Заметки вашего современника. Том 2. 1970–1980

Книжка 66 Октябрь 1974 г. — февраль 1975 г.

В октябре 1974 г. меня назначили руководителем группы журналистов молодежной прессы, которые должны были поехать в ФРГ по приглашению редакторов немецких юношеских газет и журналов. В группе — ребята из Москвы, Ленинграда, Фрунзе, Львова, Владимира, Полтавы. Из «Комсомолки» были: Александр Сабов, Капитолина Кожевникова и Лидия Графова. Вместе со мной — 21 человек. Поездка была трудной, поскольку журналисты вообще народ амбициозный, особенно молодые, и всяк полагал себя всезнающим талантом. Таланты были, но мало. А всезнающих вообще не было.

Накануне отлёта собрал всех и говорю: «Ребята, вас много, а я один. Ничего запрещать вам я не намерен. Можете ходить по бардакам, казино и прочим злачным местам. У меня к вам только две просьбы. Первая: если вы куда-нибудь собираетесь уйти, днём ли, ночью, скажите, куда вы идёте. Вторая: очень прошу во время официальных визитов не опаздывать. На завтрак давайте собираться точно в срок. Девочки, делайте свой макияж на ночь, чтобы утром не тратить на него время… У меня — всё».

Разобраться во всех молодёжных союзах и движениях ФРГ очень трудно: Социалистический рабочий союз молодежи (26 тыс. человек), Молодые социалисты (660 тыс.), Молодёжный союз ХДС/ХСС, Немецкая молодёжь Европы (реваншисты), Федеральный круг молодёжи, Союз социалистической молодёжи «Сокол», марксистский союз студентов «Спартак», Социалистический союз студентов, «Друзья природы» — единственная организация, в которой сотрудничают коммунисты и социал-демократы, прокоммунистическая пионерская организация и т. д. В этой связи вспомнил рассказ Володи Васильева — атташе по культуре нашего посольства в Венгрии.

Послом в Будапешт прислали в чём-то проштрафившегося секретаря Московского областного комитета партии Устинова[196]. По приезде тот назначил отчёты атташе. Настала очередь Володи. Он долго готовился к отчёту и начал свой рассказ с различных направлений в современной венгерской литературе, с анализа настроений в писательских клубах и тенденциях развития отдельных групп литераторов. Посол слушал недолго. Потом сказал с простотой римлянина:

— Кончай мне лапшу на уши вешать. Скажи попросту: кто за нас, а кто против нас?

Видно из меня такой же дипломат, как и из Устинова. Со стыдом признаю, что я тоже хотел бы получить ответ на этот вопрос.

Зубрил в самолёте цитаты из немецких классиков, чтобы ввернуть их в разговор в подходящий момент, демонстрируя свою образованность: «Никакой опыт не опасен, если на него отважиться» (Гёте). «Равноправие — святой закон человечества» (Шиллер). «Не чужд нам тот, кто в нас участье принимает» (Гёте). «Шаг за шагом — правило в торговле, но не в дружбе» (Лессинг). «Настоящая дружба правдива и отважна» (Шиллер).

Из доклада Клауса Штадлера — главы объединения молодёжно-студенческих газет:

Оказывается, в Германии давно выходят газеты ученические. Первая вышла в Мюнхене в 1848 г. Сегодня их около 1200, не считая газет заведений профтехобразования. Выходят от 4 до 12 раз в год. Тираж от 300 до 10 000 экз. (в среднем 700–1000). В одной школе бывает 2–3 газеты. Редакторы — на общественных началах, но должны быть совершеннолетними (21 год), иначе они не могут вести юридические дела. Родители против этой затеи, поскольку, по их мнению, это отвлекает от учёбы. Учителя тоже против, поскольку их в этих газетах критикуют.

Вспомнил, как мы с Ричардом Янсоном и Юркой Герасимовым в конце 1940-х гг. выпускали в школе ежемесячный журнал «Наша летопись». Все номера хранятся у Янсона. Надо съездить к нему, вспомнить…

Тёмно-коричневый переплёт на фасадах старых немецких домов называют «Гессенским мужчиной».

В XV в. в Майне водились трёхметровые осётры.

На немецких кирхах стоят флюгеры в виде флажков с какими-то дырочками, которые меня заинтересовали. Выяснил, что по старинному преданию когда-то поймали и приговорили к смерти знаменитого браконьера Вилькензига. (Попутно замечу, что у нас браконьеров смертью никогда на наказывали.) Перед смертью ему предложили выстрелить в флюгер так, чтобы образовался контур цифры 9. Он стрелял, флюгер при этом вертелся, но браконьер задачу выполнил и сохранил себе жизнь.

Дом Гёте во Франкфурте. На кухне — колодец. Только четыре дома в городе имели такие кухонные колодцы. В гостиной — синие французские обои «умирающего» цвета; цвета, который в сумерках «падает в обморок». Гессенские шкафы, тяжёлые, дубовые, отделанные орехом и обязательно на пяти толстых сферических ножках.

Что почём в Германии:

Джинсы — 50 марок. Кожаная куртка — от 320 до 600. Пиджак — 100–450 марок. Дубленки — от 800 до 1300 марок. Кружки пивные — от 15. Галстуки — от 9 до 35. Мягкие детские игрушки — от 10. Детская обувь — до 100. Бифштекс в ресторане — 13, пиво — 2. Бутылка немецкой водки — 4, советской —11. Яблоки — 1. Капуста (за 10 кг) — 3. Лук (за 5 кг) — 3. Виноград — 1,2–1,8. Угорь копчёный — 22 марки кило. Фотоаппарат — от 280. Электродрель — 160. Телевизоры — от 300 до 2400. Квартира однокомнатная (40 кв. м) — 91 500. Трёхкомнатная (79 кв. м) — 156 000. Четырёхкомнатная (100 кв. м) — 222 000. Манто из натурального леопарда — 15 100. «Мерседес-600» — 104 340. Надо брать манто, садиться в «мерседес» и тикать на родину…

Курс немецкой марки в то время составлял примерно 36 коп.

Дом молодёжи во Франкфурте — помесь ночлежки с клубом. Изжелто-смуглые, болезненные в своей худобе индусы в ладно закрученных чалмах. Развинченные негры. Лохматые немцы в дорогих, нарочито мятых и заляпанных пиджаках.

Все газеты пахнут одинаково. До того, как начинаешь их читать.

У нас на «Правде» набирают за 1 ч 10 000 знаков, а немцы на похожих линотипах — 8000. Зарплата полиграфистов — 8 марок 64 пфенига в час. Пересчитал на наши деньги. Получается около 550 рублей в месяц.

Профсоюзный босс Ганс Вернер Вурциус устроил нам в деревушке Шпретлинген замечательный ужин с поросёнком и бочонком апельвайна — яблочного вина, гордостью здешних земель. Попутно выпили 2 ящика пива. Происходило это гулянье в бюргерхаузе — нечто среднем между клубом, рестораном и домом культуры. В полночь уехали все очень довольные. Вурциус угодлив, расхваливает нас, многократно говорил о своей любви к ГДР. Председатель городского союза журналистов Франкфурта Йорк Барщински — боец, какой-то очень целенаправленный, как все немцы, но, слава Богу, хоть с юмором.

Мелкий дождичек, такой редкий, что в окно его не видно. Одни машины включают дворники, другие не включают, что оспаривает мнение о немецком единомыслии. В Москве мне постоянно виделась солнечная Германия, но пока солнце выглянуло только один раз буквально на минуту, когда мы рассматривали развалины римских бань. Каждый уважающий себя город в Европе обязан иметь развалины римских бань.

В начале осени 1941 г. фашисты разбомбили на углу Садового кольца и моего родного Лихова переулка керосиновую лавку. Тогда я подобрал осколок бомбы величиной с палец и хранил его, как память о войне. Отправляясь в Германию, я задумал вернуть осколок на его родину. В этом, как мне казалось, была некая высокая символика, но теперь я понял, что на самом деле это мелкая и довольно подленькая мстительность. Здесь живут другие немцы, совсем не те, кто бросал бомбы на мой Лихов. Но даже, если и те, я не должен возвращать им этот осколок, потому что они ПОКАЯЛИСЬ! Они были больны коричневой чумой, но они выздоровели! Почему же мы постоянно напоминаем им о фашизме, расчёсываем их ранки, всегда и везде упорно ищем симптомы рецидива? Я понял здесь, что делать так не надо, что это — неблагородно и несправедливо по отношению к немцам[197].

Но, одновременно, я ничего не могу с собой поделать, когда слышу немецкую речь! Всё время убеждаю себя, что это великий язык, на котором говорили Бетховен, Гёте, Эйнштейн, но звуки этого языка режут мой слух. Очевидно, это навсегда, и умрёт только вместе со мной.

Очень простенький эпидиаскоп на столе учителя позволяет ему проецировать на экран любые чертежи и рисунки. Отчего наши учителя так не делают? Такой примитивный аппаратик вполне самому сделать можно.

В гимназии полный 13-летний курс оканчивают примерно 10 % от всех учеников. Сейчас этот процент вырос, а количество мест в университетах не стало больше. Классы большие. Квадратные легонькие столы с ножками из металлических труб. Стол учителя с эпидиаскопом, экран, доска, телефон (думаю, что внутренний), умывальник, ящичек с бумажными полотенцами. На полу мышастый, с прозеленью (и снова вспоминаю: такого цвета были фашистские шинели!) ковёр, непонятно как не залитый чернилами. На столах ничего не вырезано перочинными ножиками, на стенах ничего блудливого не написано, рядом с раковиной нет лужи, эпидиаскоп не сломан, хотя дети — сущие разбойники. Обязательный для каждой школы в любой стране болван-переросток, умеренно лохмат, не смеётся, а гогочет, крутит в руках лисий хвост и бьёт хвостом девчонок по щекам. Болваны — интернациональны, и это как-то успокаивает.

Такая пропорция получается: дороги в СССР так относятся к дорогам в ФРГ, как дороги в ФРГ относятся к дорогам в США.

Эволюция фирменных знаков знаменитого мейсеновского фарфора:

Гигантский химический концерн «Хехст». Искусственные волокна, красители, лекарства, удобрения. Оборот — 15–20 млрд, марок. Работает 180 тыс. человек. В Гессене — 86 тыс. Из них 4 тыс. учатся и ещё 4 тыс. повышают квалификацию по 50 направлениям производства. Обучение добровольное, конкурс — 3–4 человека на место. Модная профессия — механик по точным приборам: 6 человек на место; аппаратчик, где надо физически вкалывать — 0,5 человека на место. Срок обучения 3 года. Стипендия — 300–400 марок в месяц. В концерне около 10 тыс. человек работают в исследовательских секторах, что позволяет обновлять производство каждые 10 лет. Пенсионный возраст 63–67 лет, женщины — 60 лет.

Обед за 22 рабочих дня в заводской столовой стоит 15 марок: чашка бульона, кусок свинины, картофель, молодая фасоль, яблоко. В кафе один такой обед стоит 8–10 марок.

Зарплата генерального директора концерна 33 тыс. марок в месяц.

У «Хехста» 42 200 акционеров. Ни один акционер не имеет более 1 % акций концерна.

Бавария похожа на мосфильмовские выгородки декораций для съёмок детского фильма по сказкам братьев Гримм. Светлые, с кремовым отливом домики исписаны пейзажиками и фигурками, золоченые, вычурные, «рококошные» рамы окон нарисованы с тенями, но всё-таки вся эта кинематографическая, нежилая, туповатая прилизанность вызывает тоску. Хочется пристроиться где-то в уголке этого баварского пейзажа и насрать. Но объяснить это желание немцам невозможно. Не поймут. И, наверняка, осудят. И при этом будут совершенно правы. Некий дьявольский круг восприятия.

Быстрые чистые ручьи. Свежий ветер летит с гор, и так тихо, что будильник на столе оглушает. Здесь очень хорошо спать и лечить раны сердца. В поезде я спал едва ли больше 4 ч, принял холодный душ, побрился, надел свежее бельё и сразу бодро помолодел.

С бургомистром Гармиш-Партенкирхена господином Филиппом Шумппом.

Прием у бургомистра Гармиш-Партенкирхена Филиппа Шумппа. Удивительно приятный, бодрый весёлый старик. Пригласили его вечером в гости в Дом молодёжи, где мы остановились. Приехал! И привёз с собой алюминиевую бочку пива. Все наши ликуют, но бургомистр сказал, что открывать бочку мы должны сами. Пробка запаяна толстой металлической фольгой, пробить которую нужно с одного удара, загнав в бочку трубку с краном, иначе пиво будет фонтанировать. Я долго прицеливался, шарахнул что было силы, и, к великому ликованию окружающих, точно загнал эту проклятую трубку. Оставив бочку на разграбление ребятам, сели с бургомистром за бутылку «Кубанской». Сначала он нёс какую-то чушь о сыне, чуть ли не коммунисте, который прячется в Швейцарии. (Наверное, спутал сына с Лениным. Зачем ему прятаться, если компартия в ФРГ не запрещена?) Потом захмелел немного и рассказал о своём походе в Россию в 1941 г. Он был ефрейтором в пехоте. Зимой в лютый мороз они шли в одну деревню, где надеялись отогреться. А когда пришли, оказалось, что деревня вся сожжена, нет ни одного дома, только сарай, в котором стояли лошади.

— Я обнял лошадь за шею и так простоял всю ночь. Лошадь отстранялась, она чувствовала чужой для неё запах, но я не выпускал её, понимал — иначе гибель, замерзну… Эта была самая страшная ночь в моей жизни… Потом под Оршей меня тяжело ранили, и на фронт я уже не вернулся… Вы знаете, иногда мне хочется приехать в Россию и пройти по тем местам, где я был в 1941-м. Но теперь я бургомистр, и на такую поездку я должен получить разрешение канцлера…

— Послушайте моего совета: не надо вам так ездить в Россию, — сказал я. — Я не могу это вам объяснить, но так не надо вам ездить… Приезжайте лучше в Москву, сходим в Большой театр, Царь-пушку вам покажу…

Потом он стал уговаривать меня приехать вместе с женой в Гармиш-Партенкирхен встречать Новый год.

— Я поселю вас на частной квартире, вместе с завтраком это будет стоить вам 8–10 марок в день! — сама идея эта очень его воодушевила. — Мы замечательно встретим Новый год! Потом поедем в горы, покатаемся на лыжах!

Я тоже слегка захмелел, и мне вдруг показалось на мгновение: «А что? Вот возьму и приеду!» Но только на мгновение…

Современному читателю невозможно понять, сколь фантастично звучало это приглашение немецкого бургомистра в 1974 г. С равным успехом он мог приглашать меня с женой встречать Новый год на Марсе. А ведь это было всего 26 лет назад! Как коротка наша память, как быстро привыкаем мы к хорошему…

Гармиш — зимний курорт. Один квадратный метр земли в центре города стоит до 1200 марок. К 27 500 жителям приезжают каждый год 1 200 000 гостей. 12 канатных подъёмников уходят в горы. В городе 55 полицейских. Платят налог на собак. Тротуары и мостовые моют стиральными порошками.

Фридрих Великий любил играть на флейте, но и бить солдат по щекам тоже любил. Он говорил, что газетам не следует мешать, если они стремятся стать интересными.

Старая Пинакотека в Мюнхене. «Снятие с креста» Боттичелли[198]. Жёлтый, очень красивый юноша. Не измученный, не худой. Просто мёртвый.

Даже в школьных газетах Германии цензура! Директора школ вычеркивают свою фамилию из критических статей. У нас Генсека нельзя критиковать, а у них — директора школы. Так кто демократичнее? Впрочем, так нельзя ставить вопрос. Дело не в дозировке запретов, а в том, есть ли цензура вообще или её нет.

Пивная «Бюргербройкеллер», в которой выступал Гитлер. Большой зал. Ровный вокзальный галдёж. Галдят больше, чем пьют. Все поддатые, но ни одного пьяного. В отличие от нас, немцы не стремятся непременно напиться. Тогда они не сумеют поймать свой кураж. А поймать его для немца очень важно, потому что тогда (а возможно, только тогда!) он ощущает себя личностью. И Гитлер знал это.

Более 50 % жителей ФРГ — люди до 35 лет. Средняя продолжительность жизни 73 года. Наркоманы составляют 0,1 % от общего числа жителей. В ФРГ — 600 000 алкоголиков. Из них 10 % — молодёжь. Закона о запрете проституции нет. Карается не проституция, а сводничество. Альфонсов преследуют.

Неофашистская газета поместила портрет Мао с подписью: «ФРГ должна дружить с Китаем, но никогда с СССР!»

Борис Константинович Федюшин (Ленинград) занимается поисками внеземных цивилизаций. С увлечением рассказывал японскую сказку IX в. о девушке, прилетевшей с Луны. Жила на Земле, потом за ней прилетели, и она вернулась на Луну.

Улетаю в Тюра-Там и никогда ещё так остро не чувствовал, что улетать не надо.

На орбитальную станцию «Салют-4» летят Губарев и Гречко. Вес научной аппаратуры около 2 т. Жора[199] очень возбуждён, подробно рассказывает, какая большая научная программа ждёт его на станции. Их позывной «Зенит». Жора говорит: «Это символично! Я — ленинградец, болельщик «Зенита»!»

После старта улетели в Евпаторию, в Центр управления полётами. Живём в гостинице «Украина». С утра — в Центре, к обеду возвращаемся и пишем репортажи. Каждые два дня передаю в Москву материалы. Зимой в Евпатории тоска смертная. Город пустынный, на пляжах ни души. В многочисленных детских санаториях на зиму остаются только больные дети, которые не гуляют. К ним приехал театр лилипутов. Лилипуты постоянно выясняют отношения. Главный лилипут по прозвищу «Шурупчик», очень дерзкий и агрессивный. Один из лилипутов напился пьяным и кричал ночью на всю гостиницу: «Шуруп! Выходи! Я тебе морду бить буду!» Приехала София Ротару с какими-то бугаями в перстнях. Бугаи с утра в ресторане пьют пиво с шампанским. Был очень удивлен, увидав, что Ротару ест с тарелки руками.

Темнеет рано, холодно, на улице очень сильный ветер. Улицы прямые, ровные, чётко делят весь город на квадраты, по ним дует с моря, как в аэродинамической трубе. Юрка[200] живёт в роскошном угловом номере с балконом, который завис прямо над трамвайной остановкой. Купили клеёнку в виде политической карты мира и по этому случаю устроили у Юрки банкет. Поддав, кричали с балкона: «Да здравствует самостийная Украина! Гетман Скоропадский нас поддержит!»[201] Домой ужасно хочется…

Как я понимаю, только от скуки все активно включились в розыгрыш Виташи[202]. Суть розыгрыша: Центр управления полётами (ЦУП) принимает некие загадочные, но вполне членораздельные сигналы, предположительно от внеземных цивилизаций. Руководство Центра пока в них не разобралось и по обыкновению темнит, но слухи просочились! Среди многочисленных антенн Центра, действительно, появилась ещё одна замысловатой конфигурации, и Герасимов[203] вместе с Вадимом[204] начали с легких намёков, что де вот эта самая антенна, которая принимает загадочные голоса космоса. Виташа спросил меня, что я по этому поводу думаю. Я ответил, что и ежу понятно: коль такая связь существует, её мгновенно и глухо засекретят, так что я ничего предпринимать не собираюсь. Напротив, Борис[205] имитировал бурную деятельность и якобы уже что-то передал в Москву. Виташа заволновался. Он парень очень дотошный, невероятно преданный своей газете, и сама мысль, что его кто-то может обскакать, была для него нестерпима. Следом подключился Миша[206]. Он, когда Коновалов вышел из комнаты, нашёл в его папке газетные вырезки о внеземных цивилизациях и какие-то наброски собственной статьи на эту же тему. Коновалов застал Реброва за копанием в его папке, и они разыграли душераздирающую сцену гнева Бориса. Реброва осудили. Виташа потерял покой. Мы подговорили Постернака[207], и когда Виташа, подсев к его столику в столовой, начал его расспрашивать, Постернак, страшно вращая глазами, сказал, что здесь не место вести подобные разговоры, а кроме того, он человек военный, до пенсии совсем немного осталось, и Виташа своими вопросами может его погубить, поскольку это даже не военная, а государственная тайна. Но самое смешное, что когда Виташа позвонил в свою редакцию, ему подтвердили, что какой-то слушок, действительно, по Москве ходит и «Труду» известно, что «Правда» якобы заказала Котельникову[208] «подвал». Из «Труда» позвонили Котельникову, но тот сказал, что приболел, лежит дома с гриппом, о сигналах внеземных цивилизаций ему ничего пока не известно и рекомендовал обратиться к Сагдееву[209]. В «Труде» поняли, что Котельников уже «куплен» «Правдой»…

Обезумевший Виталий бросился к Елисееву, но его мы успели предупредить. Алексей раздраженно сказал, что какие-то сигналы идут и очень мешают связи с орбитальным комплексом, но он в эти проблемы не вникает, потому что у него самого хлопот полон рот, а эти сигналы — чёрт их дери! — только мешают ему работать. Утром Виташа подкатился к усталому после ночного дежурства биологу Саше Машинскому. Саша, ничего не зная о нашем розыгрыше, не предупрежденный нами, подыграл от скуки, сказав, что сигналы, действительно есть и, с его точки зрения, это биологический код ДНК, однако, не на углеродной основе и дальше понес какую-то псевдонаучную абракадабру. Головачев прилежно записал весь Сашин рассказ и отдал девушкам телетайписткам для передачи в Москву. Тут уже заволновался Толя Ткачёв[210]. Он сообразил, что когда Виташино сочинение попадёт в Москву с его визой, он уже никому не докажет, что это — невинный розыгрыш. Ткачёв текст Головачёва якобы завизировал и приказал набить на перфоленту, дабы всегда иметь возможность доказать автору, что его статья в Москву передана, но, на самом деле, в Москву ничего передавать не разрешил.

Розыгрыш принимал угрожающие масштабы, в него втягивалось всё большее количество людей. Каждый без устали вносил свою лепту в общее дело. Герасимов подговорил одну девушку, чтобы она назвалась сотрудницей Рязанского и спросила Виташу, где найти Коновалова, «которому Михаил Сергеевич срочно просил передать важную бумагу». Поскольку Рязанский отвечал за всю радиосвязь в космосе, Виташе стало ясно, что тот передаёт «Известиям» некую эксклюзивную информацию. Алеша Горохов[211] отпечатал на телетайпе собственный текст о связи с инопланетянами и сказал Головачёву: «Голованов ошибается. Засекретят этот факт или не засекретят, а надо подстраховаться, чтобы потом никто не мог сказать: ты же был в эпицентре событий, что же ты молчал!?..» У Апенченко, всё время повторявшего, что это де не его дело, в секретной тетрадке тоже обнаружился текст о внеземных сигналах. В довершение всего из Москвы прилетел Альберт Пушкарёв, корреспондент фотохроники ТАСС, который после нашей обработки сказал Виталию, что он приехал срочно снимать какую-то антенну, сам не знает какую, и зачем она — не ведает.

Итак, у всех само собой, стихийно распределились роли: Коновалов — дерзкий, скрытный и хитрый подпольщик, Апенченко — коварный врун, Пушкарёв — слепое орудие высших сфер, Горохов — трусливый перестраховщик, Ребров — правдолюб-разоблачитель, я — усталый от сенсаций циник, который всё время твердил Виташе:

— Ну неужели ты сам не понимаешь, что вопрос слишком серьёзен, чтобы свести его к погоне за газетным первенством? Ты что думаешь, Брежнев сегодня ломает голову, в какой газете это печатать, в «Труде» или в «Известиях»? Он как минимум должен сначала снестись с Фордом, Вильсоном и Жискаром д'Эстеном…

А тем временем в Москве тоже разворачивались события. В «Труде» позвонили Сагдееву, который (к его чести) сказал, что, очевидно, всё это — мистификация, хотя он не видит здесь ничего теоретически невозможного. Звонили и в «Правду» Королёву[212] и в ЦК КПСС Морозову[213], и за советом к Шелепину[214], уповая на его связи с разведкой. Как я понимаю, столица напитывалась нашей «дезухой»[215], как губка, и слухи готовы были уже просочиться в верхние этажи Старой площади и Кремля.

Мы поехали к Северному[216] и там подговорили одну девушку, чтобы она подтвердила, что и самый большой оптический телескоп в Европе «тоже ведет себя странно». Сам Северный, не ведая того, снова подыграл нам, отвечая на прямой вопрос Головачёва. «На эту тему я говорить не желаю!» — сказал академик. А Миша Ребров зашептал Виташе на ухо: «Вот видишь, и Северный темнит…»

Возвращаясь из обсерватории, все замёрзли и закатились в подвальчик, чтобы согреться. Там и решили кончать с этим розыгрышем. Я произнёс речь, в которой отметил настоящую журналистскую хватку Головачёва, его преданность передовым научным идеям, но признал, что на этот раз чутьё ему изменило и он стал жертвой мистификации. Миша Ребров, получив от Ткачева перфоленту с текстом статьи Головачёва, объявил винно-водочный аукцион. Только победитель получал перфоленту и право первой публикации всей этой истории. Аукцион выиграл Вадим Лейбовский за 3125 грамм водки на всю компанию. Виташа был очень подавлен и не пил. Мне его искренне стало жалко. Сказать по правде, всё-таки это было не совсем честно: все дурачили одного, притом совсем не самого худшего в нашей пёстрой компании…

Перед этой публикацией я позвонил Вадиму Лейбовскому, ныне — пресс-атташе знаменитого офтальмолога Святослава Фёдорова, который рассказал, что он написал об этой истории ещё в 1980-х гг. для журнала «Журналист», но опубликовать не сумел и разрешает это сделать мне. И Виталию Головачёву тоже позвонил. Он сказал, что зла на нас не держит, но и прощать нас за старый грех не хочет.

Собака — единственное животное, которое поверило, что человек действительно самое разумное существо среди всех живых существ, и в этом — трагедия собаки.

Яковлев[217] сказал, что по его мнению, смотреть телевизор — это лучше, чем пьянствовать, но много хуже, чем читать книгу.

Из выступления вице-президента Академии наук СССР Юрия Анатольевича Овчинникова в Голубом зале «Комсомольской правды» 26 февраля 1975 г.

«Предсказать «взрыв» в некой области науки — невозможно. Значимость той или иной области меняется калейдоскопически. Также невозможно оценить эффективность отдельных областей фундаментальных наук, я не думаю, что когда-нибудь мы научимся это делать. В исследованиях негативный результат иногда полезнее позитивного. Думаю, что первое десятилетие XXI века станет временем освоения достижений биологии.

Первая управляемая термоядерная реакция будет получена уже в середине 1980-х годов. Но процесс снятия энергии довольно сложен. В физике наиболее интересна область физики твердого тела: полупроводники, элементы «памяти» машин, квантовая электроника, применение лазеров в народном хозяйстве. Очевидно, существует много типов лазеров. Теоретики говорят о гамма-лазерах, лазерах в ультрафиолетовом диапазоне и в рентгеновском излучении.

В химии будут представлять интерес органические вещества в соединениях с кремнием и титаном и ряд фтористых соединений. Посредством сортировки молекул и атомов газа по размерам с помощью диафрагм химики надеются решить проблему получения дешёвого азота из атмосферы и навсегда закрыть вопрос об азотистых удобрениях. Большое развитие получит бытовая химия и фармакология. Рак будет побеждён в ближайшие годы».

(Много говорил о биологии; но я не записывал.)