Сухой Бор

Глава тридцать первая

Поздно вечером Шанину позвонил на квартиру Тунгусов. Начальник главка упрекнул управляющего за невыполнение восьмимесячного плана («Обещал сделать — обманул? Подраспустил вожжи, братец! Шевели своих шумбуровых, квартал надо сделать кровь из носу!»). В конце разговора будто между прочим обронил:

— К бюро готовишься? Бабанов показал мне справку, серьезный документ. Подумай, с чем явишься, с пустыми руками не приезжай. — И помолчал, давая Шанину время осмыслить предупреждение.

Мгновенно вспыхнувшее беспокойство Шанин скрыл в полушутливом ответе:

— Бог милостив.

— На бога надейся, да и сам не плошай. О бюро знают в Госплане, Минбумпроме и Минмонтаже, хотят присутствовать. А от нечего делать на такие мероприятия не просятся, понял?

«Угрозы сильнее, чем я предполагал, — подумал Шанин. — Видимо, задержка с пуском комбината затрагивает и эти уважаемые ведомства. С них ведь тоже спрашивают в правительстве, и они попытаются отыграться на мне. Как бы не так!

Лежа в постели, Шанин мысленно повторил весь разговор с Тунгусовым, взвешивая и оценивая каждое слово: каким тоном оно было сказано, что за ним кроется, какие выводы следует из этого сделать. Постепенно он сосредоточился на слове «шумбуровы». Лука Кондратьевич произнес его без нажима, оно не имело отличной от других слов эмоциональной окраски, и все-таки Шанин был обеспокоен: почему начальник главка не сказал «осьмирки» или «трескины», а назвал руководителей «шумбуровыми»? Не значит ли это, что у Тунгусова сложилось скверное мнение обо всех кадрах, которых он, Шанин, выдвинул к руководству в Бумстрое? Или, может быть, тунгусовокое определение взято из справки Бабанова? Если так — еще хуже: на бюро обкома ему, Шанину, могут предъявить обвинение в неправильном подборе кадров. Придется доказывать, что Бабанов ошибается, но удастся ли это доказать? На стройке немало инициативных, преданных делу инженеров, они работают главными инженерами участков, прорабами, мастерами. Если понадобится, он, Шанин, назовет десятки фамилий. Есть они и на первых ролях: тот же Осьмирко, Белозеров, — Белозерова надо назвать первым, этот парень сумел доказать свое. На ТЭЦ-два начались пуско-наладочные работы, скоро она даст энергию...

Время было спать, Шанин приказал себе отключиться от забот, но снова подумал о Белозерове. Да, этот парень доказал свое, он достроил ТЭЦ за три месяца, во что он, Шанин, не верил, во что невозможно было поверить, настолько невыполнимой представлялась задача. Если бы Шанин знал наверняка, что ТЭЦ-два будет пущена так скоро, многие вопросы он решал бы иначе. Прежде всего, он намного энергичнее добивался бы пополнения монтажных участков.

Потеряна уйма времени, и потерянного уже не наверстать. Ему следовало поднять на ноги Минмонтаж три месяца назад, и сейчас люди уже ехали бы в Сухой Бор. А он лишь в последние дни начал бить в колокола громкого боя — поздно!

Как он мог ошибиться в Белозерове? Нет, не в Белозерове. Он, Шанин, всегда был хорошего мнения о Белозерове как о работнике, отдавая должное его настойчивости, умению добиваться выполнения плана. Суть ошибки в неправильной оценке белозеровских методов организации строительства. Кажется, есть смысл присмотреться к новшествам молодого человека, поддержать, дать им ход на стройке. Но только ли в методах дело? Методы и новшества изобретают люди. Синев разработал свою технологию строительства моста, Белозеров по-своему строит ТЭЦ. Шанин не поверил в то, что делал Синев, не поверил и в то, что предложил делать Белозеров. Это одна и та же ошибка, повторенная дважды. Поверь он в Белозерова, и обязательство, за которое придется нести ответственность на бюро обкома, было бы куда реальнее. Может быть, оно было бы реальным на все сто процентов, может быть, его удалось бы выполнить.

В приоткрытое окно ворвался надсадный рев тяжелого грузовика: наверное, лихач шофер завернул с ночного бетонирования домой выпить стакан чаю. Шанин на секунду включил лампу, чтобы взглянуть на часы. Шел второй час ночи. «Спать, спать», — приказал себе Шанин и начал отсчитывать: «Один, два, три, четыре...» Если считать, представляя в уме очертания каждой цифры, можно быстро уснуть — так он засыпал в молодости, возвратившись ночью со свидания, взволнованный и счастливый.

Но уснуть снова не удалось, его поразила мысль о том, сколь близко отстоят одна от другой эти разделенные годами вехи его жизни: первые свидания с Анной и разрыв с нею после возвращения на Родину; строительство моста на Рочегде и строительство комбината в Сухом Бору; ошибочный совет Синеву и нереальные обещания Рашову и Рудалеву. Шанин перестал вызывать в памяти светящиеся образы цифр и подумал о том, что совершенные им добрые дела, которых немало, и ошибки, которых в тысячу раз меньше, но которые, все-таки есть, это проявление его, Шанина, натуры.

А потом он подумал, что, может, и в неправильном совете Синеву, и в неприятии белозеровских графиков проявилось какое-то одно качество его характера. Он не понимал, какое именно, но чувствовал, что связь между ними существует.

Копание в самом себе было противно Шанину, он снова зажег свет. Потеряно уже два часа сна, завтра он будет как разваренный кислый щавель, а ему нужна свежая, хорошо отдохнувшая голова, вызов на бюро может последовать в любую минуту, и никто не спросит, готов Шанин отчитываться или нет. «Спать!» — вновь приказал он себе, но мысли вырвались на простор, как стая птиц. Шанин думал, что в чем-то Синев превосходил его, и это «что-то» было не интеллект, не знания, не организаторская хватка. Он, Шанин, не однажды доказывал, что тоже способен совершать невозможное, как совершил на Рочегде Синев, как совершает на ТЭЦ-два Белозеров. Теперь это было нечто другое — что же?

Голова и плечи Шанина лежали на высоко взбитой подушке, перед закрытыми глазами было полное напряженного ожидания худощавое лицо Синева. Синев задал свой излюбленный вопрос: «Товарищи военные инженеры, товарищи мастера, я изложил сущность проблемы, кто может предложить пути ее решения, у кого есть идеи?» Но уже в следующую секунду перед мысленным взором Шанина встало лицо Белозерова, хмурое, чуть растерянное. Такое оно у него было, когда Шанин поехал на электростанцию, куда Корчемаха гнал бетон, прекратив его подачу Шумбурову, Свичевскому и Осьмирке. «За партизанщину я всыпал Корчемахе, — думал Шанин, — а Белозерова похвалил за «челнок». Он того заслуживал. Любопытно, он тоже спрашивает у мастеров, есть у них идеи? У самого Белозерова идеи есть, правда, не всегда стоящие. Он поторопился с предложением упразднить мастеров, это несомненно. Едва ли что даст и организация строительно-монтажных управлений вместо участков, о чем Белозеров говорил в парткоме. Пока я держу участки в своих руках, они работают, а передай управлениям — вся работа может пойти к чертям собачьим!»

Шанину удалось наконец уснуть. Проснулся он позже обычного.

Торопливо позавтракал: он не позволял опаздывать на службу другим и никогда не задерживался даже на минуту сам.

— Доклад отпечатан, — доложила секретарша, когда он проходил через приемную. — У вас на столе.

— Спасибо, — коротко и резко сказал Шанин. У него было скверное, раздраженное настроение. Повесив в шкаф плащ, Шанин стоя просмотрел лежавший на краю стола машинописный текст, затем, отложив его, зашагал по кабинету. Отчет объяснял, почему трест работает в последнее время плохо, но не было сказано, что он, Шанин, намерен предпринять, чтобы трест работал лучше. Неожиданно ему пришло в голову отвергнутое ночью предложение Белозерова; что, если все-таки попробовать? Вместо нескольких десятков участков организовать семь-восемь СМУ? Нужного эффекта это, конечно, не даст, но кое-чего он, Шанин, добьется. Во-первых, укрепляются позиции перед бюро: дав объяснение отставанию, он тут же предложит кардинальное средство для его преодоления. Во-вторых, будут ликвидированы мелкие участки, которыми ему некогда заниматься. В-третьих, поднимется зарплата у начальников и главных инженеров подразделений, усилится их материальная заинтересованность, а стало быть, и рвение в работе.

Подойдя к столу, Шанин нажал кнопку.

— Возьмите бумагу, будете стенографировать, — сказал он вставшей у двери секретарше.

В Североград Шанин приехал под конец дня. Прямо с вокзала направился в гостиницу: чувствовал себя плохо — то ли устал, то ли простыл в вагоне. Из номера позвонил Бабанову и Тунгусову. Бабанов попросил заглянуть до бюро, ознакомиться с проектом постановления и справкой. Тунгусов проводил какое-то совещание, он сказал своим резким голосом: «Вечером жду дома», — и положил трубку.

Через полтора часа он напомнил о приглашении:

— Долго тебя еще ждать? Давай бегом!

Шанин хотел извиниться и сказать, что не придет, но не успел рта раскрыть, как в трубке послышались отбойные гудки: Тунгусов счел разговор исчерпанным. Шанин оделся и вышел на улицу.

Тунгусов, встретил его, повел не в комнату, а на кухню, где жарил картошку с салом. В крошечной кухоньке было чадно, Шанин прошел к открытому окну, сел. Поворачиваясь от плиты к гостю, Тунгусов сердито морщился.

— Здоров? Выглядишь неважно, — сказал Тунгусов.

— Устал, — ответил Шанин.

— Устал, значит, работал, — одобрительно сказал Тунгусов. — А работать тебе, милый друг, надо.

В его словах был какой-то скрытый смысл. Шанин не стал уточнять, какой именно: Тунгусов сам расшифрует. Они помолчали, перешли в гостиную, посредине которой сиротливо стоял стол в окружении стульев, жался к стене скромный буфетик.

— Один остался, брат Лев Георгиевич, — с непривычно грустной усмешкой сказал Тунгусов и посверлил Шанина остро блестевшими черными глазами. — Соломенный вдовец, как и ты. Отделил дочь с мужем, хотят жить самостоятельно. На днях уехали. Дети нужны родителям, родители детям — не очень. Так-то, брат Лев Георгиевич, — повторил он слова, звучавшие в его устах столь же непривычно, как и весь тон излияния. — Коньяк? Сухое?

— Сухое. Полрюмки.

— Эх ты, позор мужского достоинства!

Они чокнулись без тоста, склонились над тарелками. Тунгусов снова налил рюмки: себе коньяк, Шанину сухое.

— Когда все-таки думаешь пускать комбинат? — глядя на гостя в упор, спросил он.

— Через сто лет, — невозмутимо ответил Шанин.

— Крепок орешек, — одобрительно сказал Тунгусов. — А Госплан требует крови, кто-то должен ответить за то, что пуск комбината срывается. — Он взял свою рюмку, сверху стукнул по рюмке Шанина, выпил, закусил, пояснил: — Не исключено, что придется сократить тиражи журналов и газет, уменьшить издание литературы. Дело большой политики, представляешь, что значит?

— Ничего хорошего, — сказал Шанин.

— Да, — согласился Тунгусов. — И кто-то должен за эту ситуацию ответить. Надеялись на Сухой Бор, авось даст бумагу. Не дал. На днях звонили Рудалеву, попросили капитально разобраться и наказать, если наши виноваты. Госплан считает, что виноваты мы. Трудно сказать, чем кончится это дело. Рудалев противник палочных методов, но на него давят, с этим не считаться нельзя. Все будет зависеть от того, как ты себя поведешь на бюро.

Разлив чай, Тунгусов достал из книжного шкафа шахматы. У них уже давно выработалась привычка за чаем играть в шахматы.

— Насчет Усть-Полья не передумал? — спросил Тунгусов. — Еще не поздно. Говори «да», немедленно звоню Рудалеву, и отчет на бюро превращается для тебя в пустую формальность: Шанин сделал доклад, выслушал критику и поехал на другую стройку. Мило и весело! Ну?

— Подожду, — сказал Шанин.

— Получишь фитиль — пеняй на себя, — предостерег Тунгусов.

— Конечно, — согласился Шанин, делая очередной ход. — На кого же мне пенять?

Утром Шанин, готовый к любым неожиданностям, был в обкоме. В коридоре перед дверью в зал заседаний группами стояли люди, негромко переговаривались, в лицах, в голосах чувствовалось напряжение: ждали приглашения на бюро. Шанин пожал руки Рашову и Замковому, стоявшим у окна. Замковой потряс его ладонь крепко и приветливо; в пожатии Рашова ощущался чуть заметный холодок. Шанин мысленно усмехнулся. Из соседней группы с Шаниным раскланялся полный седовласый главный инженер проектного института. Шанин подошел к нему, тот представил начальника отдела Госплана и начальника управления Минмонтажа.

Наконец пригласили в зал.

Шанин поздоровался с членами бюро, сидевшими за большим столом, с заведующими отделами обкома, те сидели за столом поменьше, с Рудалевым, который, стоя за своим председательским столиком, ждал, пока рассядутся приглашенные. Все знали Шанина, все перебывали в Сухом Бору, все приветливо кивали ему в ответ.

— Пожалуйста, Лев Георгиевич, — сказал Рудалев, садясь. — Десять минут.

Шанин отметил, что Рудалев обратился к нему по имени-отчеству, — так не обращаются к тому, кого ждет разгром. Отчет начал дипломатической фразой: «Трест работает крайне плохо...» С этой фразы Шанин начинал отчеты и когда дела в тресте шли неважно, и когда трест перевыполнял план. Затем перечислил: мы не справились с тем-то и тем-то, не обеспечили того-то и того-то... Говоря это, Шанин следил за выражением лиц членов бюро. Кажется, члены бюро были удовлетворены: докладчик правильно, самокритично оценивает свою работу.

«Но кое-что у нас сделано», — перешел Шанин ко второму тезису отчета и перечислил достижения: освоены такие-то капиталовложения, заканчиваются работы на ТЭЦ-два, в ближайшие дни электростанция даст ток... И снова видел, что идет по верному пути: члены бюро выражением лиц, глазами соглашались, что не все в тресте плохо. Сотни миллионов рублей освоены, шутка сказать! ТЭЦ пускают, — значит, конец уже скоро, лиха беда начало!..

Когда Шанин заговорил по третьему тезису: «После длительной и сравнительно ритмичной работы трест перестал выполнять план...», — лица членов бюро приняли новое выражение. Члены бюро словно бы спрашивали: чем же ты это объяснишь? Возьмешь вину на себя или свалишь на объективные причины? Шанин объяснил так: «Численность рабочих в тресте за последние два года утроилась. Однако за количественными изменениями не последовало качественных. Структура треста, организация управления строительством остаются неизменными. Невыполнение плана, несмотря на все усилия руководителей треста и участков, — сигнал к тому, что пора перестроить организацию строительства». Излагая программу объединения мелких участков в крупные строительно-монтажные управления, Шанин пристально вглядывался в членов бюро, но понять, удовлетворены ли они, не мог.

Шанину не задали ни одного вопроса, к которому он не был бы готов.

— Почему не упомянули в отчете о невыполнении обязательств по пуску комбината? — деликатно поинтересовался моложавый, несмотря на седую голову, председатель облисполкома.

— Если мы не справляемся даже с планом, что же тут говорить? — спокойно ответил Шанин. — Обязательства провалены.

— Как же могло случиться, товарищ Шанин, что вы взяли столь нереальные обязательства? — спросил редактор «Североградской правды».

Шанин выдержал паузу. От ответа на этот вопрос зависело, как пойдет бюро дальше. Если он сделает промах, его изобьют.

— Инициатива исходила сверху. Возможно, это наш просчет, но мы считали неправильным отклонить ее, — сказал Шанин. — Хотя обязательство и не выполнено, тем не менее оно свою положительную роль сыграло, так как мобилизовало коллектив. Без обязательства мы и через полгода не могли бы рассчитывать на пуск комбината.

Кажется, он не ошибся. Члены бюро переглянулись, председатель облисполкома покрутил седой головой: «А и ловок же ты, братец!» Тунгусов незаметно повел подбородок книзу, словно бы голову опустил, но Шанин понял, что Лука Кондратьевич одобряет ответ. Лишь по лицу Рудалева пробежала тень, и он впервые сделал пометку на лежавшем перед ним чистом листе бумаги. Нахмуренное лицо первого секретаря обкома обеспокоило Шанина, он подумал, что, может быть, не сумел найти точного ответа.

Конечно, Шанину досталось на бюро, иначе не стоило бы его вызывать с отчетом, отрывать от работы. Но он избежал разгрома. Критикуя Шанина, члены бюро не забывали бросить камешек и в Госплан, и министерства, а это уже совсем не то, когда лупят тебя одного. Самое неприятное, что ему пришлось выслушать, это резкое выступление Рудалева, очень резкое, непривычное для Шанина.

— Вспышкопускательство! Не просчет, а безответственность и трусость! Обязательство взяли потому, что побоялись сказать правду. Товарищ Шанин усматривает выгоду: на стройку обратили-де внимание, улучшилось ее обеспечение. А вред вы видите? Подорвали у строителей уважение к соревнованию, обманули государство, усложнили положение с бумагой в стране!..

Столь же резко критиковал Рудалев и Рашова.

— Товарищ Рашов не сумел разобраться в истинной ценности обязательств, не принял во внимание критического голоса начальника передового участка, который набрался смелости выступить против. Товарищ Рашов вместе с управляющим трестом товарищем Шаниным несут личную ответственность за все то, что произошло в Сухом Бору.

«Ага, круг еще шире! — думал Шанин, слушая Рудалева. — Теперь и Рашов, хорошо!»

Не пощадил первый секретарь обкома Рашова и за решение освободить Волынкина.

— Нам нет нужды, товарищ Рашов, устраивать закулисные перевороты, — говорил Рудалев. — Плох тот руководитель, который боится пойти к массе, чтобы сказать ей правду, который ищет обходные пути, чтобы осуществить свои намерения, даже если эти намерения самые что ни на есть правильные!

В постановлении бюро записано указать и Шанину, и Рашову...