, она, конечно, узнала Дину по голосу, но не призналась. — Вас соединить?

— Да, пожалуйста.

— Я вас слушаю. — Голос Дмитрия звучал солидно, холодно, предостерегающе: попусту не отрывать, я занят.

— Салют, председатель! Это я.

— Дина?! — изумленно переспросил Дмитрий и почти закричал, возбужденно и радостно: — Голубушка моя! Выписалась? А я считал, что ты еще неделю пролежишь!

Дина засмеялась.

— Тебе двух недель мало, так я еще две пролежу, очень мне здесь нравится. Что нового?

— Есть кое-какие новости. Первая — вечером выезжаю в Североград на пленум обкома союза. А вторая новость такая, понимаешь ли это, что... — Дмитрий помолчал, видимо, размышлял, стоит ли говорить о ней прежде времени. — Узнаешь, когда увидаемся, — коротко сказал он.

Дина поморщилась от его «увидаемся», но поправлять не стала; она знала, что от этого у Дмитрия надолго испортится настроение.

— Ладно, наберусь терпения. Не забудь сказать тетке, чтобы Володьку взяла из садика.

— Не тревожься.

— Счастливого тебе пути, — пожелала Дина. — Я все-таки надеюсь на днях выйти.

«Что там у него за новость?» — подумала она, положив трубку. И еще она подумала о том, что Дмитрий к ее переводу в палату с телефоном не причастен, иначе он не удивился бы звонку.

Потом она дозвонилась до общежития брата, но Эдика там не было. Вместо него дежурная позвала к телефону Рамишвили, молодого инженера, который жил в одной комнате с ее братом.

— Добрый день, Дина Александровна, — поздоровался Рамишвили. — Эдик задержался на работе, а потом пойдет прямо в институт. У вас что-нибудь срочное? Я могу его разыскать.

— Нет, нет, спасибо. Я позвоню в другой раз.

За окном, на болотистом пустыре, который отделял больницу от жилого массива, рождался туман. Словно бы выползал из-под бурых травянистых кочек белый дымок, затягивая землю молочной пеленой. Кое-где на пустыре еще проступали резкими серыми пятнами ошметки снежных сугробов. Утром они будут еще меньше, чем сейчас, — по ночам снег будто растворяется в тумане.

Стемнело. Дина задернула штору и включила настольную лампу.

...В коридоре послышались шаги, женский голос произнес:

— Сюда, пожалуйста.

Раздался стук, Дина сказала: «Да-да», — дверь широко распахнулась, и вошел незнакомый высокого роста мужчина.

— Здравствуйте, — сдержанно улыбаясь, сказал он.

— Вы... ко мне? — удивилась Дина, натягивая на колени полы старенького больничного халатика.

— А нянечка сказала, что вы меня ждете.

Улыбка на крупном лице мужчины стала ярче, Дина перехватила его взгляд, брошенный на свитер.

— Господи, — сказала она виновато. — Простите. Ведь и вправду жду, но вы... вы совсем не похожи на того, каким я вас видела.

— Я хотел надеть лыжный костюм, но решил, что это неудобно, — пошутил он.

— Ой, что же я держу вас у дверей! Проходите, садитесь.

— Спасибо, я на одну минуту. Как ваша нога?

Дина помедлила с ответом. Ее расстроило его намерение уйти так быстро.

— Перелом? — уточнил он свой вопрос.

— Трещина. До сих пор не пойму, как я ухитрилась разбиться.

— Вы налетели на корягу, я видел ее на обратном пути. Очень больно?

— Было очень... Сейчас ничего, уже хожу потихоньку, — ответила Дина и заторопилась. — Я вам так признательна! Один журналист собирается даже написать о герое очерк — сенсационный, конечно!

— А стоит ли? Я даже жене родной не рассказал об этой истории, — усмехнулся он.

— Такая скромность?

В Динином вопросе прозвучала насмешка; Дина тут же поняла свою бестактность.

Но гость обратил ее слова в шутку.

— Ого! — воскликнул он. — За что это вы меня?

— Простите, — сказала Дина, чувствуя, как у нее начинают гореть щеки; объяснение дала первое пришедшее на ум: — В каждой женщине, как вы знаете, есть капелька яда.

— В вас его наверняка двойная порция, — ответил он ей в тон. — Вы позволите взять свитер? Здесь, кажется, достаточно тепло.

Он вытер платком лоб и шею, и Дина тоже почувствовала, как душен воздух жарко натопленной палаты и как неприятен устойчивый, въевшийся в стены запах лекарств.

— Я заверну, потерпите еще минутку, — попросила она, осторожно опуская больную ногу на пол.

Дина завернула свитер в бумагу.

— Еще раз спасибо. Я так обязана вам...

Он не дал ей договорить.

— Что вы, что вы! Любой поступил бы на моем месте так же. До свидания.

— Всего вам хорошего.

Он вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Из Северограда Дмитрий привез Дине серый плащ с замшевыми застежками — обычная история, теперь будет вылезать из долгов. Выложив подарок, он поднял сияющие глаза на жену: ну, как? «Спасибо», — взглядом поблагодарила Дина. Дмитрий кивнул, ему было достаточно, он не привык к большему.

— А теперь новость, — напомнила она. — Что у тебя за новость?

— Первым секретарем горкома будет Рашов! — со значением ответил Дмитрий.

Дина пожала плечами: что в этом особенного? Еще месяц назад, когда прежнего первого секретаря переводили в обком, в редакции предсказывали выдвижение Рашова.

— Ну и что? — спросила она.

— Как что? Всего тридцать, а уже первый секретарь горкома, это тебе не фунт изюма!

— Что в этом плохого?

— Молодой, зеленый, дров может, понимаешь ли это, наломать будь здоров! — У Дмитрия от волнения покраснели чисто выбритые щеки. — С тобой-то он на дружеской ноге. А другие, кто по работе его знает, за голову хватаются.

«Положим, я дружна не с Рашовым, а с его женой, но и с Валерием отношения неплохие, хотя Рашов Дмитрию не симпатизирует, наверное, сказывается разница в возрасте», — подумала Дина.

И вдруг вспомнила: с полгода назад Энтин пошептал ей, что Рашов на каком-то заседании недобро отозвался о Волынкине. Дина тогда не придала значения «конфиденциальной» информации, к которой Энтин питает особую слабость. Но, может быть, там в самом деле что-то было?

— Ладно, не будем загадывать, — сказала она успокаивающе. — Давай я лучше покормлю тебя с дороги.

— Я с дороги, а ты из больницы, — возразил Дмитрий, обнимая ее за плечи. — Отдохни-ка, сам все приготовлю.

Из гостиной Дина видела, как муж отбивал на столе мясо, крошил лук, резал на дольки маринованный огурец. Дмитрий был счастлив, что может делать это за нее. Дине надоело лежать, она встала с дивана.

Дом Волынкиных смотрит на Рочегду. Весь Рочегодск смотрит на реку, растянувшись вдоль высокого берега узкой, в два-три ряда домов, полосой. Лишь в центральной части от берега к лесу уходят кварталы многоэтажных зданий. Ближе к окраине рассыпаны старые деревянные дома. От реки их оттесняют грузовые участки порта, слипы судостроительного завода, биржи лесоперевалочных баз. За биржами Рочегда поворачивает на восток, и там город кончается. По левому берегу высятся сумрачные ельники, на правом берегу к самой воде подступают заросли ивняка. Они тянутся еще полтора десятка километров, затем начинается Сухой Бор — золотой сосновый лес, в котором раскинулись строительные площадки целлюлозно-бумажного комбината и вырос новый город, также смотрящий на реку.

На Бумстрое работают Дмитрий и младший брат Дины Эдик, там же, скорее всего, работает и Динин спаситель. Если бы он был рочегодский, то наверняка не раз попался бы ей на глаза.

Повесив полотенце на обмотанный белым шнуром гвоздь под старинным медным рукомойником, Дмитрий подошел к Дине, положил ладони на плечи:

— Соскучился...

— Не надо, — отстранилась Дина. — Пожалуйста, Дмитрий!

Глухо донесся стук входной двери, загремела щеколда в двери, ведущей из холодного коридора в теплый. В комнате появилась тетка, держа за руку Вову.

— Прибыли, болящие и командированные? — поздоровалась она. На ее широкоскулом лице тлела блеклая улыбка.

Дина подхватила сына, поцеловала. Вова смотрел на мать большими, светло-коричневыми, как у нее, глазами. Его худенькое, разрумянившееся от радости лицо сияло.

— А ты больше не будешь болеть? — спросил он.

— Не буду, радость моя, не буду, — говорила Дина, перемежая слова поцелуями.

— Ну хватит, хватит, — ревниво сказала тетка, — замучаешь дитя!.. — и, словно спохватившись, выкрикнула: — Валерка-то, Валькин муж, слыхали, первым секретарем партии стал в городе!

— Стал? — спросил Дмитрий. — Уже?

— Ну! Был этот, как его... пленум! И избрали. А ты проездил. Беги-ка, поздравляй свою подружку, вишь, как ей пофартило! У тебя мужик видный, а у ней и того боле, самый теперь главный!

— Надо, надо поздравить, — одобрил Дмитрий.